Город чудес - Эдуардо Мендоса

– Должен поставить в известность ваше превосходительство о принятом мною чрезвычайном решении: я капитулирую и, смею заметить, делаю это не без сожаления. Меж тем работы по реконструкции парка идут полным ходом, и дело получило широкую огласку.

– Громы и молнии! – разразился криком Риус-и-Таулет.

Он сердито позвонил в отделанный золотом хрустальный колокольчик, который стоял на письменном столе его кабинета, и первому, кто предстал перед ним – это был его ординарец, – приказал, старательно избегая встречаться с ним взглядом, срочно созвать Совет старейшин Барселоны в составе: епископа, губернатора, капитан-генерала[17], председателя палаты депутатов, ректора университета, президента литературно-научного общества «Атеней» и других выдающихся особ. Ординарцу стало дурно прямо в кабинете, и алькальд, дабы привести его в чувство, стал собственноручно обмахивать подчиненного своим носовым платком. Когда же отцы города были собраны, дело ограничилось пустой болтовней. Все выразили готовность обменяться мнениями, однако никто не хотел брать ни на себя, ни на представляемую им организацию никаких конкретных обязательств, и менее всего – обеспечивать финансовую поддержку такому безнадежному делу, каким было предприятие, возглавляемое Серрано де Касановой. В конце концов, Риус-и-Таулет не выдержал, стукнул кожаной папкой по столу и положил конец словоблудию.

– Матерь Божия, черт бы ее побрал! – выкрикнул он во всю полноту своих легких вибрирующим от бешенства голосом.

Богохульная фраза достигла площади Сан-Хайме, полетела дальше в народ и сделалась, наряду с прочими знаменитыми изречениями, достоянием современности, осев в виде цитаты на постаменте памятника неутомимому алькальду. Епископу ничего не оставалось, как только осенить себя крестным знамением. С алькальдом шутки плохи. Меньше чем через час он получил от совета одобрение и обещание сотрудничества, которые были так необходимы для продвижения проекта.

– Его закрытие легло бы позорным пятном на честь Барселоны, – объявил алькальд, – стало бы признанием нашего бессилия.

Договорились, что работы по организации выставки возглавит Исполнительная хунта; одновременно был создан Попечительский комитет, состоявший из представителей гражданской и военной власти, председателей общественных объединений, банкиров и видных предпринимателей. Таким образом, в проект были вовлечены практически все, кто имел хоть малейшее влияние в общественной, государственной или финансовой сферах, ибо только совместными усилиями можно было добиться успеха. С этой же целью был образован Комитет по техническому обеспечению, куда вошли архитекторы и инженеры. Со временем хунты, комитеты и комиссии стали расти как грибы после дождя (комитет по связям с национальными предприятиями, комитет по связям с потенциальными иностранными участниками, комитет по организации конкурсов и вручению премий, и так далее до бесконечности); в результате между всеми этими руководящими органами начались трения и возникли разного рода неувязки, приведшие к полному хаосу. Правда, все соглашались, что начинание такого уровня отвечает «современным тенденциям». Другое дело, насколько единодушным будет общественное мнение по поводу жизненной необходимости и вообще осуществимости этого проекта. Ко всему прочему, писала одна газета, город не способен предложить достаточно развлекательных программ, чтобы сделать приятным пребывание в нем иностранцев даже в течение нескольких дней. Превалировала точка зрения, что по сравнению с Парижем или Лондоном Барселона будет иметь бледный вид. И никому не приходило в голову соотнести потенциал Барселоны с такими городами, как Антверпен и Ливерпуль, которые провели мероприятия тихо и в соответствии со своими скромными возможностями, без бесконечных mea culpa[18]и киваний на собственную несостоятельность. А если и приходило, то думали примерно следующее: «Пусть другие выставляют себя на посмешище, только не мы». Барселона, несмотря на благоприятный климат, прекрасное местоположение, обилие древних памятников культуры и наличие кое-каких служб, правда в малом количестве и возникших в основном благодаря частной инициативе, все-таки не вполне соответствует уровню других европейских центров, сопоставимых с ней по значимости, – говорилось в письме, опубликованном в те дни на страницах одной из газет. – Все, что относится к так называемому административному управлению, – продолжает автор письма, – не выдерживает никакой критики. Полиция работает отвратительно; органы безопасности оставляют желать лучшего, я подчеркиваю, много лучшего; в городе с населением в 250 000 человек недостаточно развита сфера услуг, и большинство предприятий этого профиля плохо организовано; узость улиц, отсутствие развязок в старом городе и нехватка просторных площадей, как в старых, так и в новых кварталах, затрудняют движение транспорта; у нас нет проспектов и бульваров, так украшающих город и придающих ему такое многообразие; отсутствуют музеи, библиотеки, больницы, приюты, тюрьмы, которые можно было бы показать без стеснения. В этом письме, растянувшемся на многие страницы, среди прочего указывалось: Мы вложили огромные средства в строительство парка Сьюдаделы, но его масштабы просто ничтожны; нет ни обширных зеленых зон, ни широких бульваров, а то, что считается озером, не может вызвать ничего,кроме улыбки сожаления. Утверждая последнее, автор письма, несомненно, имел в виду знаменитые парки той эпохи: Булонский лес и Гайд-парк. Встречались и более едкие нападки: Убогость концепции и суетное чванство – такова сущность действий нашей администрации. Барселона становится неимоверно грязным городом, и даже построенные несколько лет назад дома имеют отвратительные, в пятнах и копоти фасады, не говоря уже о старинных зданиях. Местные газеты того времени буквально пестрели подобными материалами. Среди них попадались и такие, которые изливали свою желчь в более лаконичной форме. Так, одна из них в номере от 22 сентября 1886 года поместила редакционную статью под названием: С позиций экономики выставка – благо или бедствие? Однако в общей массе голос противников выставки звучал слабо. Большинство горожан, по всей видимости, были готовы смело идти навстречу опасностям, таившимся в этой авантюре; некоторые знали по собственному опыту: протестуй не протестуй, а будет так, как решат власти; многие века абсолютизма приучили людей не ломать копья зря. Еще один фактор, имевший немаловажное значение для формирования общественного мнения, был обусловлен тем, что первая в истории Испании Всемирная выставка будет проведена не в Мадриде, а в Барселоне. В столичной прессе уже успели прокомментировать сложившуюся ситуацию и пришли к печальной, но непреложной констатации: так и должно было произойти. Легкость сообщения между Барселоной и другими странами, как по морю, так и по суше, делает ее более привлекательной для иностранцев, чем любой другой город полуострова. На том и успокоились, словно это был не чей-нибудь, а их собственный выбор. Однако на правительство подобные доводы не оказали ровно никакого влияния. Там справедливо полагали: «Сами кашу заварили – сами и расхлебывайте». Для того времени был характерен необычайно высокий уровень централизации и в сфере экономики, и в других областях: все богатство Каталонии, как и прочих территорий королевства, оседало в закромах Мадрида. Муниципалитеты сводили концы с концами благодаря местным налогам, но если речь шла о дополнительных расходах в чрезвычайной ситуации, то они обращались к правительству с просьбой предоставить субсидии или кредиты. Иногда получали, а иногда, как в данном случае, нет. Тем не менее каталонцы показали такой уровень сплоченности и солидарности, что заставили умолкнуть всех критиканов.

– Если правительство и пойдет нам навстречу в этом вопросе, то в остальных наверняка пошлет куда подальше, – предположил Риус-и-Таулет, и все с ним согласились.

– И с Мадридом плохо, и без Мадрида никуда, – подытожил Мануэль Жирона. Он был известным в своих кругах финансистом, возглавлял общество «Атеней» и имел славу человека, никогда не теряющего самообладания. – Оставим до лучших времен эмоциональные вспышки и повернемся лицом к реальности, – предложил он. – Надо ехать в Мадрид и добиваться компромисса. Разумеется, это унизительно, но дело того стоит.

На этом в дискуссии была подведена черта и объявлен конец заседанию, проведенному в одну из сред в ресторане «Семь дверей». В следующее воскресенье после торжественной мессы в столицу отбыли два делегата от хунты. Муниципалитет выделил в их распоряжение экипаж, дверцы которого украшал лепной герб графства[19]. В карету сложили огромные папки из крокодиловой кожи со всей документацией, относящейся к проекту, сзади привязали веревками сундуки с бельем и другими вещами, необходимыми при длительном путешествии, ибо посланцы подозревали, что их отсутствие будет долгим. В Мадриде они остановились в гостинице и уже на следующее утро отправились в министерство развития. Их появление вызвало всеобщий переполох: дело в том, что делегаты хунты привезли из Барселоны и натянули на себя платье и плащи, принадлежавшие в свое время легендарному защитнику города Жоану Фивельеру[20]. По истечении почти двух веков сукно на одежде местами истлело, образуя проплешины, а шелк истончился и стал похож на паутину. Делегаты важно шествовали по коврам, с трудом неся на вытянутых руках, словно посольские дары, тяжеленные папки, а вслед за ними стелился бурый налет пыли и трухи, сыпавшихся с платья. Их звали соответственно Гитарри и Гитарро – имена, которые могли бы показаться нарочно придуманными к случаю, не будь они реальными. Посланцев провели в залу с высоченным потолком, богато изукрашенным софитами, где стояли только два кресла в стиле Ренессанса, совершенно не пригодных для сидения, и висела огромная картина трех метров в высоту и девяти в длину кисти неизвестного художника из мастерской Сурбарана. На картине был изображен золотушного вида отшельник с синюшной кожей, окруженный костями и черепами. В этой приятной компании их заставили прождать более трех часов, после чего отворилась потайная боковая дверь и появился какой-то субъект, с одутловатым лицом и бакенбардами, обрамлявшими узкую щель рта, одетый в роскошный камзол с галунами. Один из посланцев успел прошептать на ухо своему товарищу: