Зеленая брама - Евгений Долматовский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
И. Ф. Евдокимов хранит в личном архиве интереснейшее свидетельство «с той стороны». Доктор Отто Корфес, командовавший в начале войны полком, а позже, уже в чине генерала, пехотной дивизией, писал в журнале «Германская Демократическая Республика» (№ 2 за 1963 год):
«С выносливостью и потрясающим героизмом советских солдат я столкнулся впервые в июньские дни 1941 года. Мы продвигались вперед между Равой-Русской и Львовом и натолкнулись на цепь бетонированных, снабженных орудиями маленьких укреплений, которые упорно сопротивлялись. Когда у советских солдат не оставалось никакой возможности дальше удерживать укрепленный пункт, они подрывали его и погибали в нем сами».
Илларион Федорович Евдокимов считает, что статья бывшего генерала вермахта не совсем точна:
«Мы в ДОТах совершенно не имели подрывных средств на всякий случай, так как не воспитывался наш воин в оставлении ДОТа, не сражаясь до смерти».
Можно поверить бывшему комиссару укрепленного района, его бойцы бились до последнего патрона. И. Ф. Евдокимов, вопреки немецкой версии, утверждает, например, что красноармейцы не взрывались на гранатах, но бросались с гранатой под танки врага. А это другое дело...
Укрепленный район Рава-Русская держался пять дней.
В героической обороне принимала участие не только 41-я стрелковая дивизия, но и 159-я, и пулеметчики 3-й кавалерийской дивизии, и пограничники, и, конечно, артпульбаты, то есть гарнизоны ДОТов.
Для того чтобы сломить их отчаянное сопротивление, пяти вражеских дивизий оказалось мало, пришлось им вызвать на подмогу еще одну...
Совершенно не зафиксирован и подвиг жителей Равы-Русской, вступивших в первые часы войны в истребительные отряды для борьбы с диверсантами, которых забрасывал враг.
Конечно, УР не мог выполнить своего назначения в условиях, когда танковые клинья противника глубоко врезались в глубь нашей территории, а все-таки пять дней Рава-Русская держалась!
Сохранились некоторые приказы и оперативные сводки 6-й армии за первые дни войны.
Из боевого приказа 6-й армии, Бжуховице (Брюховичи), 24 июня 1941 года:
«Наступление противника в течение 23.6.41 г. на фронте 3-й Кавдивизии, 41-й и 159-й стрелковых дивизий приостановлено и частично отброшено».
Из боевого донесения штарма 6 № 0011, 3.00, 25 июня 41 года:
«41-я стрелковая дивизия, опираясь на опорные пункты УРа, сдерживает противника, нанося ему серьезные потери».
Ясно одно: и Рава-Русская — укрепленный район — сопротивлялся достойно, а остатки войск на этом участке вынуждены были отойти лишь по приказу фронта.
О многократном превосходстве сил противника на нашем направлении сохранилось немало свидетельств.
Против 97-й стрелковой (она обороняла полосу в 30 километров по фронту) наступал 49-й армейский корпус, имевший в своем составе четыре дивизии. Это — к примеру...
Попытаюсь объяснить, почему в истории Великой Отечественной войны бедновато документированы подвиги начального периода.
О героизме так называемых войск прикрытия некому поведать — гарнизоны укрепрайонов бились до последнего снаряда, до последней пули. Красноармейцы без преувеличения бились до последнего вздоха. Их душили дымом, жгли огневыми струями. Плененные нами немецкие солдаты при допросе жаловались еще тогда:
— В глубине не всегда достроенных железобетонных дотов у вас сидят какие-то дьяволы! Их ничем невозможно взять.
Через годы, когда мы вернулись на государственную границу, открылись дополнительные свидетельства — в развалинах дотов были найдены выцарапанные на бетоне и стали надписи: клятвы, имена, слова прощания, обращенные к родным и потомкам, домашние адреса погибших здесь героев, номера частей, в которых они служили. Если напомнить, что противник мистически боялся этих развалин, таивших гибель, не покажется удивительным, что такие надписи сохранились.
Так гибли парни, рожденные и выросшие при Советской власти.
Когда подполковник В. А. Новобранец раскладывал на столе свою рабочую карту, честно говоря, мне становилось
не по себе. Карта свидетельствовала, что на нашем направлении у врага пятикратный перевес.
Но, странное дело, вместе с ознобом и каким-то спокойным предчувствием собственной гибели я испытывал чувство гордости: вот в рядах какой армии я нахожусь! Будто исчез у людей, окружавших меня, извечный страх, инстинкт самосохранения.
