Как он похож на ангела - Маргарет Миллар

— Самую малость — по природной склонности, образу мыслей и жизненному опыту.

Ронда вышел, а Куинн сел на стуле поудобнее и нахмурился. Через стекло ему видны были макушки трех голов: Ронды с растрепанными волосами, какого-то коротко стриженного мужчины и женская — с тщательно уложенными локонами цвета хурмы.

«Рубашка, — думал он, — да, рубашка и лоскут от нее… Почему в такой жуткий вечер О'Горман не надел куртку или плащ?»

Ронда вернулся с двумя картонными коробками, на которых бегло написаны всего два слова: Патрик О'Горман. Они были наполнены вырезками из газет, фотографиями, любительскими снимками, копиями телеграмм, официальными запросами и ответами на них. Большинство были из полицейских управлений Калифорнии, Невады и Аризоны, но некоторые — из отдаленных штатов, а также из Мексики и Канады. Все было сложено в хронологическом порядке, но, чтобы изучить материал, требовалось время и терпение.

— Можно я это позаимствую на вечер? — спросил Куинн.

— Зачем?

— Хочу кое-что посмотреть внимательнее. Например, описание машины, в каком ее нашли состоянии, была ли включена печка.

— Почему вас интересует печка?

— По словам миссис О'Горман получается, что ее муж выехал из дому в дождь и ураган в одной только рубашке.

— По-моему, про печку нигде ничего нет, — сказал Ронда после минутного замешательства.

— А вдруг есть? Я бы в мотеле не спеша все перебрал.

— Ладно, забирайте, но только на один вечер. Может, вы действительно заметите что-то новое.

По голосу чувствовалось, что он считает затею Куинна безнадежной, и к восьми часам вечера Куинн готов был с ним согласиться. Фактов в деле О'Гормана было мало, версий — множество («Включая детоубийство, — думал Куинн. — Марте О'Горман малютка Патрик мог смертельно надоесть»).

Особенно заинтересовал его отрывок из показаний Марты О'Горман коронеру: «Было около девяти часов вечера. Дети спали, я читала газету. Патрик был весь как на иголках, не находил себе места. Я спросила его, в чем дело, и он ответил, что допустил ошибку, когда днем оформлял на работе какой-то документ, и что ему нужно съездить туда и исправить ошибку, прежде чем кто-нибудь заметит. Патрик такой добросовестный… извините, я больше не могу… Господи, помоги!..»

«Очень трогательно, — думал Куинн, — но факт остается фактом: дети спали и Марта О'Горман могла уехать вместе с мужем».

О печке он не нашел ни слова, а вот фланелевому лоскуту внимание уделялось большое. Кровь на нем была той же группы, что у О'Гормана, и он был вырван из рубашки, которую О'Горман часто надевал. Это подтвердили Марта и двое его сослуживцев. Рубашка была из яркой, желто-черной шотландки, и О'Гормана часто дразнили на работе, что он, ирландец, ходит в чужой национальной одежде.

— Значит, так, — сказал Куинн, обращаясь к стене напротив. — Допустим, я — О'Горман. Мне осточертело быть ребенком. Я хочу сбежать и начать новую жизнь. Но чтобы Марта так не считала, мне нужно исчезнуть при загадочных обстоятельствах. Я инсценирую несчастный случай. На мне рубашка, которую опознает множество людей. Я выбираю день, когда льет дождь и река разлилась. И вот машина сброшена в реку, на дверце болтается лоскут. А я стою в мокрых брюках с двумя долларами в кармане, и до родного города — три мили. Гениально, О'Горман, просто гениально!

К девяти часам он готов был поверить в бродягу, голосовавшего на дороге.

Глава 4

Куинн ужинал в кафе «Эль Бокадо», через дорогу от мотеля. Развлекаться в Чикото было особенно негде, и кафе было битком набито фермерами в гигантских стетсоновских шляпах и рабочими с нефтяных приисков в комбинезонах. Женщин было мало: несколько жен, в девять начавших волноваться, что к двенадцати надо быть дома, четверо девушек, отмечавших день рождения, — шуму от них было куда больше, чем от двух проституток, сидевших у стойки бара; женщина лет тридцати с чопорным, без косметики, лицом, нерешительно остановившаяся у входной двери. Ее голову украшал синий тюрбан, на носу сидели очки в роговой оправе. У женщины был такой вид, будто она рассчитывала очутиться не в «Эль Бокадо», а в Ассоциации молодых христианок и теперь не знает, как из этого вертепа выбраться.

Она сказала что-то официантке. Та, бегло осмотрев зал, остановила взгляд на Куинне и подошла к его столу.

— Вы не возражаете, если к вам сядет вон та дама? Она уезжает автобусом в Лос-Анджелес и хочет сначала поесть — на автобусных остановках плохо кормят.

То же самое можно было сказать и об «Эль Бокадо», но Куинн вежливо произнес:

— Пожалуйста, я не возражаю.

