Шенгенская история - Андрей Курков

Зайдя в свою комнату, Рената сразу увидела деда – он сидел на стуле, отодвинутом от стола на добрых метра два. Сидел и смотрел на Рупинтоелиса.

Она подошла и застыла, тоже обратя свой взгляд на деревянную фигурку задумчивого Иисуса. Сидящий на пеньке или камне, подставив под щеку полураскрытую ладонь, Рупинтоелис смотрел на две фотографии в рамочках, поставленные перед ним, – фотографии ее отца Римаса и ее мамы Юрате. Рената вдруг вспомнила, что раньше это была одна фотография, на которой ее родители сидели на двух стульях вместе, рядом.

– Деда, а зачем ты фотографию разрезал? – спросила удивленно.

– Чтобы Рупинтоелису было удобнее о них плакать, о каждом отдельно, – не глядя на внучку, ответил старый Йонас.

– Сюда уже можно нести? – спросила она, решив больше не продолжать разговор об ее исчезнувших давно родителях – кроме боли этот разговор ничего ей никогда не приносил, а сегодня в мире самый светлый праздник, так зачем его омрачать?

– Неси! – кивнул дед.

Вскоре Рената стояла на пороге, накинув кожух деда поверх свитера. Стояла, посланная дедом высмотреть на небе первую звезду. Стояла, смотрела на небо, видела уже три звезды, но обратно в дом не спешила. Смотрела на эти звезды и шептала себе: «Ну еще одна, и пойду!» Но когда рядом с тремя зажглась четвертая, так и осталась стоять и о будущем думать. И только когда почувствовала она, что считать проснувшиеся на небе звезды уже смысла не имеет, вернулась в коридор и поняла, что несмотря на теплый дедов кожух, она немного замерзла.

Дед возвращение Ренаты в комнату понял правильно и налил сразу себе и ей рождественского пива из Утены. Они пригубили. Помолчали. Взглядами встретились и взглядами же поздравили друг друга со Святым Рождеством. И принялись за трапезу.

Около полуночи перешли они на половину Ренаты и посидели за овальным столом. Тоже молча, только еще более задумчиво и без тихой радости, которую ощущала в себе Рената за круглым столиком деда. Фотографии отца и матери, стоящие перед Рупинтоелисом, навевали грусть, все в них говорило о безвозвратном прошлом – и рамки, и старая цветная фотобумага, искажавшая цвет лиц, и сами лица, застывшие с неестественным, позирующим и напряженным выражением. Они, Римас и Юрате, молодые и красивые, словно не хотели фотографироваться, стеснялись объектива фотографа и ждали, когда он уже щелкнет своим аппаратом. В их взглядах и лицах не ощущалось любви. Сейчас эти две фотографии легко воспринимались, как портреты двух не знакомых друг с другом людей. Если б Рената не видела эту фотографию раньше, она никогда бы, наверное, не догадалась, что перед ней и Рупинтоелисом стоят две половинки одного снимка.

– А они любили друг друга? – Рената посмотрела деду в глаза.

– Здесь да, – сказал он. – А там – не знаю.

Утром, когда Рената везла деда в Аникщяйский костел Святого Матаса на Рождественскую службу, в ее голове шумело выпитое прошлым вечером пиво. Шумело негромко. Пока ехали по снежной колее к асфальтовой дороге, деда Йонаса укачало и он задремал, опустив голову на плечо. Рената сбавила скорость, боясь разбудить его. Почему-то захотелось довезти его дремлющего прямо до ворот костела и только там разбудить.

Мысленно Рената забежала вперед и увидела, что будет дальше этим праздничным днем. Увидела овальный стол уже без фотографий родителей, и круглый столик – тоже. Увидела деда, нарезающего к завтраку толстые ломти копченого окорока и ломти черного литовского хлеба, увидела большие праздничные чайные чашки: красные в крупный белый горошек. Дед любил их доставать «по особому случаю», и этот случай наступал только один раз в году, в Рождество. Мысленно Рената пыталась забежать еще дальше, в послезавтра, когда обещал приехать Витас. Но туда Рената свои мысли уже не отпустила, чтобы не отвлекаться от дороги и думать о сегодняшнем дне, таком светлом и тихом, дарящем спокойствие и внутреннюю радость, которую хотелось хранить в себе подольше и делиться ею только с самыми-самыми близкими. Ближе деда Йонаса у Ренаты никого не было. И она на ходу бросила заботливый взгляд на старика, покачивающегося в своей дреме и в машине, как на лодке, выплывшей на середину Тракайского озера и попавшей под ветер, дующий со стороны Вильнюса. Ветер всегда или почти всегда дует со стороны столицы.

Рената усмехнулась своим мыслям, порадовавшись тому, что отвлеклась она от ближайшего будущего и просто нырнули в фантазии, напоминающие детство, ее детство.

