Стать дельфином - Арьен Новак

Последующее рождение дочери совершенно изменило и жизнь Арман, и ее саму. Все искушения, удовольствия, игры и «безумства» ее прежней жизни вдруг стали несущественны, и уже через год после появления на свет Майи слились в воспоминаниях Арман в сплошную белесую пелену с размытыми фигурами и слабо узнаваемыми лицами. Все ее существо превратилось в сплошную энергию Заботы, Любви, Трепетности и Проницательности, которыми она окутала свое крохотное создание, стремясь защитить его от всех напастей.

Майя росла быстро и радостно. Она болела очень редко – во многом благодаря врожденному здоровью, но и не в последнюю очередь стараниями матери. Следуя усвоенному опыту своих родителей, Арман рано стала вывозить дочку «на воды и моря», ходила с ней на уроки большого тенниса, сопровождала дочь на велосипедных прогулках и отважно балансировала на лыжах, скейтборде и роликовых коньках. Подобная активность не всегда благодарно воспринималась ее спиной – в такие дни Арман глотала болеутоляющее вместе с противовоспалительным, отлеживалась, а через пару дней вновь дерзала на пару с дочерью.

Жизнь Арман побежала все быстрее и быстрее, и к моменту, когда ей исполнилось тридцать пять, она уже была менеджером, владелицей собственной небольшой компании, вполне преуспевающей дамой… И все же… Все же она порой чувствовала себя неуютно среди таких деловых, активных, полных напора и энергии людей. Она с тоской вспоминала то время, когда была свободна, независима от бизнеса, денег и связанных с ними отношений. Когда она могла не думать о том, как удержаться на плаву, не испытывать постоянного беспокойства за будущее своего дела и своей семьи – которая ко времени, о котором мы рассказываем, состояла из ее дочери и родителей. Мужчины входили в ее жизнь, но надолго она их не задерживала. Так было проще, как она объясняла самой себе и близким.

Теперь большую часть времени Арман проводила в разъездах, встречах, разговорах, которых было немало. Аэропорты, лица, офисы, салоны самолетов и такси мелькали, словно игрушечные лошадки на аттракционе карусель. У нее был специальный чемодан для путешествий, в котором всегда был набор всего необходимого в поездке. Он стоял в гардеробной, и обновлялся регулярно такими мелочами, как набор для ухода за ртом, косметикой, линзами для глаз, шелковыми чулками и хлопчатобумажными и шерстяными носками, антибактериальными салфетками и носовыми платочками. Неизменными в нем оставались зарядные устройства для всех средств связи. Каждый новый чемодан наследовал от своего предшественника кодовое имя «Ролли». «Мы с Ролли отчаливаем», – объявляла Арман дочери и родителям покидая в очередной раз свой дом ради очередной деловой поездки куда-нибудь в Прагу, Париж, Стокгольм или Милан. «Как там Ролли?», – интересовались родные в разговоре с Арман, когда она выходила на связь из гостиницы или со смотровой площадки какой-нибудь достопримечательности где-то там, далеко от них.

Эта круговерть удерживала Арман слишком прочно, чтобы она могла позволить себе потерять голову и увлечься кем-нибудь серьезно. Любая слишком серьезная связь грозила превратиться в представлении Арман в толстый канат, накрепко привязывающий ее к тяжелому якорю, который, вполне возможно, будет брошен совсем не тех водах, о которых она мечтала. Она боялась этого и потому все ее непродолжительные романтические связи начинались с обоюдной договоренности о правилах и заканчивались в ранее оговоренные сроки. Прямо как в контрактах, которые она регулярно подписывала со своими деловыми партнерами.

Глава 17

А пока Арман летала и ездила по миру, воспитанием ее дочери отважно занимались родители Арман. В ее отсутствие, они водили Майю во все школы, коих было немало: общеобразовательная, музыкальная, художественная; на занятия спортом; в театры и на концерты. В общем, воспитание внучки позволяло им не отставать от времени и вести вполне светский образ жизни.

