Тайная история Владимира Набокова - Андреа Питцер

Однако собор, достроенный в 1858 году, был прочно укоренен в болотистой почве Петербурга: чтобы его фундамент не поплыл под тяжестью гранитных колонн и цоколя, под него вбили целый лес – больше десяти тысяч деревянных свай.

Собор вырос неподалеку от набережной Невы, всего в километре от Петропавловской крепости – первого здания, построенного здесь Петром I. Вначале крепость мыслилась как защитное сооружение тогда еще приграничного города, но довольно скоро превратилась в политическую тюрьму. В 1718 году родной сын Петра царевич Алексей поплатился за попытку сбежать из страны, став одним из первых обитателей темницы. Подвергнутый пыткам по приказу отца, он умер здесь в возрасте двадцати восьми лет. Другим известным узником стал старший брат Ленина Александр Ульянов, впоследствии казненный за покушение на царя.

Крепость хранила петровскую столицу, а столица постепенно возвышала род Набоковых. Через сто с лишним лет после постройки Петропавловской крепости ее комендантом был назначен один из двоюродных прадедов Набокова. На этой должности он снабжал книгами арестованного за участие в революционном кружке Федора Михайловича Достоевского.

С самого рождения будущий писатель принадлежал не только России, но и миру. Среди его первых воспоминаний – детская кроватка «с подъемными сетками из пушистого шнура по бокам» и мимолетный образ блестящей мокрой крыши во время поездки в дядюшкин замок на юге Франции. Кормилица Володи Набокова жаловалась, что ребенка невозможно уложить спать – он постоянно бодрствует, с любопытством глядя по сторонам. Его каждый день купали в ванне. Не пороли. Когда владение мальчика русским языком еще сводилось к словам «какао» и «мама», он уже читал и писал по-английски. Его гувернантка мисс Норкот влюбилась в женщину, а домашний учитель Ордынцев влюбился в его мать. Володя тем временем строил за спинкой семейного дивана темный тоннель из подушек.

Мать по вечерам читала ему по-английски сказки о рыцарях и прекрасных дамах и повести о приключениях Голливога, куклы с черным лицом и пуговичными глазами. Позднее он уже сам листал Диккенса и Доде, журнал «Панч» и книги Г. Дж. Уэллса. Начитанный с раннего детства, мальчик увлекался то приключениями Шерлока Холмса, то Конрадом, то Киплингом.

Володя рос вместе с братом Сергеем, родившимся меньше чем через год после него и ставшим его тенью-близнецом и товарищем по играм. Но первенцу, как водится, досталось больше родительского внимания, чем всем остальным детям. Каждого последующего ребенка – Ольгу (1903 г. р.), Елену (1906 г. р.) и Кирилла (1911 г. р.) – родители окружали исключительной заботой. Но в отличие от старшего брата они по большей части росли на руках у гувернанток.

Все детство Сережа находился в тени своего яркого брата. Общего у них было мало. Володя унаследовал отцовское увлечение боксом и бабочками, Сережа – любовь к опере. Володя был обаятельным красавцем и экстравертом, а Сережа – застенчивым и нескладным заикой. Тем не менее мальчики играли вместе и под предводительством Володи не раз удирали от своих наставников. Однажды в Германии они – пятилетка и четырехлетка – сбежали из-под надзора гувернантки, сели в Висбадене на пароход и спустились вниз по Рейну. Два года спустя, чтобы скрыться от надоевшей французской учительницы, они в отсутствие родителей учинили побег из загородного поместья, отправившись в пешее путешествие вместе с немецким догом по кличке Турка. Володя шагал впереди, заново протаптывая засыпанную снегом тропинку к проезжей дороге. Когда Сережа продрог и устал, ему было велено садиться верхом на дога. Младший время от времени сваливался с Турки, но братья продолжали свой путь при лунном свете, и отловили их уже за много верст от дома.

Первые десять лет жизни Володя и Сережа делили общую детскую и спали по разные стороны лакированной ширмы. Обоим дозволялось заглядывать в огромную отцовскую библиотеку. Не слишком крупный, но ловкий Владимир любил обогнать брата на «скетинг-ринге» или подкрасться сзади, когда тот, ничего не подозревая, упражнялся в игре на фортепиано. Сергей проникся любовью к Наполеону и спал в обнимку с бронзовым бюстом французского императора. Заикание с возрастом так и не прошло, мало того, к нему добавилась близорукость, отчего приходилось носить унизительные очки. Друзьями мальчики так и не стали.

Несмотря на всю заботу и внимание, Володя часто болел – то ангиной, то скарлатиной, то воспалением легких. Зимой, когда ему нездоровилось, Елена Ивановна садилась в санки, ехала на Невский проспект, в дорогие магазины, и каждый день покупала маленькому страдальцу подарок. Запомнились «гранатово-красное хрустальное яйцо, уцелевшее от какой-то незапамятной Пасхи» и возможность перед сном поиграть с мамиными диадемами и ожерельями, извлеченными из стенного сейфа.

Своим богатством Набоковы были обязаны Елене: ее отец, миллионер Иван Васильевич Рукавишников, происходил из семьи горнозаводчиков. Театрал и меценат, он порой был подвержен приступам ярости, приводившим в ужас дочь и сына. Он умер, когда Володя только учился ходить. Дочери в наследство достались дом в Петербурге и загородное поместье в Выре, в шестидесяти семи верстах к югу от столицы.

В поместье Елена Ивановна писала акварельные пейзажи и собирала грибы. А в Петербурге засиживалась за покером до трех ночи. Эмоциональная с детьми, с чужими она была сдержанной и друзей выбирала осмотрительно – притом что всю жизнь оставалась женщиной нервной и впечатлительной. Не то чтобы истово верующая – в церковь она ходила в Великий пост да на Пасху, – Елена, однако, питала склонность к мистике и всюду видела знамения и таинственные предвестия. Как и Володя, она считала, что буквы и цифры имеют собственный цвет, и верила в ясновидение.

Кроме того, Елена оказалась для сына первым наставником по части манипуляций, демонстрируя на живых людях то, что сын потом проделает со своими героями. Набоков отдал должное ее изобретательности, описывая в автобиографической книге «Память, говори» два эпизода из детства.

В первом Набоков рассказывает, как мать переживала по поводу старой служанки. Как и большинство женщин своего сословия, Елена Набокова не работала. Домашнее хозяйство тоже мало ее интересовало, и потому она предоставляла заниматься им бывшей няньке, старушке семидесяти с лишним лет, которая родилась крепостной. Слабея умом, та собирала всякий мусор и ревниво охраняла семейные запасы продовольствия, неохотно отмеривая порции даже самим Набоковым.

Жалея свою старую няню, Елена Ивановна делала вид, будто та по-прежнему командует кладовой, хотя на самом деле старуха правила только «каким-то своим, далеким, затхлым, маленьким царством», на которое не посягали, чтобы не разбивать ее иллюзий. Домочадцы знали правду и потешались над старушкой у нее за спиной – да и сама она время от времени начинала что-то подозревать. Но из сострадания Елена Ивановна до последнего обманывала прислугу. Писатель на долгие десятилетия запомнил мамину уловку, как и еще одну, более хитроумную.