Категории
Самые читаемые
PochitayKnigi » Проза » Советская классическая проза » Старатели - Василий Ганибесов

Старатели - Василий Ганибесов

Читать онлайн Старатели - Василий Ганибесов

Шрифт:

-
+

Интервал:

-
+

Закладка:

Сделать
1 ... 6 7 8 9 10 11 12 13 14 ... 39
Перейти на страницу:

Зверев бросился на глыбу, перелез через нее и скрылся по ту сторону.

— Афонька! — крикнул он. — Свечку!

Афанас сорвал с камня свечу, засунул кайлу за пояс и не по-стариковски проворно вскарабкался следом за Зверевым. За ними полез Усольцев.

Осматриваясь, они пошли уцелевшей частью коридора. В нескольких шагах впереди- опять выросла преграда: огромная глыба смерзшейся породы стеной загородила весь коридор. А подальше глыбы из осыпавшейся талой земли кольями высовывались свежесломанные огнивы. Усольцев посветил под ноги — в талинах, широко раскинув руки, торчал полузасыпанный человек. К нему бросились, раскидали землю, подняли, — голова безжизненно упала на грудь. Усольцев взял его на руки понес к выходу.

Зверев и Афанас дошли до целины, схватили кайлы и стали бить по мерзлу. От двух-трех ударов кайла у Зверева сломалась. Он ударил ломом, но и лом отскакивал от стены, как от гранита.

Афанас бросился в один угол, затем в другой — пути дальше, к Данилиной лаве, не было, Афанас, пугаясь собственного голоса, заорал:

— Костя!.. Костя-а!..

И опять та же зловещая тишина.

Афанас понял. Он повернулся и побрел к выходу...

У шахты все еще стояли люди. Их стало меньше, но эти оставшиеся не расходились и не могли уйти.

Настенька стояла позади Елизаровны, крепко сжимая заснувшего Петьку. Она стояла уже четыре часа, у ней ломило поясницу, одеревенели затекшие ноги, но она ничего не чувствовала.

Звякнул звонок подъемного сигнала, опять заскрипел, ворот, люди нетерпеливо зашевелились и теснее подступили к шахте.

В раструбе показались сначала головы людей и затем встала бадья с Афанасом и врачом Вознесенским, поддерживавшими бледного парня. Они вывели его на землю и передали подошедшему фельдшеру и медицинской сестре.

— Все! — сказал врач на вопросительные взгляды ожидавших.

— А Костя?! — вырвалось у старой Елизаровны.

И вдруг, пораженная страшной догадкой, она медленно повела помутневшими глазами, дрогнула, бросилась к окну шахты и страшно закричала:

— Костя! Костя где?! Пустите меня!..

Позади чуть слышно, из последних сил застонала Настенька.

— Да-ня... А-а... — Настенька выронила узелок с обедом и, потемнев, повалилась на землю...

4

Ночью на «Сухой», около манежа конного ворота, необычно и печально горел костер. В багряном отблеске калившегося бута прошли к шахте в смену старатели. У копра они увидели двух одиноко стоявших женщин, поспешно обошли их и спустились в шахту.

А женщины по-прежнему стояли у копра. Елизаровна, подняв голову, напряженно слушала, страшась пропустить малейший звук. Казалось, она могла бы услышать даже дыхание сына из глубокой лавы. Перед нею неотступно стоял образ Кости и вся жизнь, отданная ему... Вот она, молодая, сильная, в не застегивающейся на груди малиновой кофточке, стоит на косогоре Медного Чайника. В лицо ей в упор бьет солнце, и она, жмурясь от света, смеется Степану, солнцу, и темно-зеленой тайге, и сиреневому небу, и корзинке белобокой брусники. На Степане выцветшая с белыми пуговицами голубая рубашка, так подходившая к его темной, в колечках бороде, высокому белому лбу и коричневым, как орех, глазам. Степан держит на голове годовалого Костю и, перекрикивая эхо, гогочет вдогонку стремглав удирающему рыжему гурану[2]:

— Ого-го-го!.. Ух, ты-ы! Га-а! Держи-и!

А Костя положил в рот палец и жадно и изумленно смотрит, и все для него — непостижимое диво.

А на другой день Степан не вышел из затопленной шахты. И арендатор отказался откачивать ее: нет расчета...

И вот еще. Через три года. Елизаровна сидит на свадьбе дочери Стешки. Душно, суматошливо. Стешка то бледнеет, то загорается, и глаза ее неузнаваемо блестят. Стешка опускает трепещущие ресницы и, притягиваемая неодолимо зовущей силой, склоняется к Леонтию и, едва коснувшись его, вздрагивает; глаза ее вдруг распахиваются, медленно темнеют, взгляд становится глубоким, неизъяснимо теплым и нежным... Слева от Стешки неловко, как связанный, сидит пятнадцатилетний деверь, угловатый и длинный, с переламывающимся на бас голосом, цыгановато-черный Данька Жмаев. Данька косится на горячие пельмени, ноздри его вздрагивают, но он ничего не ест и беспричинно злится и на пельмени, и на свадьбу, и на свою неловкость. Справа Стешки жених, Данькин брат, Леонтий Жмаев. Он в солдатской, с крестом, гимнастерке, тоже черный, усатый, с высоко поднятыми у висков бровями и орлиным смелым взглядом. И что-то знакомое, милое и родное — такое, что человек сквозь всю жизнь проносит в глубоком тайнике своего сердца, — узнала Елизаровна в этой Леонтьевой улыбке... Маленький Костя с самого вечера неотрывно смотрел на Леонтия. В глазенках четырехлетнего Кости мучительная напряженность детски-смутного воспоминания. Елизаровна с материнской встревоженностью перехватила этот Костин взгляд и вдруг поняла: «Да ведь Степана, отца ведь ищет маленький Костя!..»