Землю свою мы теряли, но сопротивлялись яростно. Враг продвигался к Подвысокому пять недель. Если подсчитать, получается не более пяти — семи километров в сутки.
И это было вовсе не планомерное движение — сегодня пять — семь километров и завтра столько же. Врагу приходилось не только останавливаться перед несокрушимой стеной мужества, но и откатываться назад, неся большие потери.
Начальник генерального штаба гитлеровских сухопутных войск Гальдер записал в своем дневнике:
«Бердичев: в результате сильных контратак противника с юга и востока 11-я танковая и 60-я моторизованная дивизии были вынуждены перейти к обороне. 16-я танковая и 16-я моторизованная дивизии продвигаются очень медленно». А ведь гитлеровские генералы рассчитывали, что их танки будут проходить в день по 50 километров.
Право же, мне не надо ни на кого ссылаться, утверждая это. Ни на Новобранца, ни на позже прочитанные книги — я сам был там. Досадно только, что не вел записей. Записывать нам ничего не разрешалось. Доходило до смешного — на передовой говоришь с командиром батальона, хочешь записать имена отличившихся красноармейцев, а он за руку хватает: «Давайте не будем!..»
По некоторым повестям и романам первые недели войны можно себе представить чуть ли не как паническое бегство. Я читаю такие книги с недоверием, да еще и с некоторым ощущением превосходства очевидца. Мне довелось видеть иное — отступление в непрерывных боях, отступление с открытым выражением досады: «Пока живы, зачем отходить? Можем стоять насмерть».
Я видел отход по приказу, а это уже не бегство. Правда, картина была не из веселых: пыльные дороги, параллельное преследование, потоки беженцев вливаются в колонны войск, и все вдруг перемешивается — повозки и детские коляски, отрывистые команды и жалобное мычание недоеных коров. В смысле и звучании слова «беженцы» соединились и переплелись два корня: бег и беда. Есть ли слова горестней в лексиконе нашего времени?
Эти картины навечно впечатались в память.
А сохранились ли кино- и фотодокументы?
Я обратился к фотокорреспондентам, своим старым товарищам. (Так мало осталось у меня адресов и телефонных номеров!) Репортеры сохранили, донесли до нас драгоценную зримую летопись Великой Отечественной. Ныне их скорострельно отснятые кадры демонстрируются на выставках, награждаются золотыми медалями.
При разборе архивов, относящихся к 1941 году, обнаружилось немало портретов героев: артиллеристы, ведущие огонь, конники с шашками наголо... Нашел я и лица первых пленных: самодовольство столкнулось с растерянностью и страхом. Есть в государственных архивах трофейные кадры — леденящие кровь документы о зверствах. Наш бесстыдный противник любил позировать около виселиц.
Но мне не удалось найти фотографий, которые запечатлели бы дороги отступления, трагические сцены: мы взрываем плотину Днепрогэса, мы оставляем город, горят наши танки, бредут беженцы вдоль дорог, а по краям их — трупы после налета авиации.
Даже перечисление наших горестей кажется мне сейчас, когда я пишу, безнравственным.
Мог ли стоять на обочине с фото- или кинокамерой молоденький командир-корреспондент и снимать разгул нашего горя?
Невозможно, невыносимо...
Борис Иванович Бондаренко, офицер запаса, ныне проживающий в Крыму, напомнил мне, как отходила его 58-я стрелковая. Снимали пулеметы с тачанок, несли на плечах, чтоб на тачанках, на повозках больше выкроить места для детей и старух, покинувших Львов и Тарнополь (ныне Тернополь) и отходивших по военным дорогам...
Мне известно, что до последней возможности продолжали сражаться некоторые полки и даже дивизии, не получившие приказа на отход, утратившие связь с вышестоящими штабами. Но как и на каком рубеже — это в ряде случаев выяснилось лишь через годы.
Вот история исчезновения целой дивизии — невероятная, но невыдуманная.
В составе 36-го корпуса 6-й армии была 140-я стрелковая. Считалось, что дивизия погибла 7 июля 1941 года. Оставшиеся в живых командиры и политработники не нашли ни в одном архиве материалов, выходящих за рубеж этой даты.
Но люди сражались в составе своих полков еще целый месяц. «Мы не считали себя погибшими, а вернее, не знали, что нас считают погибшими»,— пишет по этому поводу бывший командир артиллерийского полка Владимир Лисовец, проживающий ныне в Одессе. Надо, чтобы геройство бойцов 140-й дивизии не было забыто.
Ведь они на третий день войны в районе Дубно приняли на себя таранные удары танков и мотопехоты. Дивизия не дрогнула, держалась на первом своем рубеже до 30 июня.
