К земле неведомой: Повесть о Михаиле Брусневе - Вячеслав Шапошников

Голубев же затем и адрес приветствий помог составить, а преподнести его Шелгунову было поручено Федору Афанасьеву, Егору Климанову, Николаю Богданову и Гавриилу Мефодиеву. Организовать их встречу с Шелгуновым, у него на квартире, взялась Екатерина Бартенева, хорошо знакомая семьи Шелгуновых. Она сочувственно относилась к рабочему движению. Ее сын Виктор, студент-универсант, хотя и ие входил в интеллигентский центр, оказывал ему немалую помощь, проводя запятия то в одном, то в другом рабочем кружке.

Тот приветственный адрес Брусневу довелось прочесть— Голубев показал ему черновик.

— «Дорогой учитель, Николай Васильевич! — писали рабочие. — Читая Ваши сочинения, научаешься любить и ценить людей, подобных Вам. Вы первый признали жалкое положение рабочего класса в России. Вы всегда старались и стараетесь до сих пор объяснить нам причины, которые отодвигают нас назад и держат нас в том угнетенном состоянии, в котором мы закованы, словно в железные цепи, нашими правителями и капиталистами…» Особенно сильное впечатление произвели на Михаила завершающие строки:

— «Мы поняли, что нам, русским рабочим, подобно рабочим Западной Европы, нечего рассчитывать на какую-нибудь «внешнюю помощь», помимо самих себя, чтобы улучшить свое положение и достигнуть свободы.

Те рабочие, которые поняли это, будут бороться без устали за лучшие условия… Вы выполнили Вашу задачу, Вы показали нам, как вести борьбу.

Может быть, ни Вы, ни мы не доживем до того, чтобы увидеть будущее, к которому стремимся и о котором мечтаем. Может быть, не один из нас падет жертвою борьбы. Но это не удержит нас от стараний достигнуть нашей цели».

Вскоре арестовали Василия Голубева и его место в Центральном рабочем кружке занял Михаил.

Вечером того дня, в конце которого рабочие отправились к Шелгунову, он зашел на квартиру Гавриила Мефодиева в Сивковом переулке. Здесь чаще всего собирались члены Центрального кружка. Пришел он раньше возвращения «депутации» от Шелгунова. Жена Мефодиева усадила его за стол, поставила перед ним только что вскипевший самовар, вокруг которого частенько сиживали, как одна большая семья, рабочие-кружковцы. Тут и явилясь возбужденные ходоки.

Михаил засыпал их вопросами:

— Ну как — удачно ли сходили? Как вас там приняли? Как «адрес»? Понравился ли Николаю Васильевичу?

— Дивный, дивный человек! — восторженно забасил хозяин квартиры. — Мы думали: писатель — стало быть, какой-то недосягаемый для нашего брата человек, а он— проще простого!.. Такой душевный, обходительный!

— Да! Хороший человек! Хороший! — поддержал его Федор Афанасьев. — Кто правдой да заботой о ближнем своем живет, в том доброго человека сразу увидишь! Совсем уж слаб, лежать ему и то трудно, а он и принял, и разговаривал приветливо!..

— Адрес-то! Адрес-то — как?.. — торопясь услышать о главном, спросил Михаил.

— Адрес вот Федор читал. Николай Васильевич вслух попросил прочитать! — ответил Егор Климанов. Усмехнулся, лукаво глянув на Афанасьева: — Волновался Федор. Щеки поначалу красными пятнами покрылись: ну-ка — перед таким писателем наше, рабочее, сочинение читать! Но — молодец, не подкачал! Без запиночки прочел! Внятно!.. Только покашливал местами.

— Николай Васильевич разволновался, благодарил все! — заметил Николай Богданов. — Такого, говорит, еще не бывало в России!.. Огромное, говорит, вам спасибо!..

Уже сидя за столом, все продолжали говорить о Шелгунове. Невольно разговор сбился на то, что тот болен безнадежно, что жить ему осталось, пожалуй, совсем немного.

— Тяжело и думать об этом, — воскликнул Гавриил Мефодиев. — Лучше и не поминать!..

— Что тяжело, то — да, — опечалептто покивал над чашкой остывающего чая Федор Афанасьев. — Но… все же… Ежели случится такое?.. Ведь надо нам будет как-то участвовать в похоронах… Я так полагаю.

