Миссионер - Александр Петров

Но вот они завершили свою прогулку и вернулись к реке. На том же портретном месте президентской простыни, подставив холеное округлое тело последним лучам розовеющего солнышка, сидел один Юрий и рассеянно глазел вокруг.

– Я отправил дам готовить ужин.

– Это правильно.

После шумного ужина с обменом новостями и сплетнями Алена все-таки утащила Андрея на кухню для допроса. Она устроилась с ногами на диванном уголке, старательно повторив пляжную позицию, и промяукала:

– Говорят, у тебя произошли некоторые изменения. Может, расскажешь?

– О каких тебе известно?

– Ну, говорят, что ты в религию ударился…

– Скажем так: я долго искал истину и пришел к ней.

– Ты считаешь теперь, что истина в религии?

– Господь есть истина.

– Ой, что-то не верится мне в такие резкие перемены.

– Почему резкие? Я лет двадцать шел к этому, всегда хотел понять смысл жизни. И вот нашел. Тут недавно среди своих записей разыскал стихи и рассказы, написанные еще в пятнадцать-семнадцать лет. Так вот, темы все те же: неприятие мещанства, мысли о вечности, стремление к небесным тайнам, рассуждения о монашестве, желание любви, высоких отношений. Так что никаких революций. Я недавно понял, что для обретения веры нужны две основные вещи: во-первых, стремление к правде, во-вторых, просто быть честным.

– Ну, и что дала тебе твоя истина? – в голосе Алены пропали кошачьи интонации.

– То, что все ищут в этой жизни: покой, уверенность, защищенность, смысл земного пути.

– Слушай, если бы меня не подготовили добрые люди, я бы подумала, что ты свихнулся, – прошептала девушка, внимательно всматриваясь в спокойное лицо Андрея.

– Даже если бы и подумала – не страшно, – улыбнулся он. – Христианство – «соблазн для иудеев, для эллинов – безумие». Сейчас я считаю, что безумием были мои атеистические взгляды. Я только сейчас жить-то начал! Только сейчас смог разобраться в том, что творится вокруг и со мной. Стоит принять истину – и все проясняется. Видны причины и следствия как вселенских событий, так и твоих собственных делишек. И нет уже беспричинного хаоса, есть проявление Божественной воли.

– А не считаешь ли ты, что эта твоя истина может стать очередным твоим тупиком?

– Дело в том, что истину я не просто принял умом, как какую-то философскую концепцию. Я живу в ней. Я читал у кого-то из святых отцов, что маловерие – это на первых порах нормально. Вера укрепляется по мере прохождения кругов, циклов, что ли, церковной жизни. Это напоминает копилку. Каждая молитва, каждый поклон, каждая служба накапливают в нас веру и… разбивает стену нашей гордыни и тем самым дает возможность Господней благодати входить в наши души.

– Но разве не то же самое и в других религиях?

– Смирение, уничтожение гордыни, постоянная борьба с нею, насколько я знаю, только в Православии. А по смирению – и плоды… Нигде нет столько святых и чудес, нигде Господь так не близок, как у православных. И нигде так не наказывает за предательство и отступничество. «Кого люблю, того и наказываю!» Скажу больше! На свете есть только одна религия, одна Церковь – Православная.

– А разве служители Церкви такие уж безгрешные?

– Священники тоже люди. И как все люди – грешные. Но священство – это ведь не талант, хотя очень немало священников талантливых. Священство передается от одного к другому. А первые священники – апостолы – приняли благодать от Самого основателя Церкви – Иисуса Христа. Вот так по цепочке от одного к другому передается эта благодать, непрерывно от Самого Господа. И не так уж важно, каков человек священник, все равно благодать передается от него каждому приходящему верующему. И опять же от веры нашей и смирения зависит, сколько мы сможем принять этой благодати.

– Значит, даже если от священника разит перегаром и живот свисает до колен – через него передается благодать?

– Безусловно! Здесь необходимо научиться разделять человеческое и Божественное. Как Церковь – это тело Христово в первую очередь, а потом уж и все мы, грешные. Так и человек – это сначала дух его, Богом сотворенный, а потом уж и тело греховное с душой искушаемой. Сначала узри Божье, а потом борись с греховным и тленным. Как нет Церкви без Христа, так и нет человека без Божиего духа.

– Как-то все это сложно пока для меня… – растерянно потерла она наморщенный лоб, довольно широкий. – А вот этот язык, церковнославянский? Половины слов современному человеку не понять. Когда, например, я услышала однажды слова молитвы, там меня насторожило слово «иже»: «Отче наш, Иже еси на небесех»… Помню, подумала: как же так? В тексте молитвы будто заложено сомнение, ведь слово «иже» воспринимается как «ежели».

