История зеркала. Две рукописи и два письма - Анна Нимова

Если бы в тот момент я ответил только «да», мы бы просто разошлись с добрыми чувствами друг к другу, и вряд ли моя рука сейчас выводила эти буквы, но на своё несчастье и сам того от себя не ожидая, я решил воспользоваться удачным стечением. Очевидно, так устроен человек: едва ему удается добиться малости, он немедленно желает иметь большее.

– А могу я передать через вас что-то на память для Ансельми?

Гвардеец задумался. Потом сказал, ни к кому не обращаясь, словно меня и не было рядом:

– Да, Жюст, какой год ты в гвардии, много чего повидал, но стоит разрыдаться женщине или какому-нибудь юнцу, вроде этого, таешь, как снег весенний. Когда же ты, наконец, избавишься от этого? Прав отец: пора тебе жениться.

Он перевел взгляд на меня.

– Что ты хочешь передать Ансельми? Неси скорее и дай мне спать.

Я же в нерешительности продолжал стоять рядом, несмотря на усилия, не мог сообразить, что такого особенного могу послать Ансельми, что бы напомнить о себе. Не дождавшись ответа, гвардеец начал терять терпение.

– Парень, утром я уезжаю.

– А из Лиона вы вернетесь в Париж, Жюст? – стараясь заручиться его расположением, я решил обратиться к нему по имени.

– Откуда ты знаешь, что меня зовут Жюст?

– Вы сами произнесли ваше имя.

Он засмеялся.

– Ты наблюдательный. Как, кстати, тебя зовут?

– Мое имя Корнелиус.

– Так вот, Корнелиус. Я уеду рано, и весь день проведу в Лионе. А следующим днем поеду обратно в Париж. К вам заезжать не стану – нет в этом смысла, но если придешь на дорогу, где встретил нас в прошлый раз, я захвачу твой подарок и передам.

– Вы… обещаете?

Усмехнувшись, он кивнул и добавил:

– Если опоздаешь – я не буду ждать. Так что приходи на рассвете.

Судьбе было угодно заставить меня позабыть про бесцельные мечтания, которым я предавался последние недели, и дать только один день, чтобы обрести себя в реальности. В ту ночь я уже не сомкнул глаз, голову мою попеременно терзали два вопроса: что передать для Ансельми и как незаметно отлучиться, дабы избежать потом расспросов и подозрений хозяев.

Едва дождавшись утра, я вышел во двор. Вскоре мимо прошел гвардеец. Уезжая, он не сказал ни слова, но, почувствовав его взгляд, я понял: он готов сдержать данное мне обещание. Значит, завтра с восходом надо быть на дороге в лесу. Само по себе это не вызывало затруднений – папаша Арно нередко поднимался затемно и почти сразу шел открывать ворота. Другое дело – как я смогу покинуть двор и объясню своё отсутствие.

Не решив окончательно, я задумался о подарке для Ансельми. Поразмыслив, я ещё раз убедился, как бедна моя жизнь: у меня не было решительного ничего, что возможно подарить другу. Всё моё богатство состояло из старой, много раз чиненой одежды, доставшейся после брата, и пары деревянных башмаков, которые приходилось носить, невзирая на холод, даже зимой. Все эти вещи были грубы, сильно поношены и ровно ничего не значили, а я хотел отдать Ансельми нечто дорогое мне, так же, как и для меня он расстался с чем-то особенным.

Единственно возможным, что пришло на ум, был крошечный крестик, который я носил на груди. Этот крестик повязала мне моя мать, когда настало время уходить из дома, с тех пор я никогда его не снимал. Я уже плохо помнил, как он выглядит, и вот теперь, вытянув на свет, старался рассмотреть.

Совсем потемневший и ничем не примечательный, для меня он был наполнен любовью матери, и я размышлял, готов ли с ним расстаться. Я думал, что ни за что его не отдал, но для Ансельми смогу им пожертвовать, вложив в него все чувства так же, как мать вложила тогда в него всю свою любовь ко мне. Было невыносимо трудно его отдать – крестик стал частью меня – но в нём моя благодарность всегда пребудет с Ансельми, – твердил я себе, – будет хранить и оберегать, и, возможно, принесет ему то счастье, которое он ждет.

Вернувшись в дом, я украдкой почистил крестик золой. Он посветлел и, глядя на него, я остался доволен подарком, решил, что следующим утром просто отдам его гвардейцу и попрошу передать Ансельми просьбу не забывать обо мне, а я о нём всё время помню и молю небо даровать нам новую встречу.

День прошел, как во сне, ведь я не спал ночь накануне, но к вечеру мою усталость словно рукой сняло. Беспокойство о том, как не проспать следующее утро, прогоняло сон, и, чтобы скоротать время, я достал зеркало.

