Марьинские клещи (сборник) - Геннадий Сазонов

— Саша, Саша! — прокричал по рации Гастелло, пытаясь связаться с другом.

Маслов не отозвался, в наушниках слышались шум, треск, сквозь них голос Александра не прорезался. Гастелло уже не мог видеть, куда падал самолёт Маслова — на вражескую колонну или в сторону, на поле за лесом.

И тут же Николай услышал по рации голос своего штурмана:

— Командир, попадание в хвост, — докладывал Анатолий Бурденюк. — Горим! Мы горим!

Николай лихорадочно соображал, что делать. Посадить подбитую машину на землю — означало верный плен; выброситься экипажу с парашютами — означало то же самое.

Выхода, как ни крути, не было.

И тут же по рации до Гастелло донесся голос командира экипажа — старшего лейтенанта Федора Воробьёва:

— Товарищ командир эскадрильи — иду на помощь!

Чем мог Воробьёв помочь горящему самолёту?

— Отставить помощь, — скомандовал капитан Гастелло Воробьёву. — Приказываю вашему экипажу, старший лейтенант, возвращаться на базу.

— Слушаюсь, — ответил Воробьев и приказал штурману Анатолию Рыбасу разворачиваться на домашний аэродром.

Прежде, чем повернуть в направлении на Боровское, Фёдор Воробьев и Анатолий Рыбас узрели страшную картину.

Горящий «ДБ-Зф», будто брошенный кем-то огромный факел, вонзился в скопление фашистской бронетехники, сжигая её испепеляющим огнём.

Несколько фашистских солдат и офицеров сошли с ума.

Позже Воробьёв и Рыбас составили рапорт командиру авиационного полка, где они изложили подробности последних земных минут Николая Гастелло.

Сам же командир эскадрильи, переходя в иное состояние, ощутил необыкновенную лёгкость. Ангел, одетый во всё белое, мягко взял его за руку и повёл вверх. Но прежде, чем туда идти за ним, Николай увидел Анну, она улыбалась и протягивала к нему руки, как ребёнок. И такая любовь, такое тепло исходило от неё, что Николай почувствовал её любовь, её тепло, но не мог их выразить.

Любящие души ощущают друг друга, независимо от расстояния и времени.

Прости нас, Ангел небесный!

В наши дни, Господи, до какого края люди дожили!

Разжиревший оратор в Москве кричал в микрофон на всю Россию, что Николай Гастелло… «был террористом».

С упоением смаковал оратор свою «утку» и требовал «общественного осуждения» капитана Гастелло: мол, надо его задним числом «припечатать».

Обязательно «припечатать», ведь в «демократической России» идёт борьба с терроризмом. А Гастелло и был самым «настоящим террористом».

Господи, да как же у него язык поворачивался говорить такое?

Но поворачивался, но говорил; говорил с упоением, взахлёб!

Думаю, сей оратор, которому Москва предоставила эфир, — единой крови с Геббельсом.

Никто его не остановил в Москве, ни единый человек.

Вот до какого края мы дожили!

Трудно поверить, но это так!

Прости нас, Ангел небесный!

Фашисты видели «бестий», понятное дело, как на небе, так и на земле.

Даже встречали их на земле чаще, чем в воздухе или на воде.

Около села Легедзино на Украине остановился, чтобы перевести дух, сводный батальон наших пограничников. Ещё недавно он был приписан к Коломыйской комендатуре. Где граница СССР и где та комендатура? Никто не мог точно ответить на нехитрый вопрос.

В хаосе отступления всё перевернулось вверх дном.

Единственное, что ещё свидетельствовало о принадлежности бойцов — 150 служебных собак, выученных ловить тех, кто незаконно переходил государственную границу. Это была рота Львовской школы пограничного собаководства. В батальоне, после боёв в ходе отступления, осталось 500 солдат и офицеров. У них не было пушек, крупнокалиберных пулемётов, танкеток, да и по штату не полагалось иметь такое вооружение.

Идти на врага в открытом поле, а здесь лежала всхолмлённая степь, пограничники были не обязаны, у них — другая служба. Но теперь эта другая уже не имела никакого смысла, никакой границы здесь не было. Солдатам надоело отступать. В них кипела злоба на врагов. Да и отступающих в любой момент могла накрыть вражеская авиация и расстрелять, как баранов.

Никому не хотелось гибнуть за понюшку табака.

Приходилось выбирать между двух огней, как часто выбирали наши войска в самом начале войны.

Командир батальона Родион Филиппов гладил по голове и шее красивую овчарку по кличке Найда.

Та, повиливая хвостом, заискивающе поглядывала на хозяина.