И еще. Через полгода после свадьбы Стешки. На отлете от Ново-Троицкого прииска, в глухой безыменной падушке. И тоже в лицо било солнце, как тогда, на Медном Чайнике. Но только уж не было больше прежней, молодой Елизаровны... Она стояла в толпе арестованных — отупевшая, равнодушная, с какими-то удивительно ясными, но не вызывавшими ни страха, ни боли холодными мыслями. Ей казалось тогда, что точно такие мгновения, такая же падушка, такой же день уже когда-то давно были видены ею. Но она не могла вспомнить, когда и где это было, и было ли, и не виделось ли в давно забытом сне. Все это, такое же, прошло и забылось, не оставив в памяти Елизаровны даже неясного следа, как ничего не остается на небе от пролетевшей звезды, но сердце что-то сохранило в себе. В стороне стояли дружинники Житкинской, Шелопугинской и Нерчинской станиц, толстосумы-казаки, в большинстве знакомые арестованным. Дружинники не смотрели на старателей и, чтобы скрыть смущение, громко разговаривали о мельнице и других пустяках и нарочито громко зевали... Сотник Асламов бросил и притоптал окурок и едва приметным движением подал знак Петрову — командиру казачьей сотни.

И вот из толпы арестованных первым вышел Захар Свиридов — председатель комитета фронтовиков. Захар прошел до борта старого разреза и остановился лицом к старателям. Под его взглядом один за другим пошли к разрезу вызванные Петровым старатели — кто спотыкаясь и приволакивая ноги, кто гордо подняв голову. Пошли братья Мартыновы, Степан Черных, Загайнов, Лаврентий Труфанов, а Елизаровна все слушала хорунжего Петрова, ожидая вызова, чтобы пойти и стать в ряд около Захара; и она не понимала, почему так истошно кричала Стешка и мешала слушать офицера? Двое казаков торопливо надели на головы старателей крапивные мешки. А Стешка все кричала и тряслась, прижимаясь к связанному Леонтию. Ее схватил за плечи Асламов и дернул, но, едва лишь он оторвал ее от Леонтия, как тут же рухнул наземь, сраженный ударом старателя. Хватая воздух несуразно раскрытым ртом, он пытался крикнуть что-то казакам и не мог, задохнувшись пронзившей его болью. Наконец Асламов тяжко поднялся — посиневший, осунувшийся, с ввалившимися глазами, как у перегнанной лошади. Он в упор уставился на Леонтия и вдруг с диким ревом выхватил из ножен тяжелую казачью шашку, и от рева озверевшего Асламова и визга казаков, бросившихся рубить арестованных, у Елизаровны до удушья перехватило сердце. Вот уж изрублен Леонтий, лежит на нем обеспамятевшая Стешка, сражен Черных, упал Захар Свиридов. И вдруг сотник Асламов выронил шашку и, бледный, с крупными каплями чужой крови на лице и руках, всхлипывая в нос, мелко трясясь, медленно попятился, отступая: перед ним, сорвав с головы мешок, встал Захар. Не мигая, смотрел он на Асламова и на дружинников, и те под тяжким взглядом старательского руководителя пятились от него, не смея оторваться от его темных, бездонно глубоких глаз. Опираясь руками о мокрую от крови грудь Леонтия, Стешка с трудом приподнялась и села рядом с трупом мужа. Но уже закричал хорунжий Петров, и запоздалый залп, легкий и нестрашный, как треск переламываемых через коленку сухих лучин, докончил и Захара, и Стешку...

Помнит Елизаровна, как она только что вернулась с промывки. Во всех косточках какая-то сладостная истома отдыха. Маленький, еще семилетний Костя, в широких, по-старательски, шароварах, как в юбке, пыхтит у корыта с мутно-желтой водой, промывая в черепке гнилую щебенку, накопанную из домашнего подполья. «Стараешься?» — «Стараюсь», — не оглядываясь, бурчит Костя. Елизаровна улыбчиво через плечо Кости смотрит в черепок. «У тебя не пески. В этой щебенке не бывает золота». — «Найду, — солидно, с отцовским упрямством басит Костя. — Куда ему деваться?..» И Елизаровне хочется обнять маленького старателя, пригладить его непокорно топорщащийся вихор, поцеловать его пухлый, такой родной носишко...

1 ... 6 7 8 9 10 11 12 13 14 ... 39
Перейти на страницу:
Тут вы можете бесплатно читать книгу Старатели - Василий Ганибесов.
Комментарии