Провинциальная Мадонна - Вера Колочкова

— А Серега-то у вас где? Что-то давно не видать…

На что Наташка ей довольно бодро ответила:

— В город подался, на заработки!

— Ну-ну… — глубокомысленно изрекла Полина Марковна, вздохнув. — Не боитесь, что уведут мужика? Он парень видный, вроде не с руки надолго от себя отпускать!

— Ой, да кому он нужен, голь детдомовская… — сердито пробурчала мама, коротко глянув на Наташку. — Никакого проку от него в доме нет. Пусть хоть совсем пропадет…

— Мам, ну что ты, ей-богу! — в сердцах откликнулась Наташка. — Никуда не пропадет! У него друг в городе хорошо на квартирных ремонтах зарабатывает, обещал в бригаду взять! Чего злишься все время?

— А ты, можно подумать, не злишься! Живете, как кошка с собакой, каждый день ругаетесь! Слушать противно…

— Не слушай!

— Да куда ж я денусь, ведь дома теперь постоянно… Хожу из угла в угол, как неприкаянная… И никому дела нет, хоть с голоду подыхай…

— Не прибедняйся. Чего уж с голоду-то… Небось обедать-ужинать за стол каждый день садишься.

— Ну, спасибо, доченька, на добром слове! А только я, между прочим, на свои кровные обедать-ужинать сажусь, на твоей шее сидеть не собираюсь! Слава богу, откладывала на черный день в добрые времена!

— Да ладно вам, девки, не собачьтесь… — вяло махнула рукой Полина Марковна, с шумом прихлебывая чай. — Экая нынче заваруха из-за денег пошла, везде дым коромыслом… Вон по телевизору объясняют — инфляция, мол… Кака-така инфляция, сроду раньше таких слов не слыхивали! В магазине булка хлеба — пятьдесят рублей… Листаешь эти бумажки, листаешь, со счету собьешься, а толком ничего не купишь! И как дальше жить, непонятно. То ли дело раньше… Ходишь и ходишь себе на работу, получаешь нормальные деньги пятого и двадцатого. Эх, жизнь…

— Да уж, все вспомните еще, как хорошо когда-то было! И про партию вспомните, и про бесплатные путевки, и про бесплатные квартиры… Погодите, погодите, еще и не так взвоете… — тихо, сквозь зубы, проговорила мама, глядя в окно.

— Ну, завелась… — обреченно подняла глаза к потолку Наташка. — Может, хватит уже? Надька, накапай маме валерьянки, слышь?

— Да не надо мне твоей валерьянки, сама пей! Или для муженька своего голозадого припаси, когда с деньгами приедет! Посмотрим еще на его великие заработки…

Сережа приехал на следующей неделе, в пятницу, ближе к вечеру. Они с Наташкой одни дома были, мама в магазин ушла, там как раз к вечеру обещали венгерских кур выкинуть. Зашел тихо, сел на стул в кухне, устало сложил руки на стол. А Наташка, бессовестная, нет чтоб доброе слово сказать, сразу с вопросом кинулась:

— Ну, чего молчишь? Как устроился, заработал хоть что-нибудь?

Сережа лишь горько усмехнулся, полез во внутренний карман куртки, выложил на стол свернутую пополам тоненькую пачку купюр.

— Здесь двадцать тысяч, Наташ. Все, что заработал.

— Сколько, сколько? Двадцать тысяч? Это что, деньги, по-твоему? Да это ж один раз на рынок сходить, и то не хватит!

— Я же только устроился… Вон Сашку упросил аванс дать…

— Да мне какое дело, кого ты там упросил? А чем я ребенка кормить должна? Святым духом? Ты отец ему или кто? Не-е-ет, мама-то права, не будет с тебя толку…

Надя, сидя в соседней комнате, с ужасом вслушивалась в Наташкин восходящий по спирали гневный и уже привычный монолог, не замечая, как шепчет тихо, неприкаянно:

— Да не молчи, не молчи, Сереж… Ну же, ответь… Возьми и закричи также… Что же ты…

Нет, не ответил. Не закричал. Да и то — было бы странно, если бы в самом деле взял и закричал в ответ. И не потому, что не умеет или окончательно смирился, а просто… Противно, наверное. Устал, как любой человек, от постоянно направленного в его сторону раздражения.

Дверь хлопнула… Ушел? Ну да, наверное, если Наташка вдруг осеклась на полуслове. Выглянула на кухню — точно, сестра одна, повернулась к плите, сыплет в кастрюлю капусту с разделочной доски, бурчит что-то под нос, выплевывая остатки злобного недовольства. Тихо, на цыпочках, девушка прокралась за ее спиной, выскочила на крыльцо…

Ага, вон Сережа уже за калиткой, быстро идет по улице. Руки в карманах брюк, спина напряжена. Оглянулся на ее зов, улыбнулся грустно:

— А, Надюха, привет…

— Сереж… Ты куда?

— В садик, за Мишенькой. Соскучился, сил нет.

— Можно с тобой?

— Нет, Надь, не надо, я сам… Мне одному надо побыть…

— А… Ну ладно. Не расстраивайся…

Он лишь рукой махнул, отвернулся, быстро пошел вдоль утопающих в сирени палисадников. Девушка постояла, растерянно глядя ему вслед… Потом вернулась во двор, села на скамейку-качалку, любимое место под старой липой, оттолкнулась носком от земли. Взвизгнули ржавые железные крепления, огласив тоскливыми звуками двор. Выскочила на крыльцо Наташка, огляделась тревожно:

— Надьк, а Серега-то где?

— Он за Мишенькой в садик пошел. Сказал, соскучился.

— А… Ну ладно.

— Наташ, зачем ты опять орешь на него? Он вон какой уставший приехал…

— А не твое сопливое дело, зачем! Мой муж, хочу и ору, поняла? Днем наору, ночью приласкаю… Да все так живут, не бери в голову. Сама потом на своего орать станешь.

— Не стану. Ни за что.

— Ой, ой… Это мы еще посмотрим… Вырасти сначала, потом умничай…

Потянувшись, она зевнула во весь рот, содрогнулась, зябко сплела рыхлые руки под грудью.

— Ладно, пойду борщ доваривать, все-таки муж приехал как-никак…

Вот в этом вся Наташка. Сначала выплеснет из себя злобу, потом мурлыкает. А что злость в кого-то влетела и творит свои черные дела, ей уже и дела нет… Успокоилась, пошла борщ варить. Еще и нахально подпевает мелодии, льющейся из кухонного радиоприемника: «За тыщу верст холода да вьюга, нам не хватает с тобой друг друга…»

Июньские сумерки подкрались незаметно, принесли с собой волглую прохладу с реки. Скрипнула калитка — мама пришла, глянула на нее, сидящую на скамье, проворчала недовольно:

— Чего без дела сидишь… Вон полы бы в доме помыла.

— Мам, Сережа приехал.

— Ой, тоже, счастье какое… Наташка-то как его встретила?

— Да ругалась, как обычно.

— Ага. Ну, кто бы сомневался. Ох, с ума с вами сойду… Что за жизнь, господи…

Вздохнув, она тяжело поднялась по ступеням крыльца, вошла в дом. Было слышно, как они тихо переговариваются на кухне, звякают посудой, накрывая стол к ужину.

— Надь… Надь, иди сюда…

Сережа стоял за калиткой, держа Мишеньку за руку, и подзывал ее взмахом ладони.

— Что такое?

— Возьми Мишеньку. Прохладно стало, идите домой.

— А ты?

— Не пойду. Я как раз на последний автобус успеваю. Скажешь, что я уехал.