Пусть шарик летит - Айвен Саутолл

В изумлении он отодвинулся в сторону, повернулся и сел подальше, скрестив ноги, не веря своим глазам, не веря ничему.

Подумать только, лестница не сломалась у него на глазах, не рассыпалась перекладина за перекладиной, не растаяла, как воск, не исчезла, как дым. Это бы его не удивило. Просто эта лестница не была им придумана, он ее не сочинил. И само чудо не было доблестным подвигом из великолепного сновидения.

Как он был уверен, что ничего подобного никогда не случится. Но вот лестница стоит, словно всю жизнь так и стояла, и ждет, чтобы ею воспользовались. Сердце Джона бешено билось в груди, в голове грохотало, а жилка на шее пульсировала с такой силой, что прерывалось дыхание. Его стал охватывать страх, а внутри у него что-то начало падать.

Он снова посмотрел на длинные, изящно изогнутые ветви, тянущиеся, как стройные руки, вверх к веткам-ладоням. Посмотрел на листья на самой вершине, вслепую, словно пальцы, нащупывающие небо. Кружилась голова, к горлу подступал тошнотворный комок тревоги. Перед ним был утес, а он — на костылях — стоял у его подножия.

Почти не сознавая, что делает, Джон заковылял прочь, нервными рывками удаляясь все дальше и дальше.

В голове настойчиво звучали голоса — его звали все те вещи, которыми он должен был заниматься. Модель из двухсот двадцати семи пластмассовых деталей, его работа о сырах и картинки, которые он должен был вырезать, библиотечная книга, прочитанная только наполовину, а ее нужно дочитать до конца. Тысячи дел. Тысячи вещей, которые он должен был делать. Вспомнить он мог только три, но совсем неотложные, ими надо заняться немедленно, и по важности ничто не могло с ними сравниться.

Голоса звучали все громче и громче, они требовали, и он должен был бежать на их зов, через лужайку, галопом к дому, потому что все они были там: работа о сырах, модель, библиотечная книга. Все они требовали его внимания — из-за стен и дверей.

Внезапно его бег прервался. Как будто пара сильных рук преградила ему путь. Впереди он что-то увидел. Это была девочка.

Она сказала:

— Ты спятил или как?

Это была Мейми. В голубых джинсах и желтом свитере, золотистые волосы как бронзовый шлем. Она ела яблоко, а раздувшуюся от покупок сумку поставила на землю, чуть придерживая за одну ручку. Это не Мейми на скалах, вымокшая насквозь захлестывавшим ее прибоем, не Мейми с башни. А настоящая Мейми, та, что жила через семь домов от них по правой стороне Даусон-стрит, если идти вверх.

Заикаясь, Джон попытался что-то сказать, но эти звуки не означали ничего.

Она откусила кусок яблока.

— Разве твоей мамы нет дома?

Он потряс головой.

— Да она тебя убьет, когда вернется. Жуть на кого ты похож.

Он задыхался от стыда и горя. Весь в пыли, в прилипшей траве, потный и грязный с головы до ног. Да лучше умереть на месте. Он снова попытался заговорить, по не смог и тут же почувствовал, что барабанит по бедру. Напряжением воли он остановил эту дрожь.

— А я за покупками ходила, — сказала Мейми. — Мама не велела мне задерживаться, а я задержалась. Она ужасно разозлится. Хочешь откусить?

Он покачал головой.

— Я два съела. Мама рассвирепеет. Ты что делаешь?

Он хотел объяснить, но не мог. Пытался сказать, что играет в охоту на крупного зверя и бежал, потому что его оружие дало осечку; но речь его была бессвязна и непонятна.

Мейми стало не по себе. Она уже жалела, что зашла. Лучше было не заходить, как ей и велели. Зашла она только для того, чтобы отдалить встречу с мамой. Но даже ожидавший ее нагоняй — она опоздала, съела два яблока и одно пирожное, истратила три цента из сдачи — был лучше, чем это.

— Я, пожалуй, пойду, — сказала она. — Мама будет сердиться.

— Не уходи! — выпалил он.

Мейми посмотрела на свои ноги (она-таки порядком струхнула) и подхватила болтавшуюся ручку сумки.

— Я должна, — сказала она. — Пока.

И пошла, слегка подпрыгивая на ходу, по не потому, что ей было весело. Ей хотелось пуститься бегом и, когда она обошла дом и Джон уже не мог ее больше видеть, она помчалась вниз по проезду Добежав до дороги, оглянулась. Джона позади, слава Богу, не было.

— Да он совсем спятил, — пробормотала она. — Сумасшедший. Его в специальной школе держать надо.

