Юность, Мурманск и журфак - Алина Менькова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Это была рябая тусклая осень, но удивительно ароматная… Рваные, беспорядочно разбросанные по асфальту листья, сизые клубы дыма из мусорных баков, пурпурно-серебряное небо и негаснущий ветер, бьющийся неустанно в подъездные углы. Рано пришедшая… осень. В их жизни она была последней.
Комнату, огромную полупустую комнату обволакивала тьма. Падал ноябрьский снег. Густой и упорный. Одна фигура стояла у окна, другая – в углу у детской кроватки посреди полукруга разбросанных кукол…
Пытались вести диалог.
– Я до сих пор не могу поверить в то, что произошло, – сказал Он и отдернул штору.
Кажется, Он вложил в это движение все оставшиеся капли своей обиды. Храбро продолжал смотреть Ей в глаза. Они блестели карим пламенем.
– Получается, все, что было… было впустую.
Долгое молчание.
– Ничему меня жизнь не учит!
Он опустился на диван. Сел на пол и обнял голову сильными полными руками.
– Ничего не было впустую. Я не хотела тебя предавать, – сказала Она оправдательным тоном.
– Но предала… – шепнул Он утвердительным…
Потом встрепенулся, как от продолжительного сна. Она увидела Его слезы. Второй раз в жизни. В первый – Он плакал от счастья на их свадьбе.
– А ты вообще меня любила? Или, как всегда, игру придумала? Хорошо в роль вжилась…
– Не знаю. Теперь не знаю, в последнее время все было так сложно, – глухо отрезала Она, равнодушно и тоскливо опустив глаза.
– И в горе, и в радости, и в здравии, и в болезни…
Она села на холодный пол и взяла за руку куклу. Расставленные пластмассовые пальцы куклы будто сжали Ее запястье. Ей стало больно.
Он хотел закричать, но сил хватило только на усмешку.
– Прости. Но ты же сам говорил, что людям нельзя верить…
– Так просто ты говоришь об этом, как будто мы одну ночь вместе провели, а не пять лет.
Видно было, как он взвешивает каждое слово, и как что-то в горле, сырое и круглое, мешает говорить.
– Тебе я верил. Верил в то, что ты особенная. Наконец даже решил, что это любовь. Ведь ты помнишь, каким я был циником до нашей встречи. Ты все, конечно, помнишь.
– Все проходит. Мне тоже тяжело делать тебе больно, – Она кладет куклу к спящей девочке в детскую кроватку и садится на подоконник. Приоткрывает окно.
– Кто он такой? Ты его любишь? Сильнее, чем любила меня?,
Он напрягается, глаза его зеленеют от ярости, но он не поднимает голоса.
– Я не знаю, что я к нему испытываю. Но это чувство сводит меня с ума. А к тебе только пустота…
Она чувствовала ее внутри, будто скользкую холодную пулю в области сердца. Ничего не осталось к нему. Напряжение, раздражение, усталость. И непреодолимое чувство одиночества, гнетущее и нескончаемое. Не такое, какое бывает, если ты уединяешься намеренно, когда хочешь выплакаться или помолиться. Совершенно тебе незнакомое. С Ним уже какой год Она была так одинока.
Боль застилает ему глаза, тело не слушается. Им бы еще столько слов сказать друг другу надо, но на это нет сил. Вот его маленькая сумка, сложенная наспех сегодня утром, стоит у двери. Когда он истошно кричал на Нее, швырял вещи, бил кулаками по столу, Она молча держала пальцы у рта и раскачивалась. Зачем Ей было Его останавливать? Переубеждать, кидаться в ноги или слезно просить прощения? Ведь это будет снова обман. Поэтому она остается бездейственной. Он это понимает, хоть и рад был бы снова быть с ней, простить Ей измену, лишь бы снова по ночам обнимать ее нежное тело, трогать Ее реснички, ласкать Ее плечи, проводить ладонями по волосам, отвозить на работу, целуясь на каждом светофоре, созваниваться в обеденный перерыв, а поздним вечером читать сказку дочери, шепотом, по ролям, разглядывая ее милое личико вместе. На выходных кино или ужин в суши-баре, иногда прогулки по парку. Кажется, да как же это все одинаково, как приелось, как однообразно. Но не в этом ли счастье? Улетит… и не поймаешь. То, что нам порой кажется таким крепким и стабильным, то за что мы уже давно не боремся и не чувствуем необходимости быть благодарными за это, к чему намертво приросли корнями, может разрушиться в один миг. Пух… и словно мыльный пузырь лопнуть.
Он уходит… пока в коридор. Через минуту – из Ее жизни. Она провожает Его:
– Ты меня поймешь, когда встретишь того, кого сможешь полюбить больше…
– Значит, все же больше меня?…
– Да, это не сравнить…
Слова ее режут его сердце, словно острые края бумаги кожу под ногтями.
Он закрывает глаза, морщится… потупленный от боли. Его губы снова дрожат. Но он не плачет.
– Иди быстрей, пока она не проснулась, – говорит Она ему, беззащитно и измождено.
– Что ты ей завтра скажешь?
– Я подумаю об этом завтра.
Он еще стоит немного, ждет чего-то, может, хочет поцеловать дочь, может, надеется, что она почувствует что-то и проснется. Хотя он и не хочет видеть ее слез. Все внутри его разрывается, стонет от боли. Он еще до конца не осознал и не принял. На это уйдут месяцы. Сейчас он слаб, дойдет до квартиры друга и забудется коньяком. Но вот только завтра все равно когда-нибудь наступит. И боль никуда не уйдет.
– Где ты будешь?.
– Пока у Саши. Потом сниму что-нибудь в центре.
– Хорошо, тогда жди повестки на его адрес.
Он не ответил. Захлопнул дверь…
Он представлял, как они будут стариться вместе. Ему казалось, что он вынесет от нее все. Боялся жизни без тебя. Без своей амлитуды.
Быт расковырял в их сердцах совсем другое.
Почему страсть имеет свойство потухать? Почему любовь становится нервной плоскостью минут на двадцать между ужином и сном? И почему в голове столько слов, а коснись угольком пасты до листа – и написать нечего. И…катастрофически одиноко, хотя и не один.
Все пары рано или поздно сами подливают воды в уже чернеющий костер. У кого-то есть силы и терпение преодолеть эту маленькую смерть. У него не хватило. Мир человеческих отношений очень сложен. Ревность, жадность, потребительство, искушения, измены… А он дорожил ей. Она была ему нужна. Он ей говорил: «Когда почувствуешь острую необходимость во мне… просто протяни руки и я окажусь рядом. Я почувствую этот момент. Я найду новые силы. Заранее. Мы все начнем сначала. И как бы хотелось, чтобы это начало не имело конца…». Но
