Путевые заметки от Корнгиля до Каира, через Лиссабон, Афины, Константинополь и Иерусалим - Уильям Теккерей
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Невольно обратишься къ непріятному сравненію съ Ирландіей. Аѳины можно поставить рядомъ съ Карлоу или Килярнеемъ: улицы наполнены праздной толпою, безчисленные переулки запружены неопрятными ребятишками, которые шлепаютъ по колѣна въ грязи; глаза у нихъ большіе, на выкатѣ, лица желтыя, на плечахъ пестрый балахонъ, а на головѣ феска. Но по наружности, Грекъ имѣетъ рѣшительное превосходство надъ Ирландцемъ; большая часть изъ Грековъ одѣты хорошо и прилично (если только двадцать-пять аршинъ юпки можно назвать приличной одеждою — чего же вамъ еще?). Гордо разгуливаютъ они по улицамъ, заткнувъ огромные ножи за поясъ. Почти всѣ мужчины красивы; я видѣлъ также двухъ или трехъ прекрасныхъ женщинъ; но и отъ нихъ надобно стоять подальше, потому что безцвѣтное, корявое и грубое тѣлосложеніе неблагоразумно разсматривать безъ нѣкоторой предосторожности.
Даже и въ этомъ отношеніи мы, Англичане, можемъ гордиться преимуществомъ передъ самой классической страною въ мірѣ. Говоря мы, я разумѣю только прекрасныхъ леди, къ которымъ отношусь съ величайшимъ почтеніемъ. Что за дѣло мнѣ до красоты, которою можно любоваться только издали, какъ театральной сценою. Скажите, понравится ли вамъ самый правильный носъ, если покрытъ онъ сѣрой кожею, въ родѣ оберточной бумаги, и если въ добавокъ къ этому природа надѣлила его такимъ блескомъ, что онъ лоснится, слово напомаженный? Можно говорить о красотѣ, но рѣшитесь ли вы приколоть къ своему платью цвѣтокъ, окунутый въ масло? нѣтъ, давай мнѣ свѣжую, омытую росой, здоровую розу Сомерсетшира, а не эти чопорные и дряблые экзотическіе цвѣты, годные только для того, чтобы писать о нихъ поэмы. Я не знаю поэта, который больше Байрона хвалилъ бы негодныя вещи. Вспомните «голубоокихъ поселянокъ» Рейна, этихъ загорѣлыхъ, плосконосыхъ и толстогубыхъ дѣвокъ. Вспомните о «наполненіи кубка до краевъ саміанскимъ виномъ.» Плохое пиво — нектаръ, въ сравненіи съ нимъ, а Байронъ пилъ всегда джинъ. Никогда человѣкъ этотъ не писалъ искренно. Онъ являлся постоянно восторженнымъ передъ лицомъ публики. Но восторгъ очень ненадежная почва для писателя; предаваться ему опаснѣе, нежели смотрѣть на Аѳины и не находить въ нихъ ничего прекраснаго. Высшее общество удивляется Греціи и Байрону. Моррей называетъ Байрона «нашимъ природнымъ бардомъ.» Нашъ природный бардъ! Mon dieu! Онъ природный бардъ Шекспира, Мильтона, Китса, Скотта! Горе тому, кто отвергаетъ боговъ своей родины!