Джон все еще стоял там, где был прерван его бег к дому. Он был в ярости. Ненавидел себя, Мейми, весь мир. Хотелось крушить все вокруг, ругаться, топать ногами. Никогда, никогда не был он в такой ярости. Ему было так стыдно. Его душили несбывшиеся надежды, запреты и неудачи всей его жизни. Все эти «не делай этого» и «ты этого не можешь». Он был почти вне себя.

— Ах ты, мерзкая, гадкая лестница! — завопил он и заметался кругами, выхватывая куски земли и швыряя их в дерево. — Это несправедливо, несправедливо. Другие ребята умеют лазить. Другие ребята не позорятся перед девочками. Гадкое старое дерево.

Он набросился на дерево с кулаками, пинал его ногами. Проклинал. Ухватившись за лестницу обеими руками, он, сам не сознавая, что делает, почти побежал вверх по перекладинам, оступаясь, на ощупь ловя перекладины растопыренными пальцами и впиваясь в них ногтями, пока не оказался на высоте по крайней мере трех метров. Там он остановился, пораженный.

Внезапно стало холодно и все скрылось в дымке.

Это случилось так неожиданно. Холод внутри и холод снаружи. И никакой ярости. Никакого бешенства. Даже слов больше не было.

Дымка рассеялась. Где-то внизу, как тростинки, подрагивали ноги. Над головой побелевшие от напряжения руки стискивали боковины лестницы.

Все его тело, застывшее в момент движения, распласталось на лестнице, как тело мученика на колесе. Колесо повернется, и тело разорвет на части.

Сесил Парслоу окликнул проходившую мимо Мейми. Он стоял, прислонившись к своему забору, почесывая шею.

— Что случилось, Мейми ван Сенден? Чего это ты так вылетела с участка Самнеров?

— Да он совсем чокнутый, — сказала она.

— Кто?

— Этот Джон Самнер. Напугал меня до смерти. У него на губах пена была. А мамы его нет дома.

— Он один? — недоверчиво и с испугом спросил Сесил.

— Говорит, что один.

Сесил состроил гримасу.

— Сама ты чокнутая. Ничего особенного с ним не случилось, раз он с тобой говорил.

— Я-то не чокнутая. Посмотрел бы сам. Я просто стояла и все видела. Сущий клоун.

— У него был припадок, а ты ничего не сделала?

— Да они с ним все время случаются. Мне просто жутко стало. Хочешь яблоко?

— Ты же его все обслюнявила. Нет уж.

Мейми фыркнула и повернула к дому. Огрызок она бросила в кусты.

Сесил Парслоу направился к участку Самнеров. Это была враждебная территория. Надо было пройти три незастроенных участка и перейти через дорогу. Он заложил большие пальцы за пояс и, постепенно ускоряя шаг, важно зашагал. Ему велели не уходить от своего дома. Обедать, вероятно, они будут рано: мама поедет к тете Эллен показать ей новую машину. Он толком не понимал, почему идет к Самнерам и почему то, что Джон Самнер там один, его тревожит. Может, это было любопытство. С этим мальчишкой всегда связана опасность. Быть с ним в одном классе и то уже было скверно. Но еще хуже жить с ним на одной улице. И все равно он продолжал идти, пока не дошел до арки из фруктовых деревьев. Там он остановился, все еще держа руки за поясом, но в общем чувствуя себя очень неуютно.

Он не любил заходить к Самнерам. Неприветливое место. Слишком все чисто и аккуратно. Вообще-то он ничего особенного против Джона Самнера не имел, но каждый их разговор кончался ссорой. Джон Самнер всегда называл его Сисси, а другие ребята — Сесил, или Си-дал, или Визил. Бесило его только Сисси. Это для него — как красное для быка. Как-то раз после школы он за это ткнул Джона Самнера кулаком, и кончилось все чудовищной дракой с Гарри Хитчманом. И это было нечестно. Гарри больше него вдвое, ручищи как у пятнадцатилетнего. И чего это он взъелся из-за Самнера? Лучше улицу перейти, чтобы с ним не разговаривать, Гарри такой же, как все ребята. Все они при любом удобном случае избегают Самнера, потому что ему не разрешают и то и это, а играть с ним так же весело, как сидеть в церкви. Но он, Сесил, не избегает.

Мама говорила, что Самнерам не следовало посылать Джона в обычную школу. Это несправедливо по отношению к остальным. Он такой, мама сказала, потому, что семья у них слишком умная. Слишком много мозгов до добра не доводят.

А отец сказал, что все должны как-то помогать этому бедолаге. Не его это вина. Может, его маленького уронили и он головой стукнулся или еще что.

Учитель как-то говорил, что церебральный паралич — результат несчастного случая при рождении, такое может с каждым произойти, и те, кого это несчастье миновало, должны все время благодарить Бога.

Перси Маллен говорил, что все время терпеть его рядом, как неотвязную кривобокую тень, надоедает, по Джон не вредный и вообще-то никому не мешает.