— Большое спасибо, — сказала женщина, садясь напротив и опасливо озираясь по сторонам. — Вы меня просто спасли!

— Ну что вы.

— Нет, правда! В этом городе, — продолжала она с брезгливой миной, — порядочной женщине страшно ходить одной по улице!

— Вам не нравится Чикото?

— Разве тут может нравиться? Ужасно неприятный город. Потому я и уезжаю.

«Если бы она подкрасила губы и надела шляпку, из-под которой волосы видны, — подумал Куинн, — то в неприятном городе стало бы одной приятной женщиной больше». Впрочем, она и так была хорошенькой — подобного рода бесцветная красота вызывала у Куинна мысли о церковном хоре и о любительских струнных квартетах.

За рыбой с картошкой и капустой она сообщила Куинну свое имя (Вильгельмина де Врие), род занятий (машинистка) и заветную мечту (стать личным секретарем какого-нибудь важного человека). Куинн тоже сообщил ей свое имя, род занятий (сыщик) и заветную мечту (уйти на покой).

— Сыщик? — повторила она. — Значит, вы полицейский?

— Почти.

— Фантастика! И вы сейчас что-нибудь расследуете?

— Лучше будет сказать, что я тут отдыхаю.

— Но никто не приезжает в Чикото отдыхать! Наоборот, все хотят отсюда уехать!

— Меня интересует история Калифорнии, — сказал Куинн, — например, откуда взялись названия некоторых городов.

— Ну, это просто, — разочарованно произнесла она. — В конце прошлого века сюда из Кентукки переселился какой-то человек. Он хотел выращивать здесь табак — лучший в мире табак для лучших в мире сигар. Чикото и значит — сигара. Только табак тут не уродился, и фермеры переключились на хлопок — это оказалось прибыльнее. Потом открыли нефть, и сельскому хозяйству в Чикото пришел конец. Видите, я вам все рассказала. — Она улыбнулась, показав ямочку на левой щеке. — Теперь ваша очередь. Откуда вы?

— Из Рино.

— Что вы здесь делаете?

— Изучаю историю Калифорнии, — правдиво ответил Куинн.

— Странное занятие для полицейского.

— Как говорят в Хобокене, chacun a' son gout.[5]

— Наблюдательные люди живут в Хобокене, — пробормотала она, — очень наблюдательные.

Хотя в ее лице ничего не изменилось, у Куинна возникло ощущение, что его дурачат и что если мисс Вильгельмина де Врие поет в церковном хоре или играет в струнном квартете, то она фальшивит — возможно, просто так, из хулиганства.

— Ну правда, скажите честно, зачем вы приехали в Чикото? — спросила она.

— Мне нравится местный климат.

— Ужасный.

— Местные жители.

— Пренеприятные.

— Местная кухня.

— Голодная собака не притронется к этой еде! Вы меня вконец заинтриговали. Ставлю доллар против пончика, что вы здесь по делу.

— Я рисковый человек, но пончика предложить не могу.

— Не смейтесь, а скажите лучше, что вы расследуете. — В сине-зеленых глазах за толстыми стеклами очков вспыхнул огонек. — За последнее время ничего интересного здесь не происходило, значит, это что-нибудь старое… Какая-нибудь история, связанная с деньгами, с большими деньгами, да?

На этот вопрос Куинн мог ответить без колебаний.

— Мои истории никогда не бывают связаны с большими деньгами, мисс де Врие. А вы имели в виду что-нибудь конкретное?

— Нет.

— Так вы, стало быть, едете в Лос-Анджелес искать работу?

— Да.

— Где ваш чемодан?

— Чемо… я сдала его в камеру хранения. На автобусной станции. Чтобы не таскать за собой. Он ужасно тяжелый — там все мои платья. И такой большой!

Если бы она просто сказала, что сдала чемодан на хранение, он бы ей, вероятно, поверил — почему бы и нет? Но столь обстоятельное объяснение было подозрительным. Казалось, она и его и себя хотела убедить в существовании чемодана.

Официантка принесла Куинну счет.

— Мне пора, — сказал он, поднимаясь. — Рад был с вами познакомиться, мисс де Врие. Желаю удачи в большом городе.

Расплатившись, Куинн вышел на улицу и пошел через дорогу к мотелю. Дверь одного из гаражей была открыта, и Куинн без колебаний ступил внутрь. Спрятавшись за дверью, он принялся наблюдать за «Эль Бокадо».

Долго ждать ему не пришлось. Мисс Вильгельмина де Врие тоже вышла на улицу и остановилась, опасливо поглядывая по сторонам. Дул сильный теплый ветер, и она старалась одновременно придерживать руками и юбку и тюрбан, что было непросто. В конце концов скромность победила. Мисс де Врие размотала тюрбан, оказавшийся длинным синим шарфом, и затолкала его в сумочку. Под уличным фонарем вспыхнули волосы цвета хурмы. Она прошла полквартала, села в маленький темный седан и уехала.