Вой лишенного, или Разорвать кольцо судьбы - Мария Захарова

— Эй, вы! — донесся до пленников приглушенный женский голос. — Я сейчас вас выпущу.

— Хозяйка, — с облегчением выдохнул старец, пододвигаясь к двери.

Снаружи доносилось какое-то копошение и переговоры, но говорили слишком тихо, чтобы Сарин мог разобрать.

— С кем-то.

— Тихо, — шикнул на своего спутника Лутарг.

В отличие от старика, он отлично слышал, о чем шла речь. Его слух был более остр. Сарин же своими комментариями лишь мешал ему.

Мать и дочь решали, чем им поддеть засов, застрявший в пазухах.

— Надо кого-то чтобы на дверь налег, так не вытащим, — услышал мужчина хозяйкино сетование.

— Может, батюшку позвать? — предложила Нала.

— Ш-ш-ш, глупая. С мужиками он. Не поняла что ли?

— Но как же? Не станет отец…

— Молчи лучше, — шикнула на дочь женщина.

Прислушиваясь к их разговору, Лутарг поднялся и, отстранив старца от двери, ухватился за перекрестье.

— Тащите, — приказал он женщинам, а сам потянул дверь на себя.

Бруски заскрипели, но не оторвались. Несмотря на вид, дверь была сделана на совесть. Крепкой оказалась.

Когда засов с глухим стуком приземлился на пол, Лутарг толкнул дверь, и она с громким визгом поддалась.

— Смазать не мешало бы, — проворчал Сарин, переживая, что на шум набежит народ, но все было тихо.

Стоило мужчинам выбраться из застенков, хозяйка постоя, тут же вручила старику сверток, на поверку оказавшийся холщевым мешком.

— Ваши вещи. Нала все собрала. И еды немного, — зашептала женщина, опасливо косясь на Лутарга.

Насколько бы велика не была ее благодарность за спасение дочери, страх оставался страхом, а бояться этого незнакомца определенно стоило, рассудила для себя хозяйская жена.

— Пока не рассветет, они к коменданту не пойдут, побоятся. Посему вам надо выйти из города, как только ворота отворят. Лучше через западные. Там поутру скот на пастбище гонят. Народу много. Вот с ними и пройдете незамеченными. И сеновальня рядом — будет, где укрыться. А теперь идите, и нам пора, пока не хватились, — под конец своей торопливой речи подстегнула она мужчин.

На протяжении всего напутствия, Лутарг старался на женщин не смотреть, а чтобы занять себя, забрал у старца сверток и принялся его разбирать.

Сперва мужчина достал свой плащ и тут же накинул его на плечи, пряча голову под капюшоном. Потом передал Сарину его одежду. Также в мешке оказались булка хлеба, сыр, жареное еще теплое мясо, бутыль с какой-то жидкостью, две рубахи, нарезанные на бинты тряпицы и баночка с мазью.

Прежде чем Лутарг успел удивиться вслух, на его невысказанный вопрос ответила Нала.

— Я положила, — смущаясь, пробормотала девушка, пристально наблюдавшая за действиями мужчины. — Пригодится вам.

Тарген с признательностью кивнул, но глаз на благодетельницу так и не поднял. Кому, как ни ему знать, какое впечатление производит на других людей его взор. Он и сам-то испугался, когда впервые посмотрел на себя, что о посторонних говорить.

Единственным, за всю его жизнь, кто даже не вздрогнул, был Сарин. Это стало главной причиной, по которой Лутарг доверился старику. В его взгляде не было страха, будто тот уже где-то видел подобное.

— Все, идите, идите, — торопила их хозяйка, указывая рукой на лестницу. — Спуститесь, и вправо до конца улицы, а там вдоль стены до ворот. Сеновальня прям у загонов. Мимо не пройдете.

— Спасибо тебе, женщина… — принялся благодарить пожилой человек.

— Идите, и не ворачивайтесь, — остановила его женщина. — Боги с вами.

— Не вернемся, не бойся, — успокоил женщину Лутарг и подтолкнул старика к выходу. — Не потревожим более.

Мужчина усмехнулся облегченному вздоху женщины, а Нала, смотревшая как уходит странный незнакомец, думала о том, что всегда будет помнить этого путника, но никогда больше не увидит.

От этой мысли девушке стало грустно, а на глазах отчего-то выступили слезы.

На пути до западных ворот Синастелы мужчины молчали. Дважды им пришлось таиться от караульных, несущих службу в районе пристенков. Один раз — от подвыпивших гвардейцев, наплевавших на обязанности ради успокоения души. И все это время Лутарг ощущал душащие других людей объятья страха, пропитавшего городской воздух своими испражнениями.

Он хорошо знал этот запах, и среди многих смог бы отличить его. Запах дрожащих коленей — как любил повторять Гурнаг.

Таковой была излюбленная присказка вернувшегося со смены надсмотрщика, жаждущего получить разрядку за счет своей покорной игрушки.

Когда мужчины укрылись за стенами сеновальни, глашатаи прокричали полночь.

— Успели до смены караула, — проворчал Сарин, выискивая место для отдыха. — Хоть тут свезло.

— Свезло? — хмыкнул Лутарг, и щеки старца покрылись пятнами смущения.

— Привык уже, — бросил он в ответ на укор.

— Так уж и привык? То так скажешь, то эдак. Забываешься.

Выбрав пологое место, Лутагр расстелил плащ поверх прелого сена, и, наплевав на насекомых и слизней, наверняка заведшихся в слежавшейся куче, вытянулся во весь рост на убогой постели.

— Выспаться надо, — сказал мужчина, положив руки под голову.

За зиму сеновал изрядно опустошили, а то, что осталось от прошлогоднего запаса, стало непригодным для кормления скота, и потому, устроившимся на ночлег путникам, можно было не опасаться нежданных гостей.

— Может, и забываюсь, — ответил старик, устраиваясь рядом, — но только с тобой. Ты для меня, как напоминание.

— Напоминание о чем?

— О долге и верности, — едва слышно отозвался Сарин. — Когда-то я служил у твоего деда. Это было давно…

Закрывшись в своих покоях, Таирия разогнала всех прислужниц и вновь окунулась в чувство вины, не переставая корить себя за глупость и самонадеянность.

Когда дочь ворвалась в покои отца и потребовала освободить тетушку и не мучить ее более, вейнгар сначала побледнел, под стать своим парадным одеждам, а потом взорвался. Таким, она его не видела никогда.

Таирия испугалась, ведь родитель в жизни не повышал на нее голос, а тут вдруг прикрикнул, оттолкнув и, пылая гневом, направился в покои невольной затворницы.

Как он кричал, как ругался — Ири хотелось прикрыть уши, чтобы не слышать.

Вейнгар обвинял тетку, что она настраивает против него дочь, рассказывая всякие небылицы, плетет интриги для свержения брата. Твердил, что сестра продалась врагу, и что зря пожалел ее тогда, а нужно было отправить вслед за выродком в яму.

Мужчина бушевал, а тетушка лишь сочувственно на него смотрела. Она не отрицала своей вины, не пыталась остановить поток обвинений, а с тихой печалью жалела сводного брата, от чего Таирии стало еще боязней.