Четыре с лишним года. Военный дневник - Олег Рябов

Так было, так есть, так будет всегда!

Но всё-таки лучше подождать ещё годок-два, я в этом уверен, и всё кончится, и мы должны увидеться. Я Лукинову говорю, если мы не вернёмся, то кто же вернётся; ему это не нравится, и он всегда говорит обратное. Лёля все думает, что мне плохо, да мне лучше вас всех. Под ногами в двух метрах речка, кругом лес, тишина, никого нет.

Где-то далеко слышны раскаты рвущихся бомб. До наших наблюдательных пунктов 10 километров, война там и ещё чуть дальше. Делать нечего, и я хожу везде, бываю на всех батареях, которые разбросаны по лесам, проверяю рации. Часто, идя с батареи, собираю грибы. Лес – глухой сосновый бор, кругом ковёр из мха и масса брусники. Тихо-тихо, только прыгают птицы на ветках, иногда защёлкает белка на вершине сосны. Идёшь обычно напрямик по телефонному проводу, дороги здесь не нужны, да и неприятно по ним ходить. Сегодня набрал прекрасных белых грибов. И, как раньше в детстве, ночью перед глазами мелькали красноголовики, подберёзовики и на толстых ножках боровики. В лесу очень много малины, но я увлекаюсь грибами. Август всё-таки выстоял замечательный, дороги почти просохли, но мое уже не высохнет, ходить по нему приходится по щиколотку в воде.

Война застряла в лесу, а километрах в 10–15 от «передка» стоят ржаные неубранные поля. Убирать некому, жителей нет, всё так и останется.

Между прочим, это те места, природа которых вдохновляла Левитана, под впечатлением от них из-под его кисти выходили лучшие произведения. А природа не изменилась, только кое-где её попортили бомбёжка и артиллерийские налёты.

Где стоят батареи, там просто дачи: высокие сосны, под ними столики, скамейки; приходишь – тебя угощают обедом, чаем, ставят на стол целые котелки малины, черники. Посидишь, попьёшь чайку, покуришь махорочку, затем полежишь в блиндаже полчасика (там прохладно) и 1–2 километра по телефонному проводу идёшь до следующей батареи. Правда, иногда и на батареи бывают огневые налёты: падают срезанные сосны, летят в воздух столики и скамейки. Люди залезают в блиндажи и пережидают эти неприятные минуты. Но ведь это ж война!

Рации у меня работают хорошо, и я в полку теперь на привилегированном положении. Иногда хочется уйти из полка, проходит пара дней и снова жалко расставаться со всеми. Ещё много здесь друзей осталось с Алма-Аты.

10.09.42

Год! Ровно год назад в это время я вышел с завода. То был один из самых хороших дней в моей жизни. Я вышел из проходной в 2 часа дня, и на душе стало легко и свободно. Дул тёплый ветер, на Оке была небольшая рябь, погода радовалась в этот день. Я прошёл по крутому берегу до Караваихи и поехал домой.

Меня радовало в тот день всё: и солнышко, и река, и ветер.

Парадоксально, но это факт.

Люди могли удивляться, пусть, – меня это не касалось. Мне могли сказать, что я не знаю, что такое война; нет, я предполагал.

Прошло 365 дней, сзади осталось 11 000 километров и 4 фронта; этого мне хотелось. Почти все уезжали с тяжёлым настроением, и люди сильно изменились за год, они постарели на 5–6 лет. Я гляжу на их лица и вспоминаю Алма-Ату, там это были молодые ребятишки, а сейчас – взрослые люди, увидевшие и пережившие многое, почувствовавшие дыхание смерти. О себе я молчу, как напишешь? Но мне кажется, что я изменился меньше всех.

В этом артполку я, похоже, последние дни – уже есть приказ о переводе меня в дивизию, в батальон связи. Видите, какая хорошая годовщинка. Делал я попытки попасть в армейские мастерские, но теперь очень рад, что не уехал. Попасть в тыл мне было бы очень неприятно. Я всё же не понимаю Миколку. Вчера получил от него открытку – пишет, что после полудюжины рапортов он вырвался из ВВС. Пишет из Мурманска и даже адреса нет, шлёт вам всем привет. Виделся с Генкой Калиновским, но где он, не понял – или в Севастополе, или в Ленинграде, артиллеристом. Но и артиллеристов убивают, Валентин Легостин убит где-то здесь на нашем фронте, может, рядом, где был я, – не знаю.

Тасе, вероятно, неприятно от этого, но ведь война, а на войне это обычно. Когда-то Борис Лощилов писал, что удивляется тому, что ещё жив; это было написано точно и без прикрас, ведь он был в пехоте. Артиллеристы писать так не имеют права, ибо у них лотерея немного другая. Ну, письмо моё съехало не туда!

10 сентября должно быть всегда чем-то отмечено. Сегодня первый день надели шинели, кажется, наступает осень, а в прошлом году мы катались на яхте, ели помидоры, огурцы, там, под Печёрами, на песках. Было тепло, я снимал из «лейки», что получилось – так мне и не прислали. С Орловой прощались тогда, но уговорились выпить после войны. Мы не пехотинцы и уже не артиллеристы, а посему будем мечтать о будущем.

Год тому назад я лежал ночью у нас во дворе на площадке и глядел на звёзды, а Лёля дежурил и, извините за выражение, воровал с чужих грядок огурцы; он совмещал приятное с полезным. После огурцов переключился на морковь, и всё угощал меня, а я лежал и думал, попаду ли ещё на наш двор. Лёле я сказал, что не увидимся минимум год, он не верил. Так скажите ему, что этот минимум передвигается ещё на 1,5–2 года. Но мы молоды, а год или два – это миг в нашей жизни; ведь год уже промелькнул.

Помню, как ночью я простился с Лёлей, а утром на вокзале с Тасей. Год прошёл; я видел всё, что мне хотелось.

10.10.42

Началось всё это с 26 сентября. Утро было тихое, солнечное, ни выстрела, ни ветерка, мы привыкли уже к тишине.

Мы смирились с тем, что эта узкая шоссейная дорога к Демьянску осталась за немцами. В 11.00 я на курсах радистов рассказывал о работе выходного каскада приёмника, как вдруг все насторожились: в небе послышалось мощное гудение моторов, и на земле поднялась невообразимая трескотня из всех видов оружия: били зенитки, пулемёты, винтовки, автоматы, каждый стрелял, из чего мог. Мой голос потонул в этом шуме и грохоте. В небе крутилось до 50 «юнкерсов». Стрельба с земли стихла – все залегли в блиндажи. Земля дрожала от разрывов авиационных бомб и снарядов – это немцы вели авиационную и артиллерийскую подготовку – решили наступать!

С последними лучами солнца ушли за горизонт «юнкерсы», люди вылезли из земли на воздух, вид был у всех как после последнего экзамена большой тяжёлой сессии: за день люди устали, как за полгода зубрёжки. На Кавказе, в горах, альпинисты, о которых рассказывает Микола, за всю жизнь столько ощущений не получат.

С уходом самолётов артиллерия немцев стала бить интенсивней, но потемнело, поэтому не так страшно. Обстановка прояснилась к середине ночи, когда немецкие танки вышли на дорогу и разъединили нас со стрелковыми полками; танки били в нашу сторону с дистанции 150–200 метров, так что выстрелы и разрывы сливались вместе. Оказалось, что основной удар немцы нанесли по 7-й гвардейской дивизии, прорвали там фронт и вышли в тыл нашей дивизии. Нам в 3 часа ночи приказано было выйти из окружения, точнее, из этой неразберихи. Мы выбрались из пекла и утром были на нашем сенокосе (каждая часть имела участок заготовки сена) километрах в 25 от своих полков. С утра – ещё не успело подняться солнце – в воздухе появились «юнкерсы» и «мессера». Это был ад: «мессера» на бреющем полёте парами проходили вдоль дороги, около которой прятались мы, и простреливали каждый куст, «юнкерсы» бомбили каждую кочку. Немцы наступали как обычно – с техникой. Мы целый день только курили и ничего не ели (в таких случаях, между прочим, что-то не кушается). День прошёл, о судьбе полков ничего не знаем, они остались где-то вместе со штабом дивизии. Ночью мы отступили ещё километров на 15 от нашего сенокоса, спрятались в овраге и под обстрелом провели ещё один день. С дивизией связи нет, даже армия не знает ничего о судьбе наших полков.

Вечером было решено разыскать штаб дивизии, ибо с нами (часть батальона связи) убежали два помначсвязи дивизии, а старичок начсвязи остался в штабе. Помощники (два капитана, молоденькие ребята) приказали снарядить бричку с кабелем и телефонными аппаратами, и мы двинулись «вперёд к немцам» налаживать связь с дивизией.

Дойдя до сенокоса, начштаба батальона, спокойный парень, предложил выслать разведку, а всем ждать в тёплых шалашах из сена. Один из помначсвязи, мой приятель, сказал: «Рябов, берём автоматчика и идём втроём!» Мы положили в карманы по паре гранат и с автоматами на шее двинулись в чёрную ночь. В другом направлении ушли трое радистов с рацией, а остальные залегли спать в тёплых шалашах из свежего сена. Мы прошли километров 10 до переправы через Ловать, перешли реку и узкой тропкой, боясь нарваться на немцев, двинулись дальше. На другой стороне реки шла перестрелка, летели трассирующие пули, некоторые перелетали реку, сзади нас вдалеке рвались снаряды. Мы шли по земле, где не было стрельбы и не было пока ни своих, ни чужих. Мы ориентировочно знали, где нужно переплыть реку и выйти к нашим полкам.

16.10.42

Сейчас, после многих мытарств, мы находимся в каком-то глухом, заброшенном овраге, где на деревьях висят остатки вороньих гнёзд.