16 Охотники 1. Погоня за жужелицей - Лариса Бортникова

Красавчик побаивался всего сверхъестественного и непонятного. Ничего удивительного — по роду своих занятий ему хочешь не хочешь, но приходилось быть суеверным. Немалое влияние возымела на него мамаша, у которой для всякой неудачи находилось толкование, мало относящееся к причинам материальным. Иногда ма в своих домыслах доходила до того, что могла запросто свернуть тщательно подготовленный и тысячу раз отрепетированный налет, если ей вдруг чудилось, что кто-то из соседей наслал на Баркеров сглаз. А уж если на пути к месту встречалась ей лестница или черная кошка — считай, все. Ма зажмуривалась, покрывалась гусиной кожей, верещала и требовала немедленно линять обратно в нору и не высовывать оттуда носа, пока она не почует — неудачи прошли стороной.

Баркер хоть и посмеивался вслух над ма, перед делом всегда гонял кое-куда к знакомому индейцу из делаваров. «Мы — ленни-ленапе. Истинные люди. Люди, что дали имена всем животным длинное время назад», — индеец стучал себя в грудь костистым кулаком, лез в грязный кисет за вонючей смесью, долго раскуривал трубку, пыхая в лицо Генри желтым мутным дымом… а потом начинал молоть чушь, вслушиваясь в которую Генри пытался выловить важный для него смысл. Иногда не получалось… Иногда старик не желал ни курить, ни говорить. Вот как в последний раз, когда индеец просто опустил перед носом Баркера полог своей конуры. Потоптавшись с полминуты возле хижины, Баркер развернулся и побрел прочь. Смысл ждать? Индеец — не белый. Если сказал «нет» — значит, «нет» и ничего кроме. Точка.

С этим ленапе Баркер знаком был уже много лет — он достался ему в наследство от покойного О’Хары, вместе с долгами на четыре с половиной сотни, которые Баркер, как напарник и приятель ирландца, вынужден был заплатить, и Кудряшкой (или Родинкой, Баркер такие мелочи обычно пропускал). До сих пор Баркер так и не удосужился спросить у индейца его имя. Вовсе не потому, что боялся не запомнить, а из невнятного опасения. Словно узнай Красавчик, как этого краснокожего зовут, что-то между ними особенное пропадет. Что-то порвется. Какая-то необъяснимая связь, которая позволяла Баркеру чувствовать себя под надежной, хоть и дырявой, крышей.

— Можете приступать… Эй! Мистер Баркер! Эй… Вы слышите? — Печатка дергал Баркера за рукав и указывал на небольшое бюро возле зашторенного окна.

Баркер очнулся, сгреб с сукна все бумаги и переместился к бюро, чтобы следующие несколько часов под алчными взглядами «масок» перебирать полученные документы и притворяться, будто он старается изо всех сил.

Баркер прикрывал глаза, шевелил тщательно губами, теребил усы и корчил уморительные рожи так, чтобы убедить слишком пристально следящих за ним заказчиков — в голове его сейчас происходит сложный и мучительный процесс. А на деле он уже через четверть часа запросто мог изобразить все увиденное, не упустив ни штришка, ни точечки. Небольшие трудности возникли у него с запоминанием описаний, имен и адресов, но он позволил себе не думать, а просто «сфотографировать» картинку, не раздумывая о подробностях. В самих рисунках никакой сложности не оказалось — обыкновенная, ничем не примечательная ювелирка. Так мастерят свои украшения крепкие ремесленники, тщательно соблюдая форму, линии и пропорции и страшась даже на сотую долю дюйма отойти от оригинала, не веря ни в свой талант, ни в чутье.

Десять небольших, размером с три четверти дюйма, может, чуть больше, цельнометаллических фигурок. Разобрать, что это за металл, Баркер не смог. Но пусть даже платина — все равно ценность кулонов явно не соответствовала даже сотой доле обещанной премии. Баркер запоминал фигурки точно в той последовательности, в которой они располагались в стопке, и подозревал, что последовательность эта образовалась неспроста. Первой в очереди лежало изображение бабочки — масло на холсте и несколько страниц мелкого текста. Баркер прекрасно помнил, что «бабочку» на стол выкинул Игрок… За бабочкой шел морж — картинка на древнем, но отлично сохранившемся пергаменте, полученном от Лохмача-бородавки, дальше дельфин, орел, лягушка, лев, верблюд, гусеница, стрекоза… и жужелица. Потертый и, очевидно, очень старый набросок, сделанный выцветшей рыжей краской (Баркер вполне допускал, что это кровь) на куске ветоши, аккуратно крепился к плотному картонному основанию и был покрыт прозрачным, странного состава лаком. «Жужелица» была в самом низу, и, значит, именно эти бумаги принадлежали Скелету. Это могло ничего не значить, но на всякий случай Генри сделал себе в голове важную пометку. Он все всегда держал в голове.

