Птичий суд - Агнес Раватн

– Боюсь вас? Нет, я…

Он посмотрел на меня темным и пронзительным взглядом.

– Может быть, чуть-чуть, – наконец сказала я.

Его лицо смягчилось.

– Понимаю. Но вам не нужно меня бояться.

– Почему вы спрашиваете?

– Да нет, я просто так, – сказал он.

– Я, наверно, слишком встревожена и мучаю этим вас, – сказала я.

Он кивнул.

– Я не думаю, что вы такая.

Я почувствовала шевеление в животе.

– Хорошо.

– Я думаю, вы настолько скромная, насколько бы я этого хотел.

Он посмотрел на меня так, словно только что сделал мне огромный комплимент.

– Но есть много вещей, которые меня интересуют, – осторожно подобралась я.

Он кивнул.

Я больше ничего не смогла сказать, по крайней мере так, чтобы это сочеталось с представлением Багге о моей скромности. Настенные часы забили сильнее. «Сам ты тик-так», – подумала я резко. Я могла бы сейчас спокойно встать в темноте сада, пытаясь заинтересовать его. Тогда бы ему было над чем задуматься. Тогда бы он увидел, что и мне не чуждо вести себя странно, что многие владеют этим искусством. Или я могла без предупреждения сказать: «Нет, хватит уже с меня вина», – и убежать наверх. «Добрый вечер!» Я знала, что бы я ни сделала, он бы не обратил внимания. Таким человек становится после длительного нарочитого одиночества. Ограниченным и бесчувственным, неспособным получать тепло от других людей. Что стало с его женой? Она уехала от него? Я поняла, что ему нравилось иметь зрителя своей жизни в моем лице. Это было необходимым распределением ролей, не оставляющим места для симметрии в каком-либо виде. Я чувствовала, что вот-вот опьянею. Это чувство усиливалось от тихой и шаткой нашей беседы и от полного отсутствия задушевности между нами. Я заметила, что мои пальцы нетерпеливо барабанят по столу. Он не позволял себе замечать такие вещи. Было видно, что ему более чем достаточно своей внутренней жизни. Мне же не было достаточно моей. Мне начинало надоедать, что мной пренебрегали. Снаружи была кромешная тьма и безветренно.

– Да-да. Например, как ваше здоровье? – вдруг сказала я, запнувшись, услышав свой голос, прорезавший тишину. Он поднял на меня глаза.

– Все хорошо, спасибо за беспокойство.

Его взгляд предупреждал меня: довольно. Сердце колотилось в груди, но я не отрывала глаз.

– Всегда пожалуйста, – произнесла я. У меня вырвался некрасивый смешок, который я быстро взяла под контроль. Вот какой я стала. Уродливая, глупая девчонка. Мучительная, надоедливая. Терять уже нечего. Что-то жуткое вскипело во мне. – Как зовут вашу жену?

– Зачем вам это знать?

– Разве она не скоро вернется домой?

– Пока нет.

Я ощутила, что не в состоянии управлять лицевыми мышцами, уголки рта поднимались в улыбке, я чувствовала себя Локи, сидя с непроизвольной ухмылкой и грязными от вина зубами. Отодвинув стул, поковыляла к себе.

Отражение в зеркале ванной стыдливо смотрело на меня. Глаза выпучены, как у лягушки, – такой взгляд у меня был всегда наутро после выпивки и глупостей. Было еще очень рано, я выпила три стакана воды разом и пару таблеток болеутоляющего. Руки тряслись. На краю ванны лежало полотенце Багге, все еще влажное, – я приложила его к лицу, вдыхая его запах. Теперь он отошлет меня обратно домой. Я долго мылась, одевалась и стояла у лестницы, прислушиваясь, не идет ли он. Я отчистила зубы от пятен вина, хорошенько оттерла лицо, накрасилась. Снова прислушалась. Он не просыпался. Осторожно спустилась вниз и прошла в кухню. Кофе получился очень крепким, я села за стол. Нервничала в ожидании, думая, что скажу ему, когда он встанет. Прошел час. Я поставила вариться новую порцию кофе. Еще час. Он никогда не спал так долго. Может быть, он взял такси после того, как я ушла спать, поехал в город, снял гостиницу и проститутку, чтобы наказать меня? Вдруг я разрыдалась, хотя прошло немного времени с тех пор, как я последний раз плакала. Я остановила слезы и прислушалась к звукам из спальни Багге, но ничего не услышала. Тогда я позволила себе поплакать еще. Смогу ли я сказать ему, когда он встанет, что у меня сегодня день рождения? От этой мысли меня бросило в жар. Занимался еще один погожий день. Я открыла дверь, на улице уже было тепло. Я ничто, подумала я. Я ничто, ноль без палочки. Брожу ни богу свечка, ни черту кочерга. Надо прекратить это. Я вышла в сад и пошла в сарай. Стыд и срам. Все чаще передо мной представала картина, я ничего не могла с этим поделать. Вот я лежу под ним как рождественский поросенок с картин Рубенса, со спущенными чулками. Тени в дверном проеме мигом охладили меня. Нет, нет. Я не должна возвращаться назад, я должна быть здесь. В животе что-то зашевелилось, я взяла ведро для прополки и перчатки и начала полоть, все быстрее и быстрее, до смерти боясь потерять работу. Вернулась в сарай за садовыми ножницами и откатила тележку к фруктовым деревьям. Начала с кустов за грушами. Тщательно обрезала шиповник, раз за разом наполняя тележку и складывая мертвые ветки в большую кучу. Я работала много часов, забыв голод. Вид моих загорелых рук в черных рабочих перчатках меня успокаивал. Загорелые лодыжки в рабочих ботинках. Работа в саду делала меня сильнее, крепче. Я отвезла последнюю порцию к куче, облила вокруг водой и подожгла. Я внимательно следила за огнем: граблями подгребала листья и ветки к огню с неугасающим рвением. Через плотные клубы дыма я увидела его.

– Бог мой! Я думал, что у нас пожар!

– У меня все под контролем.

– У вас есть вода для тушения?

– Да. Расслабьтесь. Я знаю, как это делать.

– Ну ладно, – сказал он.

– Я подумала, что терять особо нечего. После вчерашнего я могла или сломаться, или превозмочь это.

Он остановился в дыму.

– Да-да. Следите тут за всем хорошенько. Я сам приготовлю себе ужин сегодня.

Он развернулся и ушел в дом.

Серый пепел летал в воздухе. Садовый мусор медленно превращался в угли. Стоя со шлангом в одной руке и граблями в другой, я вернулась к мыслям о Йунсе. Йунс, который никогда не хотел сделать мне ничего, кроме добра, а я все равно так хотела разрушить его и мою жизнь, ради председателя Гостелерадио, «К», как я его называла, который даже думать обо мне забыл. Сколько женщин должно было быть у него. Я часто представляла себе их, сильные тела и идеальные прически, мрачные женщины, не знающие себе равных. Что невозможно научиться перебарывать ее, эту иррациональную идиотскую силу внутри себя, знать, что это проходящее, вывернутое наизнанку представление, и быть сильной. Знать, что в глубине этого лежит тщеславие, что так же сильна, как твои чувства к другому, мысль о чувствах, которые кто-то испытывает к тебе. Что же, во мне слишком много всего, чтобы всего один человек знал меня? Пользоваться шансом, чтобы меня заметили снова. Слушайте! Я люблю эту музыку! Пробуйте! Я люблю это вино. Услышьте! У меня есть эти знания! Чувствуйте! Вот так я люблю!

Передо мной слабо дымилась куча черного пепла и угля. Я залила все сверху водой и смотала шланг. Зашла в дом со двора, поднялась к себе в ванную, смыла пятна сажи с лица и пошла в кухню приготовить себе немного еды. Он сидел на стуле в гостиной.

– Вы голодны?

– Я только что поел. – Он покачал головой.

Я сделала себе пару бутербродов и съела их стоя у кухонного стола, а он сидел с книгой в руках. Когда я убрала все со стола, он отложил книгу и сообщил:

– Я собираюсь пойти закинуть спиннинг пару раз.

Я повернулась.

– У меня и для вас есть. Вы же любите рыбачить?

Трудно было скрыть радость, и я ответила, что всегда любила рыбалку. Он сходил в подвал и вернулся с двумя удочками и коробкой блесен.

– А нож у вас есть?

– Нож есть в лодочном сарае, – сказал он, выходя на улицу.

Мы молча пошли вниз на пристань, он шел впереди меня, я переживала. Вечернее небо было по-летнему чистым и ясным. Он выбрал для меня оранжевую блесну, сказал, что это лучшая из тех, что у него есть. Я долго копалась, пытаясь привязать крючок к леске, ругая себя за неловкость. Наконец он помог мне. Я едва помнила, как надо забрасывать удочку. Все время я изо всех сил стараюсь произвести на него впечатление, как близка я к жизни на природе, но пока ничего не получается.

– Вот так, – сказал он, показывая мне.

После трех неудачных попыток у меня наконец получилось сделать хороший бросок. Так мы и стояли, бросая и сматывая катушку, плечом к плечу на пристани под вечерним розовым небом. В голове я прокручивала наши маниакальные разговоры, что сказал он, что я ответила, как он отреагировал, как улыбнулся, я сказала что-то смешное, и он засмеялся, ответил что-то умное, я парировала, и он засмеялся снова. Как я сделала прекрасный, мужской бросок, он посмотрел на меня боковым зрением и увидел, какая я красивая и женственная, как ему повезло, что в его жизни появился такой человек. Будто я наклонила удочку к себе и протянула руки вперед, блесна просвистела в воздухе, а катушка выпустила леску с приятным звуком. Он посмотрел на меня и подумал, какая я сильная и прекрасная. Я думала, как скажу, что у меня сегодня день рождения, он поздравил бы меня, и я покраснела при мысли о том, что это правда, у меня день рождения, я родилась в этот день тридцать три года назад. Какая удивительная мысль, ведь теперь я здесь, у него.