На меня смотрели лихорадочно блестевшие глаза, временами по лицу пробегала заметная дрожь: всё свидетельствовало о возрастающем волнении. Зная, как тревожно сейчас моей душе, я вдруг понял, что смог бы прочитать похожие мысли на лицах других. Наблюдая проявление своих чувств в отражении, мы будем лучше понимать появление таких же чувств у других, – думал я, и мне лишь оставалось удивляться, как этот маленький предмет может учить нас не менее искусно, чем учит сама жизнь. Не потому ли наш король хочет иметь при себе зеркало, что бы понять, что творится в собственной душе, а через это познать окружающие души?

Как много сумел сделать для меня Ансельми за единственную встречу… Встреча… Я бы отдал за встречу с ним не только крестик, но частицу собственной жизни… Как бы всё-таки нам встретиться? Попросить гвардейца взять меня в Париж? Нет, он ни за что не согласится… Ни за что не согласится… Он не согласится… Я негромко повторял эти слова, и в какой-то момент показалось, что мне их шепчет само отражение.

Ночь пролетела на удивление быстро. Скоро послышались шаги папаши Арно, как обычно он спустился с лестницы и отправился во двор. Я понял: мне пора идти, и более не задумывался о последствиях, только молил, чтобы никто не задержал меня ни до, ни после. Быстро одевшись, я вышел следом.

Папаша Арно только что отпер ворота и теперь стоял, глядя сквозь темноту на дорогу, в тот ранний час с трудом виделось, как она вьется, скрываясь между деревьями. Я встал рядом, мы молчали, каждый думал о своём. Потом хозяин повернулся ко мне.

– Что, Корнелиус, смотришь, уж не ждешь ли гостей так рано? – негромко произнес он.

Не дождавшись ответа, он продолжал:

– Много лет каждый день я выхожу утром и вижу эту дорогу, а она всё та же… Такой была и десять, и двадцать лет назад, сколько себя помню. Я вот иногда смотрю и думаю, куда она может вести, если ехать по ней дальше и дальше? Я-то никогда особенно не ездил, в город ли, в деревню и обратно…

– А вам когда-нибудь хотелось уехать?

Словно сомневаясь, папаша Арно покачал головой.

– Мы не выбираем себе дорог, Корнелиус.

И, опустив голову, медленно побрел в дом, словно сожалея о прожитой жизни. Лицо его ещё сравнительно молодо, но волосы поседели рано, я смотрел, как он, тяжело передвигаясь, пересек двор, в тот момент папаша Арно казался глубоким стариком. Такой же старик привиделся мне той ночью… На душе сделалось так неспокойно, чуть было не решил вернуться, но сдерживаясь, дождался, когда за ним захлопнется дверь. Времени на размышления не оставалось, стараясь ни о чем не думать, я зашагал, подгоняемый своими страхами и холодом. Я боялся, что хозяева, выйдя во двор, окликнут меня, но всё обошлось благополучно, и, чувствуя, что уже не виден за деревьями, я с облегчением вздохнул.

Идти было легко. Ноги не вязли в земле, мороз успел её выровнять, снег же мелко лежал по краю. Лес постепенно светлел, но я бы смог дойти и ночью: здесь мне была знакома каждая тропинка. Чем дальше уходил, тем спокойней становился, наступающий день придавал мне силы.

До нужного места добрался быстро, хотя тяжело дышал от спешки. Решил было присесть на поваленное непогодой дерево, но быстро продрог и, чтобы немного согреться, принялся ходить широким шагом вдоль обочины, несколько шагов, поворот, ещё несколько шагов. На дороге было совсем тихо, только слышался сухой треск веток, небрежно придавленных моим башмаком.

Так я ходил, прислушиваясь ко всяким шорохам, стараясь издали расслышать приближение всадника. Но время шло, шар солнца двигался к верхушкам деревьев, уже был не рассвет, но утро, а дорога оставалась такой же безлюдной. Меня охватили сомнения. Перед собой я приметил дерево, его макушка качалась чуть в стороне от остальных, и решил, как только солнце заблестит в последней ветке, поспешу домой, хотя буду сильно разочарован, но видно, так угодно Господу.

Наконец до меня долетели какие-то звуки, похожие на размеренный конский шаг. В радостном нетерпении я пошел им навстречу, но вскоре, помимо шагов, послышались скрипы и неровное постукивание от колес, будто ехала расшатанная телега. И точно: из-за деревьев показалась лошадь, а в телеге, что она везла, сидел, укутавшись в толстую накидку, мужчина, казалось, он дремлет, слегка покачиваясь.

Раздосадованный столь ненужным мне явлением, я сошел в сторону, уступая дорогу. Лошадь неторопливо и уверенно протащила телегу, мужчина нехотя приподнял голову, им оказался Пикар, он провел у нас ночь назад и теперь, судя по всему, возвращался в город. Узнав меня и сильно удивившись, он натянул вожжи, лошадь остановилась. Бежать было некуда, да и поздно, раз он меня заметил.