Говоря правду, мнѣ очень жаль, что Аѳины такъ разочаровали меня. Конечно, при видѣ этого мѣста, въ душѣ опытнаго антикварія или восторженнаго поклонника Греціи, родятся иныя чувства; но для того, чтобы вдохновиться ими, необходимо продолжительное подготовленіе, да и надо обладать чувствами на особый покрой. То и другое считаю я однако же не природнымъ для для нашей торговой, читающей газеты Англіей. Многіе восторгаются исторіею Греціи, Рима и классиками этихъ странъ, потому только подобный восторгъ считается достойнымъ уваженія. Мы знаемъ, что въ библіотекахъ джентльменовъ Бэкеръ Стрита хранятся классическія произведенія, прекрасно переплетенныя, и знаемъ, какъ эти джентльмены почитываютъ ихъ. Если они удаляются въ библіотеку, то совсѣмъ не для чтенія газетъ — нѣтъ! имъ надо заглянуть въ любимую оду Пиндара, или поспорить о темномъ мѣстѣ въ произведеніи другаго клaссика. Наши городскія власти и члены парламента изучаютъ Демосѳена и Цицерона: это извѣстно намъ по ихъ привычкѣ ссылаться въ парламентѣ на латинскую грамматику. Классики признаны людьми достойными уваженія, а потому и должны мы восхищаться ихъ произведеніями. И такъ, допустимъ, что Байронъ «нашъ природный бардъ.»
Впрочемъ я не такой страшный варваръ, чтобы на меня не могли произвесть впечатлѣнія тѣ памятники греческаго искусства, о которыхъ люди, несравненно болѣе меня ученые и восторженные, написали цѣлыя груды комментаріевъ. Кажется, я въ состояніи понять возвышенную красоту стройныхъ колоннъ храма Юпитера и удивительную грацію, строгость и оконченность Парѳенона. Маленькій храмъ Побѣды, съ желобковатыми коринѳскими колоннами, блеститъ такъ свѣжо подъ лучами солнца, что какъ-то не вѣрится вѣковой продолжительности его существованія, и, признаюсь, ничего не видывалъ я граціознѣе, торжественнѣй, блестящѣе и аристократичнѣе этого маленькаго зданія. Послѣ него и глядѣть не хочется на тяжелые памятники римской архитектуры, находящіеся ниже, въ городѣ: очень непріятно дѣйствуютъ они на зрѣніе, привыкшее къ совершенной гармоніи и соразмѣрности. Если учитель не прихвастнулъ, увѣряя насъ, что произведенія греческихъ писателей также изящны, какъ архитектурные памятники ихъ; если ода Пиндара чистотою и блескомъ не уступаетъ храму Побѣды, а разговоры Платона свѣтлы и покойны, какъ тотъ мистическій портикъ Эрехѳесума, какое сокровище для ума, какую роскошь для воображенія утратилъ тотъ, кому недоступны греческія книги, какъ таинства, сокрытыя отъ него подъ семью печатями!
И однако же бываютъ ученые люди, замѣчательныя своей тупость въ эстетическомъ отношеніи. Для генія необходимъ переходъ изъ одной души въ другую; въ противномъ случаѣ онъ гибнетъ смертью прекрасной Бургунды. Сэръ Робертъ Пиль и сэръ Джонъ Гобгоузъ были оба хорошими студентами; но ихъ парламентская поэзія чужда художественнаго элемента. Учитель Мозль, это пугало бѣдныхъ, трепещущихъ мальчиковъ, былъ прекраснымъ ученикомъ, но остался только отличнымъ гулякою. Гдѣ же тотъ великій поэтъ, который, со временъ Мильтона, улучшилъ художественное начало души своей прививками съ аѳинскаго дерева?
Въ карманѣ у меня была книжечка Теннисона, она могла пояснить этотъ вопросъ и покончивъ споръ мои съ совѣстью, которая, подъ видомъ раздраженной греческой музы, начала придираться ко мнѣ во время прогулки моей по Аѳинамъ. Старая дѣва заплативъ, что я готовь брыкаться при мысли объ авторѣ Доры и Улисса, вздумала попрекнуть мнѣ потеряннымъ временемъ и невозвратно утраченнымъ случаемъ пріобрѣсть классическое образованіе: «Ты могъ бы написать эпосъ, подобный эпосу Гомера, говорила она; или по-крайней-мѣрѣ сочинить хорошенькую поэму на премію и порадовать мамашу. Ты могъ бы перевесть греческими ямбами Джека и Джилля и пріобрѣсть большой авторитетъ въ стихахъ своей коллегіи». Я отвернулся отъ нея съ кислой гримасою. «Сударыня, отвѣчалъ я, если орелъ вьетъ гнѣздо на горѣ и направляетъ полетъ свой къ солнцу, то не должны же вы, любуясь имъ, сердиться на воробья, который чиликаетъ, сидя на слуховомъ окнѣ или на вѣткѣ акаціи. Предоставьте меня самому себѣ; взгляните, у меня и носъ-то не орлиный, — куда же гоняться намъ за вашей любимой птицею!»
