Цепи свободы. Опыт философского осмысления истории - Виктор Сиротин

Но этот идеологический и этимологический подлог, заложенный в основу политической практики западных держав во всём мире, став азбукой и прямым руководством в проведении глобализации, оказался возможным ввиду искусственного смешения понятий фашизма [11] и нацизма. Слепота в отношении этих (как будто и в самом деле идентичных) понятий исторически объяснима, как объяснима и ясность в отношении и в оценке коммунистических идей. Причина в одном случае «неясности», а в другом «ясности» состоит в исторически несоизмеримой протяжённости идей коммунизма и фашизма, что, определяя их этическую неравноправность и понятийно-смысловую несопоставимость, – и на деле и по логике должно исключать их сходство, как и общность идеологической платформы. Однако, рассчитанная на «массового человека» и не имеющая отношения к истине, «платформа» эта используется для прямого одурачивания публики. Рассмотрим это подробнее.

Идеи коммунизма, их теоретическая база и практическое воспроизведение, уходя в глубокую древность, будоражили умы человечества со времён Платона. Однако их реальное выражение стало возможным только по достижению обществом определённого уровня развития и скорости расхождения информации (т. е. с первой половины XIX в.). Потому даже по щадящим меркам историческое присутствие идей коммунизма прослеживается на протяжении более двух тысяч лет. Иначе обстоят дела с национальным самосознанием, нынче отождествляемым с фашизмом. Потому иначе, что национальности стали осознавать себя (не путать с провозглашением национальных государств, как то – Франция, Англия, Германия, Испания и др.) не ранее XVI–XVII столетий[12].

К примеру, Италия в эпоху Возрождения была раздроблена на враждующие между собой «народы», города и княжества, а Францию в период абсолютизма населяли не всегда понимавшие друг друга «французские народы». Именно так обращался как к французам Людовик XIV. О Германии и говорить нечего. Со времён древнего Рима оказывая огромное влияние на политическую жизнь Европы, германцы и в позднее Средневековье не особенно замечали между собой языковую [13] и культурную близость, но при этом ощущали духовное и психологическое родство. Не лишне помнить, что процесс сложения нации, будучи весьма длительным, наиболее последовательно проходит на ниве культурно и экономически состоявшихся народов. Помимо учёта этнического родства и психологической близости, в процессы «идентификации» вмешиваются факторы политического влияния и военного воздействия. Те же германцы, осваивая восточные земли Европы, попросту вырезали противящиеся им народы. Таким образом, из исторической жизни физически устранялись потенциально сильные, и, что важно, – настаивающие на себе народы. Подспудно проходящее – как естественное, так и искусственное – формирование новых государств продолжается посредством искусно создаваемых сепаратистских тенденций. Взять хотя бы исторически не так давно расколовшуюся Индию или совсем недавно – Югославию, в которых процессы разделения не закончены ещё… Таковое измельчание умело ведётся мировыми политическими игроками, имеющими цель субъектное устранение исторически наименее жизнеспособных стран и псевдогосударств со всеми их бесчисленными «народами» и «национальностями».

Итак, исторический и идеологический опыт консолидации народов на национальной почве насчитывает «возраст» не более трёх-четырёх сотен лет. Политическая же концентрация этих процессов и вовсе явила о себе лишь в первой четверти XX в., что тоже не было исторической случайностью.

О себе прямо заявили причины и в ещё большей мере следствия «русской» революции 1917 г. Свершённая отнюдь не для упрочения Российского государства, она преследовала цель уничтожение духовных и национальных источников, в недрах которых формировались национальные общности.

Мало того: вопрос стоял об исключении из исторического и социального бытия национальности как таковой. В соответствии с «повесткой дня», в Стране, формировавшейся многими столетиями, началась беспощадная борьба со всем, что имело отношение к Великой России, то есть с коренным её населением.

В первые же годы в СССР была осуществлена с исторической, правовой и политической точки зрения абсурдная операция, в соответствии с которой каждая из республик в любое время (!) могла выйти из состава государства. Значит, СССР изначально не представлял из себя политически единое и исторически жизнеспособное тело[14], что подтвердилось в конце XX в.

I Мировая война посеяла в душах людей ужас, гнев и растерянность. Ценности европейского мира и самш «белой цивилизации» были поставлены под сомнение (напомню, идея народовластия, выпестываемая с конца XVIII в., привела к тому, что к 1919 г. в Европе были свергнуты все абсолютистские монархии, кроме испанской). Нечто чудовищное вклинилось в эволюционное бытие народов, ощутивших свою беспомощность перед технологическими монстрами, глобальными «интересами» крупных монополий, банков и зависимой от них политикой государств.

Лучшие умы, потрясённые античеловеческой сутью произошедшего, искали пути его преодоления. «Простой» народ начал осознавать свою тотальную зависимость от «мировых процессов», которую подчёркивала ничтожность отведённого ему во всём этом места… Неясные позывы к изменению положения дел обретали революционные черты. Всем, «вдруг», стало ясно: мир не может более базироваться на тех же основах! Общественность Европы подстегнули события в России, которую мировым кукловодам, говоря словами Бисмарка, «было не жалко». Однако «русская революция», на время вдохновив, образумила пролетариев других стран. Оказавшись близ черты, за которой не проглядывалось более эволюционное существование, народы почувствовали кровную необходимость настоять на своей самости. «Инстинкт национальности, из слепого становясь зрячим, переходя в сознание, переживается как некоторое глубинное, мистическое влечение к своему народу…», – писал об исподволь заявлявших о себе процессах философ Сергей Булгаков в 1910 г. Ближайшие события подтвердили: именно «зрячий инстинкт» лёг в основу исторических обстоятельств, которые привели к созданию режимов, выстроившихся на национальных приоритетах. В Италии – Муссолини, в Германии – Гитлера, в Испании – Франко, в Португалии – Салазара, и т. д. Те же тенденции наметились в Англии, Латинской Америке, Японии и даже в изначально «безнациональных» США.

Подобно грибу, пробивающему асфальт, тотально обозначила себя жизненная необходимость национальной идентификации, культурной целостности и политической самостоятельности народов (что, конечно же, входило в противоречие с законами набирающего обороты мирового Рынка, по своей природе не считающегося с духовными, национальными и нравственными приоритетами).

В противовес императиву не знающего границ рынка в короткий исторический период на уровне инстинкта была прочувствована ценность национального своеобразия, как мощного стимула исторического существования. В связи с этим наметился духовный и социальный подъём, в котором национальная составляющая играла решающую роль в судьбе народов, наций и государств. Произошло, носившее защитный характер, сплочение «всех» перед лицом невидимого врага. Только во внутреннем единстве народы видели спасение от яда материализма, индустриального закабаления и бездушия мировых дельцов. Только сжатое в кулак сопротивление внеэволюционным процессам способно было предотвратить повсеместное духовное и культурное разложение, спасая от этнокультурного размывания (отмечу: речь идёт не о степени истинности движения, а о его исторической правомерности). Расставить точки над «ί» в этот критический период могла только сильная национально мыслящая власть, время действия и полномочия которой ограничивались решением поставленных задач (отмечу: речь идёт не о степени истинности движения, а о его исторической правомерности). Словом, не волюнтаризм личностей привёл к фашизму, а исторически предопределенный концепт подвёл к идее, тождественной диктатуре[15]. Фашизм не был детищем XX в. и не родился, как о том говорят некоторые исследователи, в «Государстве» Платона или правлении Юлия Цезаря. Не будучи детищем политических умозрений и в существе своём не являясь идеологией, фашизм не ограничивается одной лишь политической (партийной) формой, ибо выражает состояние души народа, терпящего бедствие в государстве. И заявляет он о себе в первую очередь в тех странах, народы которых первыми почувствовали смрадное дыхание исторического небытия. Поскольку «знак беды» заявил о себе тотально, «фашистское» движение можно найти в любом государстве первой трети XIX в. (Приложение I). Происходящее в «красной» России образумило часть западных приверженцев коммунизма. И в самом деле, – там, где национальное бытие поставлено вне закона, а на исконной религии поставлен крест, где поощряется «свобода» от духовной жизни и где разрушение нравственности и ценностей семьи идёт рука об руку с атеизмом, – не может существовать свободное общество! До европейской общественности докатилось эхо расстрелов православных иерархов и рядовых священников, которое заглушали взрывы русских храмов и «пулемётное» истребление коренного народа России. Бесы революции свирепствовали не только в СССР. В одной только Испании было разрушено более 20 тыс. храмов и монастырей, около 17 тыс. священников было убито и замучено! Диктатура Франко остановила беспредел. Опираясь на массовую поддержку народа, режимы искореняли мафию, сионистские и масонские организации. Была сведена к минимуму преступность и изгнаны плутократы, грабившие народы, среди которых они проживали. За всё это была уплачена немалая цена, но она соизмерима с искомыми результатами.