Глава 12. Дорога на Ломжу. Подляское воеводство

– Ну, тут я сворачиваю, – обернулся возчик-поляк на Кукутиса, остановив окриком лошадь. – Хочешь, можешь у меня переночевать. Скоро ведь стемнеет!

Кукутис оглянулся назад. Увидел нагоняющий их джип с включенными фарами. Не сбавляя скорости, тот объехал стоящую телегу и помчался дальше. А справа за заснеженным полем лежала деревенька, посреди которой гордо стоял и поблескивал серебристым крестом большой костел.

– Нет, спасибо, – Кукутис спрыгнул на дорогу. – Пройду-ка я еще чуток вперед. Да и тебе лучше будет!

– С чего мне лучше будет? – удивился возчик-поляк.

– Я в чужих домах легко приживаюсь! Давно за собой такой грех заметил. Где переночую, там, бывает, и остаюсь…

– Что, пока не выгонят? – Поляк с интересом уставился в глаза Кукутису.

– Не-а, меня не выгоняют… Просто перестают замечать. Я к любому дому характером подхожу. Характер-то у меня мировой. Я – везде в мире дома. А потом, прижившись, сам ухожу. Я-то знаю, что в гостях хорошо, а в дороге – лучше!

– Да, – закивал поляк. – В дороге лучше, чем в гостях! Но дорога все равно приводит или домой, или в гости… Ну, удачного пути!

Он перевел взгляд со стоявшего на дороге Кукутиса на лошадку.

– Но-но, пошла! – и его короткий хлыст несильно коснулся лошадиного крупа.

Кукутис стоял и провожал взглядом телегу, свернувшую на проселочную дорожку. Потом снова оглянулся назад – зимний воздух загустевал, мутнел.

Кукутис провел тыльной стороной ладони по щекам. Огрубевшая кожа прошлась по щетине, и он словно прислушался к щетине кожей кисти. По длине щетины безошибочно определил время, ведь брился ровно в девять утра, а значит, сейчас около половины третьего. Можно было бы проверить, достав из кармана короткого пальто часы, но зачем? Зачем ему точное время, если он не опаздывает на поезд и не опаздывает на самолет? Ясное дело, что так или иначе он все равно опоздает, однако произойдет это совсем не по его вине. Он уже много раз в жизни опаздывал прийти на помощь, потому что предсказать, когда и где понадобится его помощь, с помощью точного времени было никак невозможно. Точное время действует только там, где есть расписание. Да и то не везде. А какое расписание может быть у несчастного случая или у болезни? Или у смерти? А? Чужую боль он чувствовал сердцем и очень издалека. И сердце в этот момент становилось глобусом боли, на котором, как и на обычном школьном глобусе, были начертаны страны и континенты, жирными точками были обозначены столицы крупных государств. И вот кольнет у него сердце слева и внизу, и понимает он, что кому-то из литовцев в Испании или Португалии плохо стало. Но чтобы понять, где найти этого несчастного, надо намного ближе к Испании или Португалии оказаться. Уж точно не в Польше, а где-нибудь ну хотя бы на половине дороги между Варшавой и Мадридом!

– Да! – согласился со своими мыслями Кукутис и кивнул.

И продолжил свой путь. За последующий час обогнали его два грузовика и автобус, а навстречу – ни одной машины. Небо в сумерках стало опускаться быстрее. Впереди огоньки деревеньки показались. И прибавил Кукутис шагу, ловко занося свою деревянную ногу вперед дальше, чем здоровую. Время от времени оглядывался он назад, чтобы вовремя с дороги сойти в случае появления машины. Однако со стороны Литвы дорога была пуста, да и в сторону Литвы никто не ехал.

Усиливающийся холод стал покалывать щеки. Дойдя до поворота к манящим оконным огням домиков, Кукутис свернул и ощутил облегчение.

Как и положено, крайний домик этого села был кособок и не покрашен, и всем своим видом взывал о помощи.

Кукутис зашел в открытую калитку. Поднялся на деревянный порожек, отчего доски под ногами заскрипели жалобно. Постучал в деревянную дверь, обитую толстым серым войлоком, из какого в России валенки катают.

Минуты три прошло, прежде чем дверь открылась и в проеме появилась женщина лет шестидесяти в теплом синем платке, синей кофте и черной тяжелой юбке аж до пола.

– Dobry wieczór! – поприветствовал ее Кукутис по-польски. – Я из Литвы в Париж иду. Пустите на ночлег?

– Из Литвы? До Парижа? – Женщина всмотрелась в лицо странника, потом опустила взгляд ниже и, когда увидела деревянную ногу Кукутиса, сразу шаг назад сделала. – А как пана звать?

И понял Кукутис, что его впускают на ночь. Иначе зачем имя спрашивать?