Любезный другъ, вы прочли конечно не безъ удивленія эти послѣднія страницы. Вмѣсто описанія Аѳинъ, вы встрѣтили на нихъ жалобы человѣка, который былъ лѣнтяемъ въ училищѣ и не знаетъ по гречески. Прошу васъ, извините эту минутную вспышку безсильнаго эгоизма. Надобно признаться, любезный Джонесъ, когда мы, небольшія пташки, разгуливаемъ между гнѣздъ этихъ орловъ и смотримъ на удивительныя лица, нанесенныя ими, — намъ становится какъ-то неловко. Мы съ вами, какъ бы ни понукала насъ къ подражанію красота Парѳенона, не выдумаемъ такихъ колоннъ, данное ни одного изъ обломковъ ихъ, разкиданныхъ здѣсь, подъ удивительнымъ небомъ, посреди очаровательнаго пейзажа. Конечно, есть болѣе грандіозныя картины природы; но прелесть этой вы навѣрно нигдѣ не встрѣтите. Волнистыя горы Аттики отличаются необыкновенной стройностью; море свѣтлѣе, пурпуровѣе и даже самыя облака легче и розовые, нежели гдѣ-нибудь. Чистая глубина синяго неба производитъ почти непріятное впечатлѣніе, когда смотришь на нее сквозь открытую кровлю здѣшнихъ домиковъ. Взгляните на эти обломки мрамора: онъ бѣлъ и свѣжъ, какъ первый снѣгъ, не тронутый еще ни пылью, ни оттепелью. Кажется, онъ говоритъ вамъ: «Весь я былъ также прекрасенъ; самые даже нижніе слои мои были безъ трещинъ и пятнышекъ». Потому-то, любуясь этой чудной сценою, вѣроятно я составилъ очень слабую идею о древнемъ греческомъ духъ, населявшемъ ее благородными расами боговъ и героевъ. Греческія книги не помогли бы мнѣ въ этомъ случаѣ, не смотря на всѣ старанія Мозля вбить таинственный смыслъ ихъ въ мою бѣдную голову.
VI
Смирна. — Первыя впечатлѣнія. — Базаръ. — Битье палкою. — Женщины. — Караванный мостъ. — Свистунъ
Очень радъ я, что вымерли всѣ Турки, жившіе нѣкогда въ Аѳинахъ. Безъ этого обстоятельства я былъ бы лишенъ удовольствія полюбоваться на первый восточный городъ, не имѣя къ тому ни какого подготовленія. Смирна показалась мнѣ восточнѣе всего остального востока, вѣроятно по той же причинѣ, которая заставляетъ Англичанина считать Кале самымъ французскимъ изо всѣхъ городовъ Франціи. Здѣсь и ботфорты почтальона, и чулки служанки бросаются въ глаза ему, какъ вещи необыкновенныя. Церкви и укрѣпленія, съ маленькими солдатиками на верху ихъ, остаются въ памяти даже и въ то время, когда изгладятся изъ нея большіе храмы и цѣлыя арміи; первыя слова Француза, сказанныя за первымъ обѣдомъ въ Киллякѣ, не забываются черезъ двадцать лѣтъ, въ продолженіе которыхъ наслушаешься вдоволь французскаго говора. Любезный Джонесъ, помните ли вы бѣлую бесѣдку и беззубаго старичка, который напѣвалъ: Largo al factotum?