Таежная вечерня (сборник) - Александр Пешков

– Сыграй мне! – попросил Михей и даже приосанился, тряхнув плечами, чувствовалась еще выправка. – Так вот и разминулись мы с тобой!..

Пятнадцать лет назад, перед свадьбой, лейтенант Василий Михеев привез невесту в Салагир к бабушке. А маленькая Катя играла на его смотринах… После демобилизации он оставил квартиру жене с дочерью и вернулся в родные места. Поселился в бабушкином доме.

Девушка принесла баян, сделав кислое лицо. Как ребенок, которого заставляют играть для гостей. Катю забавляли фантазии отставного майора, будто бы он помнил ее с детства. Хотя она точно помнила тот день, потому что мама принесла с базара цыплят, Катенька рвала им травку и разучивала новую мелодию: «Гип-гип, джу-джа-ляри!»

Михей пододвинулся к ней ближе на лавке, шелестя пакетом с пряниками:

– Я за деревней в балке родник нашел – вода волшебная!.. Иди ко мне жить!

Катя смеялась и повторяла: «Гип-гип, джу-джа-ляри!»

– Буду тебе каждый день эту воду носить!

– Живую?

– С нее все оживет! Пойдешь? – упрямо пытал Михей, словно не замечая присутствия Соловья. – Иди, не пожалеешь!..

Смеясь, Катя нарочно смотрела на Саню, мол, так ему и надо. Что именно желала, она затруднилась бы сказать. Потому что не любила произносить красивые слова, например как «страдание» или «смирение».

– У меня другой на примете! – отрезала Катя. Она резко встала и отложила баян.

Саня тоже поднялся с лавки, зевнул и посмотрел на будильник:

– Быстро время прошло, спать пора…

Михей выпил остатки водки с чаем и заметил тоскливо:

– А жизнь вообще быстро проходит!

Он удивленно следил за тем, как Соловей укладывается в своем купе, а Катя поправляет спальный мешок в комнатке для туристов:

– А вы что, спите не вместе?..

Никто ему не ответил.

Когда он улегся на нары против Сани, скрипя досками и о чем-то вздыхая, Катя вышла на кухню со свечой. Она булькала в тазике растопыренными пальцами, словно воробей в луже. Охотник прислушивался к этим звукам, потом громко сказал:

– Ну, чисто в раю, Адам и Ева!

Катя окунула лицо в тазик. Слышны были падающие капли. Она вспомнила вдруг, как в детстве ее мыла мама, поливая горячей водой: «С гуся вода, с Кати худоба!» И в доме было тепло.

– А мне бы их жалко было! – отозвалась она.

– Кого? – ухватился Михей.

– Самых первых людей: Адама и Еву.

– А что так?

– У них детства не было! Мама за ручку не держала, и еще…

– А тебя держала! – перебил ее Михей с досадой. – Пьяная мать на свадьбы таскала!

В доме повисла неприятная тишина. Михей положил тяжелую голову на подушку:

– Я ведь помню! – произнес он неуверенно, как человек, который только начал еще разбираться в своей неуютной жизни.

А Сане жаль было Михея, выросшего без матери, и также Катю, жившую без отца. Он не знал своих родителей, но сиротой себя не считал, потому что чувствовал их присутствие где-то на земле. Каждый раз, получая шишки от жизни или делая глупости, он обращался с просьбой о помощи к родному человеку, который, как думалось мальчику, все видит и все знает о нем.

Ночью Михей жутко храпел. Беспокойно скулила лайка, то и дело запрыгивая к нему на нары. Михей просыпался, ругался и сгонял ее прочь:

– Боится чего-то, дура!

Под утро собака сделала лужу у двери; ее хотели выгнать наружу, но она не пошла – чуяла рысь!

Поднялся охотник рано, долго шарил что-то в потемках, кряхтел и жаловался на угар в доме да на жесткие нары.

Когда Саня вышел проводить его на крыльцо, Михей сказал ему, ехидно сочувствуя:

– Что, чужую блоху взял под свое крыло?..

После ухода гостя Саня растопил печку. Впервые он задумался о том, что у Кати была прошлая жизнь и остались какие-то связи с тем миром, из которого пришел Михей. А он-то воспринял ее, будто тополиный пух, неведомо откуда залетевший в тайгу!

Скрипнули узелки ткани на веревке: Саня сдвинул занавеску в Катину комнату, чувствуя, что даже от ситцевой ткани пахнет женщиной.

– Кто ты, зачем? – он смотрел в окно, поверх приподнявшейся головы девушки. – До сих пор не знаю!

На крутом склоне видна была петляющая лыжня, оставшаяся после охотника.

– Надо бы градусник повесить, – предложила Катя.

– Зачем?

– Легче будет весны дождаться! – ласково зевнула.

А ведь и вправду хороша она! Кате нравилась сейчас Санина растерянность и любование ею. Она потягивалась в спальнике, будто молодая кошка.

В декабре по утрам солнце поднималось над тайгою, мутное и белесое.

Катя смотрела в оттаявшую лунку на окне, отмечая, как опухают от снега ближайшие склоны гор, как все ниже становится небо и уже не уходят в полдень из глубины распадка синие сумерки. Иногда ей казалось, что солнце вставало с разных сторон заснеженной поляны, будто оно вязло в больших сугробах и выбирало себе более легкий путь по продувному твердому насту.

Девушка набивала дровами печь под завязку и возвращалась к окну, рассеянно наблюдая за тем, как совсем короткие лучи солнца с сыпучим блеском проскакивали сквозь заметенные дебри, оставляя сказочные серебряные копытца на снегу.

В сильные морозы Саня нарубил березовых заготовок. (В это время в дереве наименьшее количество влаги.)

Каждый день он ходил за сушинами, проверял петли на рябчиков, подвязывая к рогатинам пучки мороженой калины, а дома строгал, вываривал и гнул заготовки для лыж. А в его обычные, как хозяйственная веревка, дела, Катя вплетала свою цветную нить женской заботы. Даже то, как она умывалась, поставив перед зеркалом зажженную свечу, было удивительно. Вода стекала по ее смуглым рукам и обрывалась весенними каплями на бледно-розовых шишечках локтей. После мытья она тщательно и не спеша расчесывала русые волосы, выводя гребнем темные влажные ряды. Высыхая, волосы мягко распушались, но сохраняли изгибы и кольчатые пряди на концах. Саня ненароком заглядывал в зеркало, дивясь иконописному отражению, неподвластному его руке.

По утрам Катя варила кашу, подметала лапником пол, заваривала чай с пихтой и березовыми почками. И главное, – Соловей отметил это как приближение весны, – она все время ждала, поглядывая на тропинку в начале поляны. Это ожидание тоже было приятным.

Живя один, Саня обычно погружался зