Жди свистка, пацан - Виктор Сафронов

Как говаривал старший лейтенант Фомич, любовно оглаживая бутылец: «От детей ради общего блага отрываю, вместе с квашенной капустой, салом и огурцами». Хотя, детей у него, как раз то и не было, но это не самая существенная деталь нашего повествования.

Порой доходило просто до смешного. Не успеет еще их высокоблагородие, вышестоящий начальник выразить высочайшее неудовольствие оттого что, понимаешь, из нутра офицера спиртным духом прёт. Как несколько слаженно кивающих голов соглашались с этим прискорбным фактом. Добавляя при этом, да, «наша служба и опасна, и трудна» приходится в таких невыносимых условиях, с честью ее нести. Присутствие на рабочем месте спиртного, только приветствовалось, так как доказывало, что «эти сукины дети» спиртягу еще не выдули и служебное правонарушение не совершили.

Все вышеизложенное необходимо было рассказать по одной простой и в тоже время сложной причине. Алексею срочно надо было позвонить, при чем сделать это так, чтобы как можно меньше людей об этом знало.

Как уже упоминалось, все стационарные телефоны части прослушивались и записывались. Однако в очередной раз солдатская смекалка не подвела и офицера.

Для внештатных звонков, был заготовлен телефон мобильной сотовой связи и даже не очень заготовлен. Просто во время недавно проведенного захвата «бандитского логова оппозиционеров», «мобила» совершенно случайно была положена в карман куртки и в суматохе событий, аппаратик просто забыли приложить в качестве вещдока. Руки от волнения были липкие — вот оно прилипло.

Потому и бежал Алексей к своим друзьям-связистам поклониться фляжкой спирта и банкой тушёнки, а заодно попросить отключить на десять минут «глушилки».

Его встретили радостно и с упреками, мол, совсем забыл нас, зазнался. Но, узнав о просьбе сказали свое категорическое «нет». Объяснили просто — боязнью последующего сурового наказания, но это ерунда и пшик. Главное — сложностью технологического процесса и разной другой ерундой, в которой проситель ни черта не смыслил.

На его дремучем невежестве в радиоэлектронике и строился тонкий процесс вымогательства. И только после стремительной дегустации содержимого фляги, а также торжественного обещания и клятвы «Я — Алексей Гусаров, торжественно обещаю и кляну…», данного перед лицом какого то лохмана, смутно напоминающего Ринго Стара в молодости. — «…Не приносить вреда Родине». Старший лейтенант Фомич, еще раз добре хлебнув из заветного сосуда, обещал через час, ровно на пятнадцать минут отключить свою адскую машину. Ударили по рукам и сверили часы.

В задрипанном, с большим количеством поломанной мебели помещении, куда ровно через час, позвонил Алексей. Долго выясняли кто, да что…

Узнав, что это не по поводу очередного «гранта» на поддержку яркого огня в горниле «общенародного сопротивления», интерес к звонившему утратили. Но Серафима Егоровича к аппарату позвали.

Алексей по военному кратко изложил известную ему информацию. Бальнов не поверил, но трубку не бросил.

«Это провокация… Вы, что там все с ума посходили… Мы с ним в одном райкоме, рука об руку… Какое еще покушение?» — визгливо, боясь показать свою трусость разорялся он, потея от негодования.

Пришлось спокойно объяснять и про маршрут следования, и пофамильный состав сопровождающих, и даже пикантные подробности последнего ночного разговора Серафима с его верной соратницей по борьбе.

— Кто вы? — даже не видя собеседника чувствовалось, как Бальнов нервно передернул плечами.

Оставив вопрос без ответа, Алексей отключил аппарат и с тяжелым сердцем поплелся к связистам, продолжать проводить дегустацию дагестанского коньячного спирта.

Через сорок минут, сотрудники наружного наблюдения сообщили интересные сведения. Серафим Бальнов в сопровождении своего главного доверенного лица (по совместительству, сексота глубокого внедрения) прибыл в здание местного управления ФСБ. Из ворот которого через два с половиной часа выехало два автомобиля с затемненными стеклами. Направление движения — столица нашей Родины, город — Москва.

Когда, о последних событиях сообщили губернатору, тот принял правильное решение:

«Пусть едет — думал он, перебирая лежащие на столе карандаши. — Останавливать машину никто не будет. Все неприятности, а их будет с избытком — еще впереди. Этот отъезд равносилен бегству. А бегство, это добровольный отказ от активной, политической борьбы. Кто сегодня поверит крикуну, кукарекающему на деньги зажравшегося олигарха. Тем более, что другие борцы будут, — он невесело оскалился, — обязательно будут, в это время гнить в тюремных казематах. Оставшиеся здесь активисты-соратники этого поспешного бегства, ему никогда не простят. Он сам своими же руками сегодня поставил жирный крест на своей политической биографии, превратившись в еще одного нахлебника-приживала. Ну, что же баба с возу — мне легче. Одним пропавшим без вести, будет меньше. Меньше трупов — легче в жизни».

Ему настоящему верующему и истинному христианину необходимо было принять решение. Перекрестившись и пробормотав молитву, связался с оперативным отделом.

«По операции «ЗЕК» прошла утечка информации. Срочно разобраться и доложить свои соображения. На все про все, даю сутки».

Он пододвинул настольный календарь и стал делать в нем пометки по ходу разговора.

«Обращаю ваше особое внимание на то, что утечка, в результате которой была провалена заключительная часть тщательно планируемой, особо секретной операции, произошла из хорошо осведомленного источника, принимавшего непосредственное участие в работе. Ваша задача — с привлечением необходимого количества сотрудников из всех имеющихся подразделений спецслужб, изобличить предателя, перед его ликвидацией провести профилактическую «санитарную обработку» всей местности. Круг лиц перед их обработкой утвердить, лично у меня».

Этот пассаж о «круге лиц» означал, не только ликвидацию самого источника, но и тех, кто так или иначе входил с ним в контакт.

Глава 4 ГУСАРОВ. РЫБАЛКА

Он включил радиоприемник. Настроил его на местный радиоканал, которым забивалось все другое радиовещание. Шла трансляция музыкально-эстетической передачи «Дуршлаг». Радио думать не мешало.

«Хорошо, что оппозиционные рыцари без страха и упрека, а если без сарказма, то — обычные люди, были своевременно предупреждены об опасности». Алексей пытался думать об этом, соблюдая некий нейтралитет по отношению к самому себе. Но чувство гордости за то, что вполне возможно спас не одну человеческую жизнь (включая жизнь бестолкового сескота) не испугался последствий, невольно переполняли его.