Маяк в Борсхане - Данил Корецкий

Сейчас я практически повторил эту фразу. И она оказала чудодейственное влияние.

Вождь взмахнул своим жезлом.

– Американский президент тебя знает?

– Конечно! – Мой голос приобрёл самую убедительную интонацию. – Он знает всех своих подданных.

Народ нгвама оживленно перешептывался. Мои слова явно произвели впечатление. Вождь повернулся к жрецу и стал ему что-то говорить. Тот отреагировал довольно бурными возражениями. Они заспорили.

– Как зовут твоего президента? – спросил, наконец, вождь.

– Клинтон. Билл Клинтон.

– Меня зовут Вождь Твала. Ты должен доказать свою силу. Пусть твой президент подаст мне знак. Тогда ты останешься жить…

Он явно считал себя равным президенту США. И при этом был не так уж и не прав. Хотя народ нгвама состоял всего из нескольких сот человек против двухсот девяноста миллионов жителей США, могущество вождя было ничуть не меньше власти Президента. А может, и больше. Во всяком случае, Клинтон не рискнул бы публично распорядиться убить кого-то. И уж тем более, не мог приказать его съесть. А Вождь Твала вполне мог.

Твала покосился на жреца, и Анан дополнил фразу:

– … Если Тот, чье имя нельзя называть, не станет этому препятствовать!

Это уточнение мне совсем не понравилось. Но я не показал вида. Наоборот – разулыбался и, порывшись в сброшенной одежде, с вежливым полупоклоном, протянул вперед ладонь, на которой лежала плитка гематогена.

– Подарок.

Вождь Твала заинтересовался и поманил меня пальцем. Телохранители расступились, и я беспрепятственно подошел к трону. Вождь осторожно принял открытую плитку и, положив кусочек в рот, начал медленно жевать. На угрожающе раскрашенном лице проступила блаженная улыбка. Жрец встал. Его здоровый глаз сверлил меня обиженно-выжидающе. И то правда, у вождя и так всё было – и власть, и охрана, и корона, а тут еще и сладость белых людей неожиданно свалилась, а у жреца, кроме трубочки на члене, не было ничего. Действительно несправедливо! Я протянул плитку и ему.

Служитель культа замешкался, разбираясь с упаковкой. Неожиданно распробовавший сладость Твала вырвал гематоген у него из рук. Наступила немая сцена. Жрец так и остался стоять с открытым ртом. Вождь, немного подумав, отломил кусочек от своей плитки и положил ее прямо в рот жреца, как будто бросил монету в автомат для продажи жевательной резинки. Рот немедленно закрылся, челюсти сделали несколько жевательных движений, и на лице жреца тоже расплылось выражение счастья.

Я улыбнулся. Отношения с местным руководством налаживались. Во всяком случае, принятие подношений, учитывая российский опыт, можно истолковать именно таким образом. К тому же я убедился, что они непосредственны, как дети. А главное, что удалось установить, – светская власть здесь сильней, чем духовная!

За 18 дней до дня «Ч».

Североморск. Военно-морская база подводных ракетоносцев

ТРПКСН[11] «Россия» черной блестящей горой возвышался над пирсом, как туша мифологического кита – одного из тех, которые, якобы, держали на своих спинах Землю. Льдинки с хрустом терлись о резину противогидроакустического покрытия. Размеры крейсера поражали воображение: длина – 170 метров, ширина – 23, высота – 25, водоизмещение – 50 тысяч тонн. Конечно, Землю он бы не удержал, зато свободно мог обрушить ее в тартарары, ибо нес на борту 20 баллистических ракет с десятью разделяющимися головными частями каждая. Залп из двухсот ядерных зарядов был способен расколоть земной шар или сорвать его с орбиты.

Этим мощным оружием управляли сто двадцать «пальцев», а командовали ими «головы», выстроенные строго по вертикали: решение на запуск принималось на самом верху, спускалось вниз по этажам штабов, поступая, наконец, к командиру, который и вставлял стартовый ключ в боевой пульт…

Но сейчас время боевой работы еще не наступило: сто девятнадцать членов экипажа готовили отсеки к походу, один лежал в госпитале, а командир принимал имущество по описи.

Капитан второго ранга Сергеев имел достаточный опыт, чтобы не погрязнуть в мелочах. В конце концов, недостача бушлатов, тушенки или расходных материалов принципиального значения не имела. Поэтому он в первую очередь проверил наличие и сертификаты готовности двадцати морских баллистических ракет «РСМ-52», восемь зенитных ракет «Игла» и двадцать восемь торпед различных модификаций. Потом наступил черед навигационных и радиолокационных комплексов, систем связи и пожаротушения. Очень скрупулезно была проверена ядерная двигательная установка, аппаратура Центрального поста управления, радиобуи экстренной связи. До поры до времени все шло хорошо.

