Молодой Верди. Рождение оперы - Александра Бушен

Лауро вздохнул. Сколько усилий пропало даром, сколько энергии, упорства, выдумки…

ГЛАВА ВТОРАЯ

Распри в городке начались лет семь назад. Очень скоро после того, как Джузеппе Верди уехал в Милан учиться. Композитору шел тогда девятнадцатый год.

Шумные скандалы, ядовитые сплетни, неразрешимые споры — все это казалось борьбой страстей вокруг открывшейся вакансии на должность соборного органиста, хормейстера, дирижера оркестра Филармонического общества и преподавателя в музыкальной школе. Такая уж это была должность, хлопотливая и нелегкая. Все обязанности, связанные с ней, выполнялись одним лицом. Так повелось издавна. По соображениям характера экономического. Потому, что одну часть жалованья маэстро получал от города, а другую — от церкви, и только соединенные в одно целое эти части составляли сумму, на которую можно было просуществовать.

Вот почему от приглашенного композитора требовалось, чтобы он был и органистом, и дирижером оркестра, и хормейстером, и учителем музыки. Все это было непременным условием для поступления на работу в качестве maestro di musica. И множество требований, предъявляемых к композитору, никого не удивляли. Что особенного в этих требованиях? Разве деятельность maestro di musica — органиста, хормейстера, дирижера оркестра и учителя музыки — может представлять затруднения для музыканта толкового и получившего образование? Конечно же нет.

Взять к примеру хотя бы маэстро Провези. Он успешно совмещал все эти должности и отлично справлялся с возложенными на него обязанностями. Популярность его в городе была вполне заслуженной. Оркестр Филармонического общества с удовольствием повиновался движению его руки, а ученики в школе уважали его и в занятиях с ним преуспевали.

И только настоятель собора, каноник дон Габелли… ох, уж этот дон Габелли! Именно он, как никто другой, играл ведущую роль во всех интригах, направляемых против патриотов. Он был слугой Австрии, каноник дон Габелли, и он ненавидел Провези как патриота и вольнодумца.

Само собой разумеется, что при встрече с композитором каноник всегда подчеркивал свое к нему расположение, но за глаза он называл маэстро проклятым якобинцем. Иначе он никогда не называл его. И канонику вторило все духовенство. Духовенство в городе не любило Провези.

Ну что ж, Провези платил духовенству тем же. Маэстро очень недурно владел пером. Он сочинял подчас весьма остроумные стишки и в них высмеивал слабости и пороки духовных лиц. Замечательно получалось это у него. До чрезвычайности метко! Друзья маэстро сразу узнавали черты всем известных служителей культа, подвизавшихся в Буссето. Тех, которые были верными слугами и проводниками политики иноземных властей. Тех, которые были ненавистны патриотам.

Надо ли говорить о том, что духовенство не могло мириться с таким положением вещей? Конечно нет. Это и так ясно всякому. Отношение духовных лиц к маэстро Провези было враждебным и настороженным. И ничего удивительного в этом не было.

Но неприязнь духовенства не мешала благополучию маэстро и не угрожала ему потерей должности. И открылась вакансия на место органиста, хормейстера, дирижера оркестра и учителя музыки только потому, что, проболев довольно долго, маэстро Провези умер. С этого и началась междоусобная война.

Все в городе были уверены, что преемником Провези будет молодой Верди. Это считалось делом решенным еще при жизни маэстро. Потому, что уже до отъезда своего в Милан юноша Верди показал себя вполне достойным занять место Провези. Маэстро за последнее время часто прихварывал, и Джузеппе то и дело заменял его: проводил уроки в музыкальной школе, управлял оркестром Филармонии. И с тем и с другим он справлялся отлично. А когда ученик появлялся вместо учителя у большого соборного органа — импровизировал и играл собственные сочинения, — слушатели выходили после богослужения растроганные и восхищенные. И то, что к Верди постепенно переходили обязанности Провези, казалось совершенно естественным. Разве не был Джузеппе любимым учеником маэстро?

Провези разгадал его сразу. Давно. Когда десятилетний Верди поступил в гимназию. Мальчик учился хорошо. Преподаватель латыни, каноник дон Пьетро Селетти находил его очень способным. Он уговаривал маленького школьника бросить занятия музыкой и советовал приналечь на латынь. «Ибо, — говорил дон Пьетро, — ты, Джузеппе, мальчишка достаточно смышленый, чтобы избрать духовную карьеру. Было бы с твоей стороны непростительной глупостью предпочесть жидкие лавры провинциального композитора сытой и обеспеченной жизни священнослужителя. И потому советую: поскольку занятия музыкой несовместимы с упорным и добросовестным изучением латыни, — выбирай латынь, пока не ушло время». Так говорил дон Пьетро Селетти. И говорил он так неоднократно и надеялся уговорить Верди, переманить его на свою сторону и поссорить с учителем музыки. Дон Пьетро был не прочь причинить неприятность синьору маэстро. И маэстро Провези отлично понимал это. По он ничего не говорил и не возмущался, а только пожимал плечами и хитро посмеивался на речи каноника-латиниста. Он знал, что дон Пьетро трудится втуне. «Ибо, — утверждал маэстро, — тяготение к музыке у маленького Верди так безудержно и любовь к музыке в ребенке так безмерна, что он не сможет стать никем иным, как только музыкантом. И так как, — прибавлял маэстро, — мальчик по характеру своему и сосредоточен, и вдумчив, и требователен к себе, и вдобавок еще необыкновенно прилежен, то из него несомненно выработается выдающийся композитор».

