Двор чудес (сборник) - Кира Сапгир

– Слушай, плевать, пойдем отсюда, – сказала я наконец Марку.

Увидя, что мы ретируемся, Пап встрепенулся и устремился за нами вслед. Вскоре мы очутились в подвале выселенной трущобы у набережной Турнель. Там в спальных мешках мирно рядком посапывали сквоттеры, и оттого подвал походил на спальню благородного пансиона.

Пап извлек крошечные серебряные весы из сумки нежной тисненой верблюжьей кожи. Оттуда же появилась плитка прессованного зелья – щедрой рукой был взвешан кусок – «с походом».

– Смотри, не вздумай прийти сюда одна, – сказал мне Марк на моем языке.

– Привет, ребята! – из спальника выглянула знакомая физиономия – Дима из «русского сквата» в Рис Оранжис под Парижем. Дима, вроде бы, служил в Иностранном легионе, но, кажется, дезертировал. Дисциплина не понравилась.

– Ты-то здесь откуда?

– Побили и выгнали. Так что пока здесь…

…Светало. Сена лежала зеленой. Мы сидели на набережной Монтабелло и пели песни.

Вскоре Диму убили. Сквоттеры, что ютились в том месте, принадлежали к странной секте, где справляли православные обряды, сопровождавшиеся вознесениями на облаке цветного тумана. Не брезговали и человеческими жертвоприношениями. Об этом писали газеты.

…Перед тем как распроститься, оглянемся еще раз на набережную Турнель. Тем, кого интересует ее фауна, стоит напроситься (ценой пары литров «пинара») – на ежегодный праздник клошаров, которые выбирают свою королеву. Выборы происходят в кабаре «Три молотка» – неизменно в день рождения французской королевы Елизаветы II Английской.

Желтая книжная лавка

– Вам повезло, рядом Сена, а чуть дальше – мастерская Пикассо, знаете, он там творил свою «Гернику». А вот, видите, напротив – лавка оккультных книг, вы же интересуетесь…

Мадам Алла, квартирная агентша, глянула на меня сбоку круглым куриным глазом. В ее лице вообще было что-то куриное, глаз внезапно заволакивался прозрачным нижним веком кверху. И разговор мадам Аллы напоминал нежнейшее куриное кудахтанье, когда хохлатка на припеке философствует над крошкой или зернышком. Она гадала на кофейной гуще, ела проросший овес, но для друзей готовила чертовски вкусно, хоть и никогда не солила свою стряпню…

Квартиру она мне находила энную по счету. Связавшись с мадам Аллой, я словно на помеле начала летать по Парижу – нигде не задерживаясь больше, чем на полгода. Все квартиры мадам Аллы были какие-то чудные, виллы тяп-ляп, на соплях. К примеру, в предпоследней, на Пиренейской улице, моей единственной белой соседкой была негритянка-альбиноска, а пол в ванной был чистое решето, так что по утрам я исправно поливала соседей водой из своей душевой. И вот теперь мадам Алла завела меня в этот старый дом на улице Великих Августинцев, где напротив моего окна виднелся чужой висячий садик – черные тюльпаны над карликовой японской сосной. «Сад вприглядку» меня и удержал.

В мои 14-метровые хоромы свет еле успевал заглядывать, как спешащий гость: откланяется зеркалу над камином – и сразу же прочь, на тихую, бегущую к Сене улицу Великих Августинцев. Ко мне вела лестница, звонкая, закрученная, как скрипичный ключ.

Хорошо тут! Особенно ночью, когда каждый камень бормочет свою историю.

По утрам, когда я выбегала из дома, клошары приветствовали меня из подворотни:

– Привет, Мирабель!

Скоро я облазила все улочки окрест, все магазинчики. И лишь книжную лавку напротив опасливо обходила стороной. Она была покрашена яично-желтой масляной краской, фундамент опоясывала грязно-красная широкая лента. В витрине магазина красовалась гравюра «Колесо жизни», статуэтка Будды, литография с Иисусом Христом. На стекле витрины было приклеено какое-то объявление, небрежно написанное от руки. Хозяин лавки, с желтым лицом и белыми волосами, с неприятным взглядом, постоянно маячил за стеклом – как мне казалось, сторожа, подстерегая меня. И когда я проносилась мимо, его взгляд цеплялся за мою юбку – я спотыкалась, роняла ключи, сумку…

Однажды как-то само собой получилось, что, красная от непонятного смущения, я все же оказалась там. С показно-нахальным видом прошлась вдоль книжных полок: ничего интересного! «Словарь сновидений», «Тайны Великой пирамиды», «Йога» – всякое такое. Напоролась на колючку взгляда. Фыркнув, как кошка, опрометью порскнула за порог, на улицу Великих Августинцев. В руках у меня оказалась книга, красная с золотыми буквами: китайская «Книга перемен»… В тот день, как мне показалось, желтолицый хозяин желтой книжной лавки непонятно как оторвал у меня клочок души.

Но вскоре я забыла об этом похищенном клочке души – все перекрывал звон шагов на моей лестнице, и утренний свист, ввинчивающийся в прогретый воздух сквозь старинную тишину дома, где я дожидалась, вслушиваясь, на площадке лестницы, звонкой, как скрипичная дека. Черные тюльпаны в «саду вприглядку» тем временем сменились подсолнечниками – но самым важным было то, что на каждой ступеньке были расставлены застывшие, прозрачные, всегда одни и те же – он и я – мы. И, возвращаясь с жаркой улицы, я проникала сквозь них – сквозь нас – с осторожностью, боясь повредить их – нас – прозрачных, слитых воедино стражей моих.

Из-за моего длительного отсутствия, затянувшегося невнимания дверь в желтую лавку постепенно затягивалась полупрозрачной пленкой. Однажды я решила ее прорвать, проникнуть, ворваться вовнутрь – под проснувшимся взглядом хозяина желтой лавки. И вновь я углублялась в недра магазина, ощущая на ощупь сгущавшийся сумрак, словно шелковую шелестящую ткань. Ходы между полками сужались, книги лежали в проходах грудами на полу. Обложки, такие лаковые и яркие в витрине, выцветали, тускнели, серели. И почти в полном мраке я с трудом разбирала названия: «Книга Зоар», «Изумрудные скрижали», «Кали».

Коридор неожиданно вывел в круглую залу без окон с резными балками и медным светильником под потолком. В нишах вокруг всей залы высились громадные старинные фолианты, обтянутые тисненой кожей с надписями на неведомом языке. Посредине высился массивный круглый стол мореного дуба. Вокруг стола стояли мужчины и женщины в пышных одеждах. Они говорили звонкими голосами. Вдруг они повернули головы ко мне, и я опрометью кинулась прочь – какая-то женщина засмеялась вслед холодным смехом – на жаркую старую свою улицу Великих Августинцев. Я трусила и гордилась. Под мышкой у меня оказалась книга «Путь к себе». Когда я успела ее купить?

Вскоре с витрины стали постепенно исчезать книги в ярких обложках: за «Иглоукалыванием» – «Любовная гимнастика Тао», потом всяческие тайны пирамид, затем статуэтка Будды. Оставались лишь «Колесо жизни» да Иисус Христос. За стеклом витрины все еще виднелась бумажка с объявлением, написанным от руки. Желтолицего хозяина было не видно за пыльными стеклами – но все это я едва замечала – оттого что все реже на витой лестнице слышались шаги и свист – пока наконец однажды шаги с грохотом не ссыпались со ступенек!

Той ночью мне приснилась квартирная агентша. Мадам Алла болталась над полом в моей комнате на метле, с распущенными седыми патлами. «Ты поняла? – спрашивала она, хихикая. – Ты все поняла?

Да, я поняла все. Поняла, что надо опрометью – слышите? опрометью – бежать через дорогу в желтую книжную лавку!

Но не было больше ничего: стекла покрывал слой известки. Лишь клочок с непонятным объявлением держался чудом.

«По четвергам, – с трудом разобрала я, – путешествие в…» – Край был оборван.

…Теперь там таиландский ресторан.

Меня зовут Синг

Директор Театра теней жил одиноко и оттого к нему часто приходили гости.

Забавное все же метро в Париже! Поезда идут в двух направлениях. Новые вагончики, голубые лаковые, катят в рай: первое небо, второе – и далее до седьмого. А старые, с ободранными скамейками, скрипучие, все изрисованные, катят в ад: круг первый, второй – и так до девятого, конечной станции.

Так она шутила совсем недавно. Совсем недавно она шутила, а вот сейчас, вечером под Рождество, ее адски мотало по жилам метро, взад-вперед, из конца в конец, Клиньянкур – Орлеан (от кур – к орлам), и таким постоянным под ее оцепенелым взглядом было повторенье лиц, что, казалось, они бежали по кругу.

Наконец, через много часов, очнулась. Выбралась на поверхность из кротовых ходов мышиной станции Сан-Мишель. Сонно забрела в кондитерскую, купила яблочный пирог, в овощном – мандарины. Улица Великих Августинцев, где стоял ее дом, была полна пестрой человеческой грязи. Знакомые клошары выкатили на тележке банку из-под пива с надписью: «Подайте на черную икру к Рождеству!» Все веселились, словно боялись остановиться. Обдирая зубами кожуру с мандарина, исподлобья глядела она на чужое веселье. Как по речному дну, увязая в илистой музыке, плелась домой.

(Чужие. Чужие.)

С трудом забралась на свой третий этаж. Рухнула на постель, не раздеваясь. На минуту ощутила что-то вроде блаженства. Сегодня придут гости. Таня придет. С ней Бранко. Таня всего пять дней работала на складе, паковала и распаковывала нежно-мятую кисею – индийские платья. Она уже со всеми там подружилась и сегодня придет с новым приятелем-сослуживцем. Его зовут Бранко.