Матадоры войны - Сергей Зверев

Группа, возглавляемая лично полковником Морильо, после того как он отдал необходимые распоряжения относительно двух иранских идеологов на месте, вылетела на вертолете в Бадахос без пятнадцати минут два – пилот, полковник, майор Попов, Коломенчук и Вьюхин. Никого из своих людей Морильо на эту операцию не взял. Он знал, что получит необходимую поддержку со стороны властей непосредственно в Бадахосе.

– Нам придется идти на штурм, – негромко обратился лейтенант Коломенчук к Вьюхину, расположившись в задней части вертолета за спинами полковника и майора. – Я в этом уверен, Сергей. И не то чтобы я сомневаюсь в способностях Локиса. Нет! Просто, как я сразу сказал, операция обречена на провал. С таким заданием никто бы не справился. Выходить без оружия против десятка начиненных взрывчаткой психопатов в надежде ликвидировать их бесшумно по одному… Черт! Предложи Попов подобное мне, я бы отказался.

– Шанс есть всегда, – не согласился Вьюхин, нервно теребя мочку левого уха. – Призрачный, конечно, но он есть.

– Да брось! – отмахнулся Коломенчук. – Ты бы согласился?

– Я такой же контрактник, как и ты, – оставив в покое левую мочку, Вьюхин взялся за правую. – И такой же, как Локис. У нас нет права выбора.

– Выбор всегда есть, – не согласился Коломенчук.

– Да. Только он был раньше, когда стоял вопрос – идти или не идти на службу по контракту; а когда контракт подписан, права выбора у нас уже нет.

– Да оставь ты в покое свои уши, мать твою, – лейтенант недовольно поморщился. – Тебе-то чего дергаться? Вот Володя – да! – Он взглянул на наручные часы. – Минут через шесть-семь, если верить словам Альвареса, они уже высадятся на месте.

Вьюхин ничего не сказал. Вертолет плавно парил над оливковыми рощами, посаженными в окрестностях Валенсии более сорока лет назад. Именно столько времени требовалось для того, чтобы деревья начинали качественно плодоносить. Испанцы, будучи по натуре своей мирной нацией, думали не столько о себе, сколько о будущих поколениях. Человек, сажавший в своей жизни хотя бы одно оливковое дерево, прекрасно понимал, что пожинать плоды, вероятнее всего, придется не ему самому, а его детям. У Вьюхина не укладывалось в голове, почему на долю такого миролюбивого народа должны были выпадать ситуации, аналогичные сегодняшней. Почему иранцы отправили в Испанию своих идеологов? Чего они хотели добиться? Перековки в свою веру? Но опять же зачем?..

– Чего я никогда не мог понять, – негромко, словно разговаривая сам с собой, произнес Сергей, – так это склада мышления террористов. Откуда такая жестокость? Такое безразличие к чужим судьбам? К чужим жизням?

– Не только к чужим, но и к своей тоже, – хмыкнул Коломенчук. – Они борются за высокую идею, Сергей. Во всяком случае, они так думают. И переубедить их уже никто не в силах.

– Но почему силой? Террором?

– А чем им еще бороться?

Коломенчук зевнул. Видно было, что заданная Вьюхиным тема разговора утомляет его и не представляет собой по сути никакого интереса. Лейтенант осторожно заглянул через плечо сидящего впереди Попова. Майор внимательно изучал план местности на побережье Тежу, при этом делал на полях какие-то одному ему понятные пометки карандашом. Полковник Морильо вел переговоры по мобильному телефону. Речь испанца была резкой и отрывистой.

– Словом, – уверенно заявил Вьюхин, – согласно высказыванию кого-то из древних, слово сильнее, чем меч.

– Ну, да, наверное, – Коломенчук зевнул еще раз. – Только они теперь именно так и пытаются действовать. Словом. При помощи группы своих идеологов. Ты этого не уловил?

– Уловил. Но их идеологи тоже действуют при поддержке силы. Они запугивают народ, они имеют базы, такие как в Коста дель Соль, они, наконец, знают, что за их спинами стоят грозные боевики. Думаешь, Ануширван не знал, что в случае его ареста иранцы будут брать заложников и требовать его освобождения?

– Думаю, знал.

– Вот видишь.

– Да ладно, Сергей. – Коломенчук неприязненно поморщился. – Не копайся ты во всем этом дерьме. Все равно не поймешь. Только башку сломаешь. Чужая душа – потемки. А чужие мозги – тем паче. В конце концов, у них – своя работа, а у нас – своя…

– А страдают от этого невинные люди. Такие, как дети в сиротском приюте Marнa del Amparo, – не без горечи в голосе резюмировал Сергей.

Коломенчук криво усмехнулся.

– Слушай, Вьюхин, тебе бы проповедником быть, мать твою. Не хочешь стать идеологом нашей христианской веры где-нибудь в том же Иране, например?

