Не грусти, гад ползучий - Ольга Коренева

Так размышляла Валя, трясясь в "Жигулях" на заднем сиденье рядом с Ирой, "братней" женой, добродушной белолицей толстухой. Ира была старше золовки, но выглядела гораздо моложе, как, впрочем, многие городские. Валя списывала это на разные условия жизни, и от этого ей становилось еще горше и жальче себя.

О счастливой городской жизни думала Валя и потом, сидя в горячей ванне и ожесточенно растираясь мыльной мочалкой. И за чаем в уютной кухоньке с яркими шторками на окнах. Все десять лет, как Колька женился, и она "гостевала" у него, думалось ей об этой потрясающей жизни, которой лично Валю судьба, почему-то, обделила. А Коля с Ирой свою жизнь воспринимали как должное и ничего особенного в ней не усматривали. Летом они приезжали в Лосевку на дачу, в дедов дом, и восторгались чистым воздухом и природой. В огороде не работали, а только гуляли за грибами да купались, или в карты дулись на крыльце.

Раньше Валентина никогда ни о чем не задумывалась. Жизнь была у нее поспешная, мысли со свистом проносились в ее девичьей головке, не успевая оставить зарубку. Выскочила замуж, родила, схоронила двоих детей, надорвалась на работе и больше не рожала, да и к лучшему. Муж пил, как почти все мужики в их селе и во всех селах и деревнях российских. Как пили ее отец, дед, дядья, соседи. Вот Колька не пьет, видать крепко его Ирка держит, да и работа у него интеллигентная, городская, пить стыдно. Колька стал умный и важный, рассудительный. Не чета деревенским-то. Детей они с женой заводить не хотят, для себя живут.

"Городская жизнь, она такая", - размышляла Валя, носясь по магазинам. "Чо там делать-то? Придешь с работы и сиди себе у телевизора, слушай всякие умности. Не хошь, а все разуму наберешься"...

Она купила крупу, консервы, кур потрошеных ("цельных", дешевых, не было), еле доволокла сумки до «братнина» дома. Пообедав, стала торопить брата в деревню. Забеспокоилась за хозяйство, хорошо ли присмотрела мать за живностью, полила ли огород, не натворил ли спьяну чего муж? От этих мыслей Вале стало неуютно. А Коля с Ирой не спешили. Погода портилась, и в деревню их не тянуло. Они заверили Валю, что завтра уж непременно приедут, отговорившись на сегодня какими-то делами, пообещали даже сумки ее на балкон поставить, чтобы продукты не заветрились. И Валя поспешила на последний рейс автобуса.

"Во, даж не проводили", - думала она в автобусе. — "Могли бы уж до вокзала подбросить, коль машина на ходу, ан нет, лень им. И сумки на балкон вынести поленятся".

Брат с женой приехали лишь через неделю, к Валиным именинам. Занесли ее сумки, пообещали нагрянуть вечером в гости, сказали, что идут купаться, посоветовали и ей ополоснуться. Да куда ей, дел не в проворот. Она лишь вздохнула. Втащила сумки в избу, распаковала. Из сумок неприятно запахло. Валя так и ахнула. Куры были склизкие, с прозеленью, и душок от них шел какой-то не куриный. Вале вспомнился запах сыра рокфора. Ей страшно было подумать, что продукты испортились. И она успокоила себя: "Рокфор ведь едят, он дорогой по цене и тоже зеленоватый. Пикантный. Значит, и куры пикантные. Как раз угощу своих, раз они приложили руку к пикантности курей".

Хозяйка сноровисто промыла кур и подержала тушки в отваре крапивы на всякий случай. Потом разрезала их вдоль, как цыплят табака, бросила в скворчащее на сковородке масло, посолила, поперчила и засыпала мелко порубленными листьями чеснока, петрушки, сельдерея, кинзы и тархуна. Добавила листья черной смородины, огуречной травы, помидоров. Кухню заполнил вкусный аромат дорогого ресторана. У Вали аж слюнки потекли. Она занялась винегретом и закусками. Слазила в погреб за солеными помидорами с огурцами, за маринованными грибами. Достала из потайного места за сервантом банку самогона, а из-за передвинутого на прошлой недели комода - три бутылки водки. Радостное ожидание гостей омрачало лишь сомнение: куры-то все ж несвежие, не отравить бы родню. Хоть и тщательно промытые да сильно пережаренные с приправами, все же... Ничего, авось, желудки у Лосевых крепкие, да еще под самогончик... А вдруг? Вот будут именины, ежели всех пронесет, ничего себе попразднуют, вот так праздничек...

Гости не заставили себя долго ждать. Они принесли с собой коньяк и красное вино - "для дам", и конфеты к чаю. Вскоре пришел с работы Валин муж. За ним чуть не следом - мать с сестрой. Потом нагрянула местная родня другая, подруги, школьные друзья, соседи.