Зато на четвертинке выданной бумажки Красавчик Баркер малевал бессмысленные закорючки, то слюнявя грифель, то лихорадочно что-то набрасывая, то многозначительно замирая и уставившись в потолок, будто прикидывая очень важное. Всякий раз, когда Баркер хватался за карандаш, он буквально ощущал волнение стариков. Это его развлекало. К тому же Красавчику хотелось слегка помурыжить масонов. Потравить их неизвестностью и ожиданием. Крошечная месть за будущие опасности и передряги, единственная, которую Баркер мог себе позволить. Поэтому Баркер вместо пяти-шести часов проваландался аж целых восемь, всего лишь раз в сопровождении Печатки выбравшись на минуточку в клозет. В конце концов Красавчик решил, что уже достаточно намучил господ конфедератов, что пора бы уже перетереть об условиях, и поднялся из-за конторки, вкусно хрустнув позвоночником. В три шага освоив расстояние от конторки до круглого стола и швырнув на его середину кипу бумаг, Баркер избавился от образа «безопасного увальня» и превратился в «разъяренного уличного громилу».

— Какого хрена… Да там половина адресов пятидесятилетней давности! А вторая половина — столетней… И это еще ладно! Но какого хрена никто не предупредил, что это все заграница? — рявкнул он, довольно искусно делая вид, что вычитал про точку назначения три минуты назад и ни секундой раньше. — Какая, к чертям, Турция? Какая Россия? Кто там бывал? Что там вообще есть? Грязь, тошнотворная жратва, вода с холерной палочкой, кривоногие потные женщины и ни одной приличной гостиницы с мягкой койкой на всю округу? 

Я, конечно же, еду! Я — человек слова. И даже не прошу аванса, но, раз такие дела, я настаиваю, чтобы Малыш Стиви поехал со мной.

— Прекрасно… Как раз собирался предложить. — Скелет кивнул. Маска взметнулась вверх так высоко, что Баркер успел заметить изрытый оспинами выбритый подбородок, бледный впалый рот и кончики седых усов. — Так у вас не останется сомнений в том, что мы всегда, — Скелет сделал многозначительную паузу, — всегда выполняем наши обязательства. Что касается аванса, думаю, десяти тысяч вам для начала должно хватить? Через год ждите курьера со второй частью. И столько же еще через год. А через три года, считая от этого момента… скажем, первого ноября 1921 года в десять часов утра давайте встретимся с вами здесь же для окончательного расчета. Мы, господин Баркер, даже не допускаем тени сомнения в том, что вы человек слова… Потому что мы всегда очень тщательно выбираем друзей и ни разу, ни разу не разочаровались в выборе. Не беспокойтесь за брата, с ним все уже в порядке — он прибудет в воскресенье, прямо к трапу.

Баркер напрягся. Он даже рассчитал, что Малыша масоны захотят придержать в Чикаго гарантом его, Баркера, возвращения и что придется долго торговаться, возможно, впустую… Дело становилось все более тухлым.

— Имеются нюансы, о которых вам следует знать, — продолжал Скелет. — Утомительные мелочи. К тому же вы должны увидеть образец материала. Но это все вопросы второстепенные. Капрал…

Скелет склонил голову и посмотрел сквозь прорези маски на Печатку. Тот машинально распрямил плечи и щелкнул каблуками, словно отдавая честь, и Баркер отчетливо представил, как Печатка, одетый в серый новенький мундир, еще совсем юный, со щеками, поцарапанными ненужной бритвой, вытянулся во фрунт перед командиром и безоговорочно готов выполнить любой приказ. Даже если он прозвучит как «убей» или «умри». Нет. Баркер не понимал этих южан.

Маски поспешно разбирали документы, вытягивая из кипы каждый свою стопку листков, подчеркнуто не допуская случайностей. Спрятав документы, кто в портфель, а кто просто во внутренний карман пиджака, маски покинули кабинет, не прощаясь ни с Баркером, ни друг с другом. Красавчик вытянул было шею, чтобы еще раз отследить и, возможно, все-таки просчитать Игрока, но Печатка заслонил обзор. И лишь тогда, когда кабинет опустел, Печатка обернулся к Баркеру, кивком предложил ему сесть, устроился напротив и, тяжело вздохнув, сказал:

— Ты ведь уже просек, что здесь шутники не водятся, сынок? Ты ведь умный человек, да? Это хорошо. Это правильно. Кури, если хочешь. У нас с тобой дел еще невпроворот. Я тебе сейчас еще кое-что покажу и поясню. И чтобы ты понял… Я и есть твой курьер. Так что держи адресок, по которому сможешь меня в Стамбуле через год найти… Там же пароль — это если что-то со мной не так и пошлют другого. Запомни… и все сожги. Не держи при себе. И вот еще что хочу тебе сказать, сынок. Просто отлично будет, если ты провернешь все быстро и как следует… и не начнешь вдруг бузить. Ты мне нравишься, хоть ты и янки, и мне неохота с тобой ссориться… Понял?