– Но все-таки ты, наверное, уже поняла, что это два разных слова и, конечно, никакого сомнения у Иисуса Христа в существовании Бога Отца не может быть. Я думаю, что тебе как журналистке ближе всего понимание необходимости церковнославянского языка. В этом языке нет ругательств, он по-детски чист и очень сильно оберегает чистоту церковных Таинств от внедрения пошлости современного… даже не языка, а сленга русско-советско-одесско-американского. Или вот вспомни такие слова, как «конец», «поиметь», «хотеть», «переспать» и прочие. Какое пошлое и двусмысленное значение они в себе несут, как вот это загаживает и язык, и отношения между людьми. Почему, когда мы читаем романы прошлых лет, то французскую речь аристократии мы воспринимаем нормально? Помню, как в школе меня учили, что этим баре защищали свои разговоры от прослушивания их простолюдинами. Почему же мы не можем признать нормальным, что Церковь защищает свою чистоту языком наших предков? Да и это уже не просто язык, это – как бы проторенная дорожка. Через его смиренное принятие в Царство Небесное благодаря Церкви, дышащей этим языком, уже взошли миллионы людей.

– Да, это, пожалуй, мне понятно. Наш, как ты говоришь, сленг, особенно бульварно-газетный, лично меня иногда доводит до тошноты. И русскому человеку полюбить и почувствовать некую заповедную прелесть церковнославянского языка – это нормально. Ну, хорошо, а как изменился твой образ жизни? Грешить совсем перестал? – снова в ее интонации появилась лукавинка.

– Меняюсь. Постоянно меняюсь. Когда готовишься к исповеди, пишешь на листок все свои грехи. А потом их надо священнику все перечислить. И не дай Бог какой-нибудь замолчать… Тогда вся исповедь не будет принята. Это ведь священника можно обмануть, а Того, именем Которого он, грешный иерей, отпускает грехи, – уже не обманешь. Когда я сначала ознакомился с перечнем грехов (вроде расшифровки каждого смертного греха), я просто ужаснулся! Да мы шага безгрешно не ступаем. Все наше мирское поведение соткано из греха. Но кто ощутил себя грязным, тот уже стремится отмыться. Это становится потребностью…

– Значит, сейчас ты на меня смотришь как на грязную… Ой, позор-то какой! – лицедейски возгласила она, но ноги на пол опустила и юбку одернула.

– Не волнуйся, все не так уж трагично, – мягко улыбнулся Андрей. – Грех – это болезнь души. Ну, не перестает же мать любить своего ребенка только потому, что он заболел. Она лечит его.

– А ты будешь меня лечить? – уже без своего обычного мяукающего кокетства совсем по-детски спросила она.

– Если только ты сама этого захочешь.

– Андрей… Андрюш, ты простишь меня? – жалобно и тихо пропищала она.

– Прощу… Давай, признавайся! – снова улыбнулся он.

– А я ведь тебя прикадрить хотела… – прошептала она, спрятав глаза.

– А я знаю.

– Ты простишь? – робко подняла она потемневшие глаза.

– Уже простил. Я когда-нибудь расскажу тебе, чем христианское отношение к людям отличается от языческого.

– Почему не сейчас? Мне уже интересно.

– Сначала пусть в тебе уляжется то, что мы тут с тобой наговорили. Все это очень серьезно и непросто. Хоть и звучит довольно обыденно на первый взгляд. Да и спать уже пора – ночь на дворе.

Они разошлись по комнатам. Андрей повесил на восточную стену свою походную икону-складень, встал на колени…

Утро началось со звонкого крика Иришки: «Дядя Андрей! Пойдем купаться!» Андрей потянулся к часам – всего семь. Ну да, ребенок привык к восьми часам приходить в детсад. Мама пробовала утихомирить дочку, но она уже вприпрыжку бегала по двору с мячом и громко смеялась солнышку, небу, цветам и всем-всем.

Через полчаса все жильцы дома спустились в просторную столовую, где большой стол был накрыт к завтраку. Неугомонная Лида успела наготовить в такую рань столько всякой всячины, будто всю ночь не ложилась.

– Ну, зачем же столько всего? – урчал Андрей, запивая горячий бутерброд кофе.

– Я всегда говорил ей, что с утра организм еще не проснулся и его нельзя насиловать, – вторил ему Юрий, доедая вторую тарелку овсянки с джемом.

– Скромнее надо жить, господа, – с набитым омлетом ртом пыталась возмутиться Алена.