Да бог с ней, с Валей и со всей этой Лосевкой. У меня, между прочим, тоже летом как-то был сабантуй в один из моих наездов в Москву. Уймища гостей понабилась в мою блочную квартирку, ну и духота была, все окна и балкон настежь! Солнышкин, конечно, опоздал, чтобы заполучить штрафную. И, конечно же, он возмутил всех своей очередной причудливой идеей. На него иногда находит.

- Нынче все помешаны на Боге. - Заявил он невпопад. - В Библии копаются, силятся понять и к себе приспособить, оправдаться перед собой да утешиться. И все без толку. А понять нужно лишь одно: Библию неоднократно переводили, например, с древнееврейского, с византийского, может. Христианство ведь к нам из Византии пришло. С древнегреческого и латыни, наверно; византийцы тоже не с оригинала, небось, перевод делали. Я так думаю, слышал где-то или читал, вроде. Переводы с переводов, потом все это много раз переписывалось, ошибок, конечно, было порядком, неправильно понятых иностранных слов и погрешностей при многократном переписывании, так всегда бывает. Вот мы и получили то, в чем невозможно разобраться. Пришлось толковать. Из-за разных толкований текста — разные ответвления религии. Так возникли католики, баптисты, адвентисты, протестанты и Бог еще знает кто, сектанты всякие. Вот отсюда и религиозные войны. А сколько людей погибло из-за этого! Это я только про христианство. А ведь много еще и других религий, других Богов. Возможно, изначально религия была одна, общая, а потом расслоилась, и Богово имя при переводе на разные языки стало звучать по-разному.

- Солнышкин, ты сбрендил и обожрался водкой, - ответили ему. - Тоже, сектант-одиночка выискался. То тебя в политику заносит, то в науку, теперь в религию заштормило, реформатор.

- Да он, наверное, еврей, - сказал Витя Степанов. — Слишком умничает, рассуждает тут еще.

- Какой же он еврей? - возразил Ося Штейн.

- Разве ты евреев не видел? Посмотри на меня. В Леньке же нет ничего иконописного. Сравни.

Ося встал в проеме двери в позе античной статуи. Длинный и смугловатый, словно в раме на фоне коридорных обой (или обоев, не знаю, как правильнее) в линялый цветочек, длинноносый и длинноволосый, в полосатой майке. Витька Степанов, конечно, тоже стал втискиваться в дверную "рамку", потешно выталкивая Штейна. Витька круглый крепко сбитый крепыш, невысокий и коренастый, лучший друг Оськин и антисемит.

- Верно, на еврея Леня не похож, — сказал кто-то. — Наверно, он полтинник.

- Как Христос, что ли? – подхватил, хохоча, Ося.

- Ты что! У Христа отец Бог, а у Леньки - алкоголик, а мать у него неизвестной нации. А у Христа мать еврейка.

- Ося, а зачем евреи Христа распяли? - спросила Люся, которая помогала мне салат делать, ну, та, которая на филфаке учится.

- Это д р е в н и е евреи сделали, первобытные. - Пояснил Ося. - В древности такой обычай у них был, ритуал, периодически распинать друг друга. Вот они и распяли Христа, за еврея приняли.

Ося почесал затылок и подмигнул девушке. Люся кокетливо потупилась, ковырнула вилкой салат (который, кстати, получился жутко пересоленый), и метнула на Осю блестящий взгляд.

- А говорят, евреи любят устраивать социальные перевороты, - сказала она. - Зачем?

- Обычай предков, - ответил Штейн. - атавизм, можно сказать. Согласно исторической пословице: "Не посеешь - не пожнешь", со времен сельскохозяйственной эпохи.

Леня ревниво покосился на Осю и изрек:

- Скоро лето кончится, и наступит октябрь. А в октябре иногда социально переворачивают почву.

- Опять заладил Солнышкин! - закричали на него. - Хватит!

"Леня впал в занудство", - подумала я. - "Наверно, оттого, что он девственник. Или у него это в крови, в генах, что ли? В каких? Не пойму. Вот с другими все понятно: Витя русский, Ося еврей, Люся татарка. А Леня, наверно, все сразу. Так часто бывает. Нет, все-таки это от одиночества у него. Его бы женить на Вале Лосевой из Лосевки, если б Валя была незамужней. А что, нормальная была бы парочка. Солнышкин бы болтал, а Валя бы работала, а потом бы вместе водку глушили".

Ося врубил кассетник и, приплясывая на месте, предложил всем поутрясти в желудках пересоленный салат, пока не началась икота. Предложение приняли единогласно... Но так было у меня. А у Вали в Лосевке все было традиционно иначе. В селах "гуляют" по-своему.      Валя сновала из кухни в комнату и обратно, подавала, убирала, приносила, уносила. Ей помогали мать с сестрой. А Колька с Иркой сидели как господа. "Вот животы-то у вас заболят", подумала притомившаяся Валя. "Мне и присесть некогда, а они, нет чтоб помочь, и в ус не дуют, разбарствовались".