Четыре четверти - Мара Винтер
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Не дёргайся, – сказал Марк (с Таней, без свиты). – Я вызвал такси.
Жжёная резина
Это случилось в тот же день, ближе к вечеру.
Один фонарь на всю улицу, и тот мигает.
Мы, вдвоём с Марком, отправились куда ни попадя, по темнеющим переулкам. Я надела грубые резиновые сапоги и болоньевую куртку. Под подошвами хлюпала грязь. Свет срывался. Небо засыпало звёзды чернозёмом, закопало в глине туч. Тропинки язвились ямами. Бугрились кочками. Из-за дощатых изгородей лаяли псы. Петухи ругались. Шиферные крыши почти смыкались, но не дотягивались друг до друга.
– Давай заблудимся, – предложил брат. С компасом и навигатором в кармане.
От обеих сторон дороги, перпендикулярно – расходились узкие переулки сельских домов, как шерстяным свитером, запряженных нитями темноты. Кривозубые шеренги. Рядовые солдаты без ориентиров, группы крови на рукаве. Мы шли по тонкой полоске земли между проезжей частью и жухлыми газонами у ворот, метрах в двадцати от жизни (в окнах горели внимательные жёлтые лампы), и, не сговариваясь, свернули в один из переулков. Жестяная табличка «пер. Лесной» держалась на честном слове. Лужи приходилось огибать по каменистым бродам. Видимо, здесь обитала беднота. Из некоторых труб валил дым. Иногда попадались целиком заброшенные участки. Крапива и полынь.
– Темно, хоть глаз выколи, хоть кому-нибудь, особой разницы не заметишь, – сказал Марк. – Где-нибудь на заброшке можно переночевать.
– Можно и жить остаться, – добавила я.
– Вообрази… – он посмотрел вверх, на луну, которой не было видно, – вообрази землю после катастрофы. У тебя ничего нет. Даже имени. Паспортные базы стёрты. Ты идёшь среди дымящихся обломков. В клубах дыма. Небо – чёрное, но, день или ночь, нельзя понять, часов нет, а темно круглосуточно. И вдруг ты замечаешь, да, на обочине – последнего выжившего вместе с тобой. Девушку в белом платье, которая курит последнюю на планете сигарету. Она поворачивается. И тебе уже наплевать, как тебя зовут, и есть ли что-то ещё. Ты видишь одно: насколько она прекрасна.
Глянул на меня. Мне захотелось, чтобы так он глядел на меня, а не на неё, в фантазии.
– С лицом в копоти? – поддела его. – В рванье?
– Пол-лица у ней отобрал ожог. Я стою, как пень, наповал сражён, – неизвестно, откуда взял, но мне понравилось.
И тут я почувствовала слежку. Чьи-то глаза наблюдали за нами. Глаза без тел, глаза темноты. Марк обнаружил их, когда они приблизились. У говорящего – кухонный тесак с ржавым лезвием.
– Деньги, телефоны, всё ценное на землю, – тявкнул чернявый парнишка, – и без глупостей! – Крючковатый нос. Вздёрнутая верхняя губа. Фальцет до ломки. За его спиной стоял ещё один. Немногим старше, такой же тощий. Беспризорники. Оборванные, от одежды разит ацетоном и бензином. Быстрее, чем кто-то дёрнулся, брат выхватил из кармана отцов травмат. Пальнул в землю. Шаг вперёд, меня – за спину.
– Следующий в живот, а стреляю я хорошо. – Учился в тире. Игрушки мне выигрывал. Я смотрела на малолетних грабителей. Пальцы сами нащупывали на ремне деревянную рукоять, отцова же, охотничьего ножа. Вся, как этот нож.
Действие развернулось со счётом на секунды, и неизвестно, чем бы кончилось, не расколись вдребезги стекло в одном из близлежащих домов. Я завизжала.
– Мы не дадим им вот так уйти! Они стуканут! – гаркнул старший. Носатый рванулся впёред (видимо, хотел заткнуть рот), но остановился, налетев на невидимую стену: выстрел в ногу. Грохнулся оземь.
