Девушка жимолости - Эмили Карпентер
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Кому, как не мне, знать… И галдол, и хлозарил, и риспердал. Со временем я открыла для себя еще и ксанакс, перкоцет, викодин и оксиконтин. И достать проще, и приход с гарантией. С тринадцати лет я уже употребила не менее тысячи упаковок. Но по-прежнему хранила те первые, старомодные флаконы в сигарной коробке – в память о маме.
Доктор прокашлялся.
– Разреши нам помочь тебе, Алтея. У тебя не просто зависимость от таблеток. А патология, связанная с травматическими воспоминаниями из детства, с утратой мамы. Дело в том, что ты с высокой вероятностью предрасположена к шизофрении, как и твоя мать. Это вместе с наркоманией… и твоим навязчивым состоянием, копированием маминой зависимости…
– Тебя накроет в тридцать, – прокричал отец, стоя на верхних ступенях лестницы. – Их всех накрывало в тридцать!
Мы замерли, глядя вверх. Он стоял ссутулившись в своей мятой пижаме, взлохмаченный, и тыкал в меня узловатым пальцем. Лицо пошло красными пятнами – как в тот раз, когда я еще старшеклассницей прокрадывалась домой среди ночи, а он меня поймал.
– Пап… – Я двинулась вверх по ступенькам. Почувствовала, как кто-то схватил меня за майку и тянет назад. Я споткнулась, вскрикнула и ухватилась за перила. Я увидела, как Уинн пронесся мимо меня, перескакивая через ступеньки.
– Они все поголовно, все сходят с ума, – продолжал отец. – У всех этих девок едет крыша, когда им исполняется тридцать.
Уинн обхватил отца рукой и стал разворачивать в сторону спальни.
– Уинн!
Он остановился, посмотрел на меня.
– Уинн, это же не так! Скажи, что не так.
Отец кивал головой, отвечая ему одному слышным голосам. Уинн уставился в потолок.
– Уинн, я прошу тебя, скажи.
– Прости, Алтея. Мама знала, что с ней это произойдет, потому и принимала галдол. Это случилось с ними всеми без исключения. И возможно, будет с тобой.
– Лучше, чтобы ты была под наблюдением, – сказал доктор у меня за спиной. – Чтобы ты не причинила себе вреда, если мы окажемся правы.
Я чувствовала, как все они на меня давят, моя семейка и этот доктор, с озабоченным взглядом и этой несуразной историей. Почему отец так долго держал это в тайне, как он мог ничего мне не сказать? Да и остальные молчали. Бабушка Коллирин умерла, когда мама была девочкой, это я знала, но никто никогда не называл причины. Моя прабабушка по имени Джин была родом с севера Алабамы, где Аппалачи переходят в холмы. Кто-то из отцовских родственников однажды сказал, будто она сбежала от мужа с каким-то мужчиной. И всё. Но отчего она умерла, никто не рассказывал.
Что же их заставило заговорить сейчас?
– Все дело в твоей кампании? – спросила я Уинна. – Боишься, что я помешаю?
– Я хочу, чтобы тебе помогли. Это все ради тебя.
– В больницу я больше не лягу.
– Придется, – сказала Молли Роб.
– Иди ты к черту! – крикнула я.
Все уставились на меня.
– Я не обязана делать то, чего не хочу! – Вот, снова заговорила как ребенок. Я ненавидела себя за это.
Уинн смотрел вниз поверх перил, по-прежнему заботливо обхватив отца за плечи.
– А вот тут ты ошибаешься. Он прописал это в завещании. – Он бросил взгляд на Молли Роб, потом снова перевел на меня: – Мы все понимаем, как трудно тебе пришлось в клинике, как многого ты добилась. Но это лишь начало – блестящее, но только начало, впереди долгий путь. Мы… – Тут он быстро окинул взглядом остальных. – Мы все уверены, что тебе нужна длительная, интенсивная терапия, для твоего же блага и безопасности. Тебе придется встать на учет в психиатрической клинике до наступления тридцатилетия, таково условие завещания. Иначе не получишь ни гроша.
И они с отцом удалились.
Глава 5
15 сентября 2012, суббота
Мобил, Алабама
Я выскочила из дома в непроглядную тьму, проклиная сапоги на шпильках и прижимая к груди коробку из-под сигар и кошелек. Сев в машину и повернув ключ, я услышала несколько щелчков, после чего наступила зловещая тишина.
– Нет, только не это. – Я попыталась снова повернуть ключ, нажимая на газ. Никакого результата, даже щелчков. Я ударила по рулю: – Нет! Не надо так со мной!
Было слышно, как за окном машины воркует горлица. Как трещат цикады. Меня окутала влажность. Положив голову на руль, я закрыла глаза. Какая разница, что там бормочет доктор. Некоторые вещи важны для меня – и точка. Даже обрывки бумаги с молитвами, написанными синими чернилами.
– Veni, Creator Spiritus, – начала я. – Mentes tuorum visita, imple superna gratia, quae tu creasti pectora…
Я снова попыталась включить зажигание. Гробовая тишина.
– Qui diceris Paraclitus, altissimi donum Dei… um… tu septiformis munere[3]. – Я тараторила, не вдумываясь в слова, и ожесточенно поворачивала ключ туда-сюда.
Мотор по-прежнему предательски молчал.
– Tu septiformis munere! – Я обеими руками стукнула по рулю.
Ничего.
Я схватила кошелек и сигарную коробку и выкарабкалась наружу: естественно, нога при этом запуталась в ремне, и я чуть не полетела носом в ракушки. Повернувшись, я пнула ногой шину:
– Дерьма кусок 1997 года выпуска!
Я оглянулась на дом. Молли Роб и Уинн обо мне наверняка уже и думать забыли. Принялись за свои ежевечерние ритуалы: запирают все двери, задергивают шторы, устраиваются в своих обитых гвоздиками гробах. До меня им и дела нет. Я зашагала вдоль безлюдной дороги, кипя от негодования.
Но не прошла и двух домов, как рядом притормозил Джей.
– Подвезти?
Я остановилась, лицо горело. Хорошо, что было темно.
– Куда направляешься? – спросил Джей.
Я крепче прижала к себе свои жалкие манатки.
– Подальше отсюда. А ты куда?
– Если честно, вернулся увидеть тебя.
– Зачем?
– Как сказать… Хотел удостовериться, что все в порядке. Ладно тебе. – Он кивнул. – Давай садись в машину.
Я не двинулась.
– Ну пожалуйста.
Я уступила. Но за всю дорогу не проронила ни слова. Крепко держала сигарную коробку, уставившись в темноту. Он отвез меня в дом своих родителей, в паре миль ниже по реке. Джей тоже не был многословен, за всю дорогу сказал слова три, но меня это устраивало. Я сидела, обеими руками прижимая к себе коробку, благодарная ему за молчание.
В доме витали до боли знакомые запахи: чистящего средства с лавандовой отдушкой, которым пользовалась его мама, и отцовского табака. Джей проводил меня до главной ванной в стиле «дзен», включил душ с шестью лейками и оставил одну в клубах сгущающегося пара. Спустя сорок пять минут, завернутая в огромный халат его матери (тоже, кстати, пропахший лавандой), я ступила в сумеречное пространство кухни. Сигарная коробка возвышалась в центре огромного стола по соседству с фиалками в горшке.
– Пей. – Он подвинул ко мне чашку с кофе, я повиновалась, стараясь не глядеть на свою жалкую и грязную коробку. А она, как всегда, тянула меня точно магнитом: красно-золотые