– Стоп! – вдруг сказал Сергеев. – Не хватает пяти «идашек»[12]!

– Да брось ты, – устало отмахнулся сдающий лодку каперанг Васильков. – У нас всегда так было. Полный экипаж в море никогда не выходит. Вот сейчас – старший торпедист в госпитале, с сотрясением мозга. Говорит – сорвался с трапа. А особисты подозревают, что его по голове ударили. Может, снимут подозреваемых…

– Это не разговор, – жестко сказал Сергеев. – Речь ведь не о коробке макарон.

– Да перестань! Если к такой ерунде цепляться, то никогда корабль не примешь!

– «Ида» – не ерунда. От него жизни зависят. Я акт не подпишу.

Пока «головы» спорили, «пальцы» проверяли приборы на своих постах, «драили медяшку», принимали на борт продукты, питьевую воду, горючее… В торпедном отсеке было душно, сильно пахло машинным маслом. Двое матросиков из прошлогоднего призыва тихо переговаривались.

– Врачи сказали, Конь полмесяца пролежит, – сказал Терехин, замеряя вольтметром аккумулятор очередной торпеды. – А через два у него дембель. Хорошо бы уйти в «автономку» месяца на три, тогда мы разойдемся…

– Да, иначе эта отмороженная скотина тебя прикончит, – кивнул Ивашкин. – Как ты вообще решился его отоварить?

– А что было делать? Лизать ему ботинок?! Ключ под руку попался, а он не ожидал…

– Хорошо, что он тебя не заложил. В благородство играет, тварь!

– Да нет, благородство тут ни при чем, – Терехин отложил вольтметр. – Он же приблатненный. А у них закладывать нельзя. Надо самому мстить… Меня и так особист два раза опрашивал. Я ни есть, ни пить не могу…

Работа в отсеках продолжалась.

За 19 дней до дня «Ч».

Джунгли Борсханы. Поселок аборигенов

Проснулся я от солнечных лучей, проникших в «рот дома». Так нгвама называли дверь – точнее, широкое входное отверстие, отдаленно напоминающее арку. Пока я не мог разобраться, на каком языке они говорили: сесото, хауса, суахили, банту… Да это и не имело практического значения – в Африке более восьмисот языков, и ни одного я толком не знал.

«Храбрость – это терпение. Терпение в опасности – это победа». В связи с чем, интересно, афоризм Тамерлана оказался первым, на что наткнулось моё тяжело вплывающее в реальность сознание? Глаза открывать не хотелось, но присутствие рядом посторонних людей ощущалось настолько явственно, что пришлось напрячься и разлепить веки. Взгляд упёрся в травяной потолок.

Осторожно повернул свинцовую голову. Вокруг плотным кружком сидели на корточках восемь-десять жутко раскрашенных, шрамированных, татуированных женщин, которые завороженно рассматривали мой пах.

– Большой Бобон заминале! Большой Бобон минарандо! – шумно отреагировали они на мое пробуждение.

Стряхивая липкие остатки болезненного сна, я резко сел и обнаружил, что на мне ничего нет. То есть совершенно ничего – ни одежды, ни даже полученной по заслугам красивой палочки-выручалочки. Весталки племени нгвама тоже не были отягощены одеждой и в упор целились в меня из-под расставленных коленей темными жерлами портативных крупнокалиберных гаубиц. Что это с ними?! Воспетые в «Камасутре» «нефритовые ворота» как будто перенесли попадание фугасного снаряда! Неужели так выглядят жертвы варварского обряда обрезания?!

Взаимное рассматривание затянулось. Потом ко мне протянулись восемь темных рук. Без маникюра, но в волдырях, москитных укусах и расчесах.

– Большой Бобон минарандо…

Инстинктивно отпрянув и прикрывшись шортами, я сердито закричал:

– Уходите! Все на улицу! Быстро! Долой!

На каких языках я это кричал, потом мне вспомнить не удалось. Но тон, даже в цивилизованном обществе, почти всегда бывает красноречивее слов. Женщин как ветром сдуло!

А я невольно предался философским размышлениям, которые всегда сопутствуют плохому настроению.

Жизнь быстротечна, и все в ней относительно. Для кролика даже десять минут – большой срок, а для меня десять дней – мгновенье… Но при чем здесь кролик? Ах, да… И пушистый длинноух, и я – интенсивные производители. Кролику хорошо: он занимается этим для собственного удовольствия, а на меня возложено решение демографических проблем племени нгвама… Только позавчера вечером, на базе, перед сном я вспоминал дежурных подруг в Москве, размышляя, которой позвонить сразу после возвращения. Сейчас же меня жаждет целая толпа женщин, а я не могу без содрогания думать о своей ответственной задаче.