— Умница! — хвалил собаку майор. — Ещё послужишь нам? Послужишь, знаю!

Овчарка тихо заскулила, как бы подтверждая справедливость слов хозяина.

Тем временем комбат, посоветовавшись с командирами рот, решил дать бой преследующим их фашистам. Выбрав подходящую местность, батальон занял окрестности села Легедзино, бойцы рыли окопчики, укрепляли брустверы, выбирали выгодные для боя позиции.

Немцы будто знали, что надо спешить, чтобы русские пограничники не окопались, как следует. Темно-коричневые фигуры появились из лощины, врассыпную шли вперёд, поигрывали автоматами на животах. Они вышагивали самоуверенно, нагло, как бы демонстрируя непобедимость. Сверкали на солнце их ременные бляхи, видно было, что наступает не меньше полка, а то и больше.

На одного нашего пограничника приходилось по четыре-пять немцев.

Майор Филиппов наблюдал в бинокль за ними, с замиранием сердца прикидывал, когда перейдут определённую черту, которую он мысленно наметил.

И вот фашисты перешли этот рубеж.

Голос у майора от волнения чуть осел. Но комбат, собравшись с духом, громко прокричал команду. Бойцы, стреляя на ходу, побежали в атаку. От неожиданности фашисты отпрянули, беспорядочно строчили из автоматов, теряя убитых, отступили в лощину. Пограничники не рискнули спуститься вслед за ними, отошли к своим позициям. Спустя час, фашисты опять возникли, но уже не только в центре поля, но и слева, и справа.

У первых наших окопов завязалась рукопашная.

Наступила минута выпустить и четвероногих помощников.

— Найда, вперёд! — скомандовал майор.

Овчарка, сучившая лапами, прыгнула с места, помчалась в сторону поля, а за нею, мелькая хвостами, ринулась и вся «собачья рота». Собаки с ходу вступили в бой.

Дикие крики ужаса, утробные вопли, проклятья витали над июльским полем. Фашисты, когда на них напали собаки, не могли стрелять из автоматов, хватались за ножи, пистолеты, но и те не помогали. Окровавленные, в разодранных штанах, фрицы метались по полю, как подбитые зайцы, многие были разорваны овчарками буквально на куски.

— Покорители Европы! — сплюнул майор, глядя на то, как сражались четвероногие солдаты. — Это вам, твою мать, не по Парижам маршировать. Надолго запомните прогулку в село Легедзино!

Полк фашистов был деморализован.

Его командир срочно вызвал танки. Вскоре гул моторов услышали и наши бойцы.

Что могли они выставить против пушек и брони? Ничего подходящего не было под руками!

Несколько гранат, чудом сохранившихся при отступлении, пошли в дело. Но разве ими остановишь танки? За танками наступала и пехота, пришедшая в крайнее озлобление от того, что случилось на поле боя.

Все 500 бойцов и офицеров вместе со славным майором Родионом Филипповым погибли в жаркой схватке у села Легедзино. Когда командующему корпусом немецкому генералу Гудериану доложили, куда были отвлечены танки, объяснили, что солдат и офицеров разорвали русские собаки, что сами русские все до одного жертвенно пали, то генерал, как и когда-то сбитый под Смоленском фашистский асс-подполковник, изрёк:

— Непонятная война, непонятная страна!

В наши дни, Господи, до какого края люди дожили!

Известный издатель в Москве большим тиражом отпечатал книгу «Гудериан. Воспоминания солдата». Если бы ему дали рукопись про майора Родиона Филиппова, то издатель брезгливо от неё отвернулся бы.

Как же!

В ней не льётся грязь на Красную армию, а это, по его мнению, очень плохо.

Хочется издателю испачкать зловонной грязью нашу великую Победу.

И ведь пачкает!

Господи, прости ему и прочим, попирающим Россию, — озлобление, ослепление, беспамятство, гордыню и ярость.

Не ведают, что творят!

Таких попыток, разного масштаба и свойства, множество. Ведёт «атаку» на Победу, так называемая, «пятая колонна». Как-то по всероссийскому радио выступал популярный писатель, чьими книгами завалены магазины от Владивостока до Калиниграда. Сей «инженер человеческих душ» вещал миллионам слушателей своё мнение ни много, ни мало — о самом Г.К. Жукове.

Слушать его было противно и гадко!

Бедный Георгий Константинович!

Как ему досталось вдоль и поперёк от сочинителя сомнительных романов. Нагло пытался он приравнять ВЕЛИКУЮ ЛИЧНОСТЬ к какому-нибудь рядовому негодяю.