– Хватит! – смутно знакомый голос. Из дома с расколотым стеклом выскочила девочка. – Ребята, они свои, Марта, не кричи ты так, бога ради, ментов только для полного счастья тут не хватает. – Лучшая ученица параллели, Даша Ранина, подбежала к раненому орлу. Тот поднялся без помощи. Выругался. По касательной задело. Кость цела. – Они не стуканут, не бойтесь, – сказала Даша. – Марта моя одноклассница. Марк её брат. Ничего, Серый. Жив и ладно.
Марк не спешил убирать травмат. Взяли, называется, на всякий случай. Вот он и случай. Вот он и всякий.
– Романтики большой дороги, – усмехнулся, с нервецой. Поднял брови, глядя вниз. Мой язык приклеился к гортани. Нащупала языком нёбо. Барханы песка.
– Нож – не первое, что человек должен видеть при знакомстве, – сказала я, обращаясь к Марку.
– Да, нож лучше, при знакомстве, видеть последним, – ответил он для всех.
– Ну и однокласснички, – процедил названный Серый, отряхиваясь. Если учесть возраст его парки, она неплохо сохранилась, но… пятном больше, пятном меньше. Залаяла собака. Парой домов вперёд вспыхнуло окно.
– Нечего напролом грабить, бестолочь, – объявила Даша. – Учишь их, учишь, как об стенку горох. Смотри, у кого есть, смотри, кому не надо, смотри, от кого не убудет. Базары для чего? Нет ведь: ночью, у самого дома. Да ещё и не тех, кого надо… – Голубые джинсы. Вязаный, в ромбик, свитер со снеговиком.
– Дашка, – смуглый Сергей матерился через слово. – Давай в хату зайдём, а то дед Семён опять мусоров вызовет, оно нам надо? – второй паренёк молча косился на нас. Веки заплыли, как у алкаша. Нос вплюснут в щёки.
– Нечего им на это смотреть! – вскипела Ранина. – Хватит и нас с вами!
– Дашка, пожалуйста! – вставил другой, – он уже идёт, вдоль дворов точно прочешет, – сжевал фразу, как очистки прошлогодней картошки, жёсткие и липнущие к зубам.
– Ладно, пошли, – согласилась она, когда свет переместился на крыльцо. – Старый хрыч только о том и печётся, что спать ему, видите ли, мешают, – мы миновали покосившуюся калитку. Брат последовал за неизвестной девчонкой, кого видел один раз, и то со мной, не для девчонки, и не для меня даже. Ради интереса. – Хоть бы мы все передохли, ему до балды. А вот сон тревожить – преступление.
Пахло бензином, до тошноты. Дверь вырвана из петель. Мутные стёкла кое-где подклеены газетами. Осколки. Мусорный пакет с невозможным количеством спичечных коробков (причём складывалось впечатление, что у всех них старательно отскребали серу). Веранда, где мы затаились.
– Знаете крокодила Гену? – осклабился Серый. Верхняя губа уползла вверх, открыв крупные зубы. – Так вот, он там, – ткнул пальцем в приоткрытую дверь. – А мы втроём – чебурашки. – Марк сдавленно выдохнул. – Дашка у бабки живёт, а вот мы с Кирюхой варимся, – усмехнулся: удачно пошутил. – Пусть бы они, там, и откинулись, всё полегче. Загребут… Приходится следить за ними.
– Как в террариуме, – метко добавил брат.
– Да не. Эти крокодильчики не опасные, – живо отозвался носатик. – Для себя разве что, ну да это не новость…
– Заткнись, – осадила его Даша. – Дед как придёт… с ним потрещишь. Сорока.
Когда она открыла дверь, меня затошнило. Тесная кухонька. На плите – причина запаха. Кастрюля, в соли, с нелепым аппаратом, перегоняющим жидкость. На тумбочке, грязной, грязные же весы. Рядом, на грубо сколоченном табурете, спит женщина в нарывах. На руках и ногах, подбородке, лбу, шее