— Да… обязательно! Надо будет! — подхватил Егор Климанов. — Само собой, венок с подходящей надписью: мол, от рабочих, и сами соберемся, проводим в последний путь…

При этих словах все посмотрели на Михаила: мол, как к этому отнесутся интеллигенты…

— Видите ли, — заговорил он. — Участвовать открыто в… такой процессии… рабочим… Это, пожалуй, слишком большой риск… Это надо обдумать… Давайте пока отложим этот разговор…

— Да, да, не надо теперь об этом! Не надо! — снова воскликнул Гавриил Мефодиев, — Человек живой, а мы — такое…

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

Говорить, однако, пришлось довольно скоро. Весть о смерти Шелгунова разнеслась 12 апреля, в пятницу, поздно вечером. Объявили об этом на литературном вечере в зале городской думы, и к утру печальную новость узнал весь Петербург.

В субботу, вечером, вновь собрались у Мефодиевых. Михаил заранее знал, что разговор опять пойдет об участии рабочих в похоронах Шелгунова. Об этом собрании он был предупрежден через Вацлава Цивииьского в полдень. Вдвоем с ним и посовещались: как быть, соглашаться ли с другими членами Центрального рабочего кружка насчет такого участия?.. Цивиньский был против, сам Михаил — тоже. Недавний арест Василия Голубева подсказывал: необходима особая осторожность!..

Собрание, как Михаил и предполагал, сразу же началось бурно. Мнение рабочих было единым: участвовать в похоронах организация должна (именно организация, а не какая-нибудь группка), поскольку всем рабочим, входящим в нее, надо же, наконец, однажды почувствовать себя как единую сплоченную силу. А то организация есть, даже название вон какое сами же ей подобрали — «Рабочий союз», но какой же союз, ежели весь он — из отдельно существующих кружков, рядовые члены которых знают лишь «своих».

Аргумент был сильный. Михаил и сам думал об этом.

Организация действительно должна объединяться общим действием, ей необходимы конкретные, реальные проявления общей воли, необходимы выходы за пределы кружковщины… Все это так. Но и другое было верно: организация только что создана. Позади у нее немало самых горьких уроков, из которых надо научиться делать выводы. Можно одним, плохо обдуманным выступлением перечеркнуть все, созданное с таким трудом…

— Так как, Михаил Иваныч? Что решил!? Мнение получается такое: надо нам участвовать в похоронах. Демонстративно, так сказать…

Михаил как будто не сразу услышал эти слова Федора Афанасьева, обращенные к нему. Сутулясь, поднялся, тяжело оперся кулаками о край стола. Помолчал. Вокруг все притихли. Ждали, что скажет он.

— Думаю, други, не стоит говорить вам теперь о том, как мы должны быть осторожны, осмотрительны… Раз вы решили участвовать в похоронах, как только что сказано, демонстративно, то и надо все это видеть перед собой, всю возможную опасность такой демонстративности. Стихийности мы тут не должны допустить! Нам надо все как следует продумать. Коли мы организация, то именно организованностью мы и должны быть сильны, порядком и выдержкой.

— Это уж так! — крякнув, кивнул Федор Афанасьев. — А то, ежели россыпью да с кондачка все делать, да суматошливо, пожалуй, себе лишь навредим. Городовых туда нагонят!.. — не договорив, он махнул рукой.

— Да уж и городовых и филеров там будет — пруд пруди! — вставил свое слово его брат.

— Вот мы и должны все обдумать заранее. На опасное, большое дело решаемся! Немалый риск для нас, повторяюсь! Немалый… — Михаил поправил упрямое крылышко русых волос, озабоченно оглядел членов комитете. — Надо составить план наших действий и строго его придерживаться. Прежде всего: первыми к дому Шелгунова мы являться не должны. Прийти надо почти к самому выносу, когда соберется побольше пароду. Вперед не выдвигаться до поры. Держаться в сторонке, но опять же не толпой, чтоб не слишком обращать на себя внимание. И лишь в самый последний момент — может быть, когда тронется процессия, — влиться в нее. Но влиться — организованно. И держаться — сплоченно. Потом такое дело: с Воскресенского проспекта на Волково кладбищо прямой путь — по Литовской?

— По Лиговской, — ответило сразу несколько голосов.

— Так вот, идти надо не по Лиговской. Эта улица малолюдна, и на ней поэтому нам лишь риска больше…

— А пользы меньше, — подсказал Гавриил Мефодиев.

— Да, а пользы меньше, — как на человека, понявшего его мысль с опережением, посмотрел на него Михаил. — Стало быть, нам надо направить всю процессию через Литейный. и Невский на Лиговскую и уже далее — к Волкову кладбищу.

— Дать крюка?! — усмехпувшись, спросил Николай Богданов.

— Вот именно! Дать такого «крюка», чтоб «зацепить» им поболее народу! А там, где многолюдно, полиция не рискнет применить силу! Да, если уж решено выходить «на народ», то именно «на народ» и надо выходить! Чтоб нас увидело как можно больше людей.

— Это уж так! — солидно кивнул Петр Евграфов и спросил: — А где во время шествия нашим держаться?