Переводчик - И. Евстигней

– Ой, да что ты, Лексей?! Не надо, ничего не надо! Спрячь немедленно! Что ж я твоего красавца не прокормлю что ли? Да я бы и вас двоих прокормила, если бы ты захотел…

Ну всё, начинается…

– Наталья Петровна, огромное вам спасибо. Выручили, как всегда. С меня магарыч! Хотите, привезу вам с Герой нефритовые ожерелья? (Алекс, ну почему именно нефритовые? И почему ожерелья? Откуда у тебя такая больная фантазия?) Гере к её шоколадной шкуре великолепно подойдет нежно-зеленый цвет!

Я влетел в лифт и вдавил в стену кнопку первого этажа. Всё. Теперь точно всё.

Стеклянная колба международного терминала Внуково была гулкой и полупустой. За огромными стеклами моросил мелкий скучный дождик из тех, что не смывают грязь, а, кажется, наоборот покрывают мир слоем мутной, грязно-бурой пастели. Девушка за стойкой регистрации и паспортно-визового контроля смотрела на меня мнительно и опасливо… Вы знаете, что у нас вообще-то не практикуется продажа билетов непосредственно перед рейсом? Бронирование производится заранее, от нескольких недель до нескольких месяцев… Нет, безусловно, покупка билетов за несколько часов до вылета формально не запрещена… но мы обязаны сообщать обо всех подобных случаях в соответствующие органы, вы понимаете… Да-да, разумеется, я в курсе этих правил…

Наконец девушка кивнула, ткнула в кнопку виртуальной клавиатуры и забегала по столу изящными пальчиками.

– Какова цель вашего визита в Китай?

– Личная.

– Личная? – от удивления она замерла и уставилась на меня, как на выходца с того света, не меньше.

– Я там родился… И там похоронена моя мама. В этом году годовщина её смерти. Двадцать лет…

Вообще-то двадцать лет было в прошлом году, ну да чего уж там… Всё равно ездил к ней и в позапрошлом году, и в прошлом, и до этого каждый год, ни одного года не пропустил, и буду ездить потом… Что-то тянуло туда, к ней, постоянно…

– Вообще-то я планировал съездить давно, но возможность появилась только сейчас. Вот я и решил, пока есть время… Ненадолго, на недельку.

– А работаете вы…?

– Переводчиком.

Девушка кивнула, не сводя глаз с монитора.

– Да, я вижу. Давно проходили медицинское обследование?

– Вы имеете в виду у психиатра? Сегодня утром.

– Федеральная служба безопасности поставлена в известность о вашей поездке?

– Разумеется. Но при наличии долгосрочной визы отдельного письменного разрешения на каждый выезд не требуется.

Да, Алекс, врешь, как по маслу. Теперь тебя уж точно ничего не спасёт. Умышленный обман должностного лица при исполнении… Минут через пять девушка протянула мне паспортную карточку вместе с трехцветным бело-сине-красным посадочным талоном.

– Удачной вам поездки.

И внезапно улыбнулась мне искренне, по-хорошему, по-родному, как расцвела… А ведь у неё будут из-за тебя неприятности, безбашенный и бессовестный ты эгоист. Таких девушек нельзя обманывать, ни на работе, ни в любви, ни в жизни, ты же знаешь, никак нельзя…

– Благодарю вас…

И неслышно добавил, прошептал про себя: «Извини…»

Потом взял с таможенной стойки свой разворошенный рюкзак и прошёл в посадочную зону. Малочисленные пассажиры занимали несколько кресел, нахохлившиеся и встревоженные, как намокшие воробьи на голых осенних ветках. Переживают? Боятся? Я подошёл к окну и прижался лбом к прохладному стеклу. С десяток чёрных лаковых сигар аэрокосмических лайнеров мокли на лётном поле. Да, вот они, итоги великого размежевания. Второго Вавилонского столпотворения. Теперь, пересекая границу, вы буквально попадали на другую планету, где чуждым было всё – люди, мышление, язык. Перестав общаться на пять столетий, люди отвыкли общаться. Они перестали – и уже не хотели — понимать друг друга. Отвращение и скука – вот два ключевых слова, которыми отныне можно было охарактеризовать отношения между странами. Глобальное отчуждение на фоне радикально различных ментальных структур и процессов. И только мы, переводчики, полумутанты, полубезумцы, полубоги, избранные и отверженные одновременно, рвущимися ненадежными нитями помогали хоть как-то сшить, подлатать худо-бедно этот распадающийся на части мир.