– Нет, не хочу, товарищ лейтенант, – серьезно ответил молодой человек. – Мне и своей головной боли хватает. Я только хочу понять…

– Ну и хоти себе в одиночку, – буркнул Коломенчук. – Чего ты меня всей этой сранью напрягаешь? Заткнись и думай про себя. Я собираюсь вздремнуть минут двадцать, пока мы летим. Чувствую, ночка нам предстоит еще та.

С этими словами лейтенант откинулся на спинку жесткого сиденья и демонстративно закрыл глаза. Вьюхин пожал плечами и перевел взгляд за окно. Их вертолет по-прежнему летел над бесконечными оливковыми рощами Испании.

6

– Это наш источник дохода. Основной.

Альварес скрестил руки на груди, продолжая при этом попыхивать зажатой в зубах сигаретой. Предыдущий столбик пепла, стряхивать который Хосе не удосуживался, упал прямо на колени испанца, но он даже не обратил внимания на этот факт. Теперь на кончике его сигареты уже образовался новый столбик, такой же кривой и длинный.

– Какой источник? – Локис повернул голову.

Их вертолет уже подлетал к окрестностями Бадахоса, о чем минуту назад бойцов проинформировал по внутренней связи управлявший машиной Карлос. Глядя за окно, Владимир мог видеть в отдалении неспешно гнавшую свои теплые воды Тежу. На протяжении всего полета Альварес говорил практически безостановочно. Казалось, ему все равно, какую тему затронуть. Он говорил о быках, о способах их разведения, о том, какие некрасивые и слишком мужественные женщины у них в Испании… В связи с последним заявлением он достаточно долго и нудно убеждал Локиса в том, что если ему самому когда-нибудь суждено будет влюбиться, то эта женщина ни в коем случае не будет испанкой. Скорее, француженкой или англичанкой. Хосе также не имел ничего против русских женщин…

И вот теперь, когда в салоне, казалось бы, установилась относительная тишина и Альварес иссяк, он вдруг переключился на новую тему. О каком-то основном источнике дохода его страны.

– Оливки, – Хосе кивнул за окно. – Производство оливкового масла. Мы выращиваем оливковые деревья, а затем производим масло. Если бы ты знал, какая огромная часть населения живет за счет этого. Без оливковых деревьев нам вряд ли удалось бы удержаться на экономическом плаву. Туристы, коррида и все остальное – это, конечно, хорошо, но оливки… К тому же взгляни, как красиво! Глаз радуется.

Очередной столбик пепла сорвался с сигареты Альвареса и упал на пол салона. У Владимира совершенно не наблюдалось желания разговаривать с напарником на тему оливковых деревьев. Мысли молодого человека были заняты совсем другим. Он бросил беглый взгляд на наручные часы.

– Почему ты согласился, Хосе? – неожиданно спросил Локис, и испанец осекся на полуслове.

– Что?

– Почему ты согласился на эту операцию? Ведь сначала ты говорил, что никогда не работаешь так часто, что тебе необходим отдых, а потом…

– Ты упомянул о детях, – просто ответил Альварес. – О детях и о приюте Marнa del Amparo.

– И это так резко изменило твое первоначальное решение?

– Да.

– Почему?

Хосе снял с пояса флягу, неторопливо свинтил крышку и припал губами к широкому металлическому горлышку. Секунд десять он сосредоточенно пил, глядя прямо перед собой и словно раздумывал над тем, стоит ли отвечать на вопрос напарника или попросту оставить его без внимания. Голова Альвареса, в отличие от Владимира, оставалась непокрытой. Его шлем с прикрученным прибором ночного видения покоился на отставленном в сторону левом колене.

Локис терпеливо ждал. Хосе опустил руку с флягой.

– Я вырос в этом приюте, – глухо ответил он.

Фляга вернулась на прежнее место.

– Ты?

– Да. Я рос и воспитывался в Marнa del Amparo с четырех до семнадцати лет. Вместе с Диего. Сеньора Диас, старшая воспитательница при сиротском приюте, была знакома с нашими родителями и, когда те погибли, забрала нас с братом к себе. А что еще оставалось делать? Мне было четыре, Диего чуть меньше года, родственников у нас не было…

Хосе замолчал. Его правая рука машинально теребила рукоятку висевшего на поясе рядом с флягой широкого армейского ножа. Видно было, что все эти воспоминания не очень приятны испанцу и ему хотелось говорить о чем угодно, только не о них. Очередной вопрос крутился на языке Локиса, но он сдержался. Не стал ничего спрашивать. Некоторое время в салоне вертолета сохранялась тишина, нарушаемая лишь гулом винтов. Сидящий впереди Энрико был занят сборкой винтовки. Лейтенант Санчес дремал, откинувшись на спинку кресла.