В одну из особенно морозных и снежных зим им довелось пройти через стрессы весьма занятного характера: Майя, которой тогда исполнилось всего пять лет, так увлеклась музыкой и фортепиано, что требовала, чтобы ее отводили в музыкальную школу в любую погоду. Даже в сильный буран. Бабушке и дедушке приходилось соглашаться с ребенком, и трижды в неделю они снаряжали малышку в поход так, словно она отправлялась в экспедицию с Амундсеном на Северный Полюс. Процесс сопровождался бабушкиными бормотаниями «Ойбаааай! Осындай боранда мынау бала кайда кетет???» (что в переводе значило «Ой-ё-ёёй! И куда этот ребенок идет в такой буран???»), и происходил мучительно для Майи: на нее одевали теплое хлопчатобумажное белье с ворсом, которое бабушка сшила сама из комплекта нижнего белья для шахтеров, полагавшегося дедушке до его выхода на пенсию. Затем на это утепленное белье надевался шерстяной свитер и штаны на пуху. Завершалось все это одеванием пуховой куртки, которая застегивалась снизу до верху, а вокруг шеи наматывался и закреплялся чуть ли не корабельным узлом теплый шерстяной шарф, само-собой разумеется, связанный заботливыми руками бабушки. Когда на голову Майи водружалась шапка-ушанка на овечьем меху, малышка превращалась в персонаж под названием «Нил Армстронг в скафандре»: она не могла повернуть головы, руки ее безвольно повисали под углом семьдесят пять градусов к телу, опираясь на толстую прокладку из всех слоев одежды, а каждое движение превращалось в сложный процесс по переставлению ног, обутых в толстые войлочные валенки, и основная задача была по-настоящему сложная: сохранить равновесие. Прибавьте к этой амуниции толстые варежки, связанные все той же любящей бабушкой и протянутые на длинной бельевой резинке сквозь рукава пуховика (чтобы не потерялись), – и картина будет завершенной.

Но Майя мужественно проходила это суровое испытание – настолько велико было ее желание непременно отправиться в детскую музыкальную школу и позаниматься со столь любимым ею преподавателем игры на фортепиано…

В течение почти двух зимних месяцев, Майя в сопровождении деда отправлялась в поход, влекомая Страстью. Дед привязывал накрепко один конец бельевой веревки к поясу Майи – чтобы не потерялась в буране. И эта связка шла навстречу Музыке. Музыке ли?…

В один из дней ветреного февраля, когда буран был особенно сильный, и снег завалил улицы толстым покровом, людям приходилось передвигаться по тоненьким тропинкам, по обоим сторонам которых были навалены горы снега высотой под два с половиной метра. В ту зиму жизнь людей особенно зависела от дворников. Вот в такой день Майя с дедом вновь отправились в школу. Преодолев все препятствия в виде снежных сугробов, сшибавшего с ног ветра и колючего снега, залеплявшего лицо, они добрались до входной двери; дед с трудом открыл ее, отодвинув при этом толстый сугроб снега, уже успевшего подвалить под нее, и они вошли в огромный вестибюль, фыркая, стряхивая с себя снег и притоптывая, чтобы с валенок и сапог свалилась белая корка снега.

Музыкальная школа была большой гордостью городка. Здание, в котором она находилась, было построено специально для нее в далекие пятидесятые годы прошлого столетия. В те времена люди с особой остротой ощущали радость и гордость от победы в Великой Войне, горечь потерь близких и любимых, и безудержную жажду радости Жизни. По всей стране разворачивались гигантские стройки, создавались прекрасные здания, и самое большое количество школ было построено именно в тот послевоенный период.

Здание школы было настоящим Храмом Музыки. В центре плана был гигантский вестибюль с гардеробами по обеим сторонам, из него вы попадали в огромный концертный зал через два высоких проема с толстыми резными дверями и большими золочеными ручками. Концертному залу мог позавидовать любой театр – он вмещал почти девятьсот человек, которые размещались на креслах, обитых настоящим бордовым бархатом. В двух проходах между рядами кресел лежали длинные шерстяные дорожки, приглушавшие звук шагов. Перед сценой было пространство, которое при необходимости занимал небольшой оркестр. И, наконец, сама сцена. Обрамленная бронзовым рельефным орнаментом, она возвышалась над залом, словно Олимп. Тот, кто восходил на нее, становился на краткий миг богоподобным и должен был либо доказать свою избранность, либо пасть с позором. На Олимпе не было места неопределившимся.

Именно это втайне и любила малышка Майя. Еще не осознавая побудительных мотивов, она стремилась в школу именно ради того волшебного момента, когда, закончив занятия, она могла прокрасться в зал, посидеть в кресле и, если сцена была свободна, взобраться на нее, сесть за огромный концертный рояль, всегда до блеска начищенный и отражающий ослепительный свет всех хрустальных люстр зала, посидеть, отрешившись от мира, несколько мгновений, занести свои ручки над клавиатурой и…