Я сел на пол, оперевшись спиной о стекло. Вытащил из рюкзака планшетник и, пробежавшись пальцами по экрану, отыскал фотографию Али. Любимое до боли лицо с глазами дикой кошки в струящейся шали волос цвета тёмного янтаря, в которые я так любил зарываться рукой и смотреть, смотреть, как эта нежно-шёлковая шаль бесконечно долго скользит по моей коже, по самым кончикам моих нервов, оставляя за собой сладострастно-бесстыжий след тончайшего, извращённо-невесомого мужского наслаждения… Я коснулся кнопки «Написать сообщение», и на мониторе выскочило привычное «Вы не можете отправить сообщение, так как вы заблокированы этим пользователем», и тут же мерзко-холодная рыба-тоска вынырнула из глубин груди, резанула бритвенным опереньем плавников и исчезла внизу живота. Я несколько минут смотрел на фото, боясь шевельнуться из-за режущей боли, потом медленно провел двумя пальцами по своим губам и осторожно-осторожно – чтобы не спугнуть, чтобы не почувствовала – прикоснулся ими к губам на холодном экране… прости, котёнка… я знаю, что сам во всём виноват… И, уже больше не глядя на неё, не думая о ней, порывистым движением выключил планшетник. Сколько ещё можно ждать, и надеяться?.. Глупо всё это – глупо то, что случилось, глупо то, что ты сделал, глупо то, что ты делаешь сейчас. Отпусти эту девочку и забудь… так будет лучше для неё, и для тебя… и скользкая угрёвая рыба-тоска вновь высунула свою холодную морду, глянула мне в глаза и нырнула вглубь живота…

И только когда я провалился в огромное уютное кресло и услышал едва уловимое урчание двигателей, на меня снизошло сладостное спокойствие. За толстыми линзами иллюминаторов, между звёзд, здесь, в предкосмосе пылавших искристой россыпью драгоценных каменьев, почти видимым глазу мутноватым дымком вилась бесконечность. Ничего уже не повернуть обратно, Алекс. И ничего не вернуть. Это как гигантская воронка, которая либо затянет тебя на самое дно и погубит, либо выплюнет обратно – с пустой и мертвой душой… Ну и пусть… Я закрыл глаза… остаться наедине с собой… с душой, единой с миром наважденья, где зеркала меняют отраженья…[8] откуда эти строки?..

Неслышно, как вороватый кот, я крался по узкой улочке, вымощенной массивными известняковыми плитами с красной окаемкой. Мягкие сапожки из козьей кожи скрадывали движения, а в складках шерстяного плаща коварной змейкой притаился изящный, удлиненный по египетскому образцу, кинжал с рукоятью в виде двух переплетенных львиных тел и двумя львиными мордами вместо гарды. Красивая, холимая, безжалостная игрушка. Я привычно обвил ладонь вокруг рукояти, и кинжал подался ко мне, влился мне в руку. Я остановился и замер, вглядываясь в звёзды. А звезды замерли, вглядываясь в меня…

Поднебесная. Безумие

В Сянган мы прилетели уже ночью. Город лоснящейся рептилией лениво ворочался под брюхом самолета, мерно покачивая тускло мерцающими кольцами. В салоне было почти пусто; в Пекине мне пришлось пересесть на «Лодку небесной реки», старый дребезжащий лайнер местного производства, державшийся в воздухе, как я подозревал, только благодаря своему названию и помощи богов. Полсотни пассажиров, все жители Поднебесной, как загипнотизированные, прилипли к иллюминаторам. Я отстранился от стекла, откинулся на спинку кресла – плохо прикрепленное к полу, вот-вот отвалится, оно мягко качнулось – и закрыл глаза. «Ну, здравствуй… – прошептал я. – Примешь меня?..» И затаился, затих, прислушиваясь к ударам собственного сердца. И в ту же минуту влажное, обволакивающее, напоенное солью и сотнями ароматов дыхание мягко коснулось меня, лизнуло, будто узнавая, радуясь мне, как брошенный пес, повизгивая от переполняющих его чувств, встречает непутевого хозяина. «Ну, здравствуй же, здравствуй… – задыхаясь от волнения, ещё раз прошептал я. – Видишь, я снова вернулся…»

Наконец шасси на удивление нежно коснулись земной тверди, наша "лодка" заложила залихватский пируэт и начала неспешно выруливать к терминалу. Я мысленно поблагодарил всех богов Поднебесной за то, что оставили нас в живых, потом пилотов за их непревзойденное мастерство – почему-то я был уверен, что возносить благодарности стоит именно в такой последовательности. Аэропорт Чхеклапкок был, как всегда, сверкающим, футуристическим, стерильным и безлюдным. До мелочей знакомый терминал, сталь и стекло, стекло и сталь, всё блестит и сверкает, как в самых крутых компьютерных играх… сто метров прямо, почти бегом, вприпрыжку, движущаяся дорожка – это для ленивых, потом направо и вверх по эскалатору, и снова по эскалатору, и вот он – огромный, переполненный воздухом и светом зал иммиграционно-таможенного контроля с рядом узких стоек на противоположной стороне. Это всё моё, моё, мой город, мой воздух, мой мир, и я – я снова здесь!.. От избытка чувств я разбежался по жемчужно-серому зеркалу пола, лихо крутанул арабское сальто, даже рюкзак в руке не помешал – высоко получилось, молодец, профи, чего говорить… ещё разок, слабо? Мне слабо?!! («Ох, Алексей, да тебе и пить-то не надо. Пятьдесят граммов достаточно – лишь бы для запаха. А дури у тебя и своей хватает….» – отец недовольно постукивает пальцами по подлокотнику кресла, крепкие отполированные ногти и добротный, играющий искрами бриллиант в фамильном перстне…) Я перевернулся в воздухе ещё раз и приземлился прямо напротив пожилого китайца в ярко-красной, вырви глаз, униформе за высокой стойкой, который с неприкрытым удовольствием смеялся, наблюдая за моими упражнениями.