Вот как Провези говорил о Верди! И, конечно, маэстро был уверен в том, что здесь, в Буссето, Джузеппе найдет заработок и удачу, стяжает себе любовь и уважение. Маэстро был в этом уверен. Ну что ж — человеку свойственно заблуждаться.

Едва только отзвучал реквием за упокой души Фердинандо Провези, умолкли ораторы и тело умершего маэстро было предано земле, как церковный совет назначил на должность соборного органиста какого-то Феррари, человека средних лет, никому не известного, приезжего из Гуасталлы. Да, поторопились святые отцы. Никого не предупредили, никому не намекнули даже о своих намерениях!

И каково же было всеобщее возмущение, когда в ближайшее воскресенье Феррари выступил в соборе и обнаружилось, что его никак нельзя назвать ни мастером, ни вдохновенным художником, и даже показалось смешным говорить о нем, затрагивая понятия столь возвышенные. Органистом ниже всякой критики, жалкой посредственностью — вот кем он оказался. И слов на него тратить не стоило. Но некоторые особенно горячие любители музыки не могли сдержать негодования и громко называли Феррари бессовестным неучем, нулем, ничтожеством.

Конечно, таланта у него не было. Вряд ли нашлись бы желающие спорить против такой очевидности. Таланта у него действительно не было, но была рекомендация от епископа Гуасталлы, монсиньора Санвитале. И было свидетельство о благонадежности, да не одно, а целых два. Одно — выданное полицией городской, а другое — полицейским управлением области. Ого! Вот это и было главной рекомендацией. Потому-то и назначил его церковный совет соборным органистом. Наперекор общественному мнению. Противозаконно. Потому, что должность maestro di musica замещалась по конкурсу. Так гласил определенный параграф устава о приглашении маэстро, и никто до сих шор не осмелился нарушить этот параграф столь грубо и беззастенчиво.

Но церковники, уверенные в поддержке полиции, не остановились перед совершением беззакония. Они попробовали даже навязать своего избранника в качестве руководителя филармоническому оркестру. И прочили его преподавателем в музыкальную школу. Небывалую прыть и настойчивость проявило духовенство. И все это для того, чтобы закрыть дорогу молодому Верди. Потому, что он был питомцем патриотов. Кандидатом якобинской клики — кричали церковники. И громче всех кричал, конечно, дон Габелли.

И, может быть, с внешней стороны вся эта путаница во взаимоотношениях, нарушения правил и обычаев, распри и раздоры казались результатом личных интриг, возникших вокруг освободившегося места соборного органиста, руководителя оркестра, хормейстера и учителя музыки, но на самом деле и искусно создаваемая путаница, и распри, и раздоры — все это являлось лишь началом нового наступления духовенства на патриотов, началом нового наступления врагов родины на сторонников национального искусства. И хотя тупого и угодливого Феррари поддерживали одни церковники и их прихвостни, Джузеппе Верди все же пришлось несладко. На карту была поставлена вся его будущность.

Антонио Барецци спешно вызвал его из Милана, где юноша обучался искусству контрапункта и фуги под руководством Винченцо Лавиньи, театрального концертмейстера. Это было в июле, через год после смерти маэстро Провези. Верди беспрекословно повиновался Антонио Барецци и тотчас вернулся в родной город. Но вернувшись, он ничем не проявил своего отношения к тому, что происходило вокруг него. Держался он по своему обыкновению скромно, но независимо, и на этот раз, пожалуй, даже несколько отчужденно: одинаково избегал и неумеренно восторгавшихся им друзей и ядовито злословивших недругов. О своих желаниях и надеждах никому не говорил и ни одного шага с целью повлиять на людей, от которых могло зависеть его назначение, не сделал. И только однажды — смута в городе длилась уже больше года, и некоторые приверженцы партии патриотов стали терять терпение — молодой композитор — ему тогда исполнилось двадцать лет — пожаловался Контарди. Сказал, что ему надоели гнусные сплетни и неуместная шумиха, поднятая вокруг его имени. И прибавил, что бесчестные происки духовенства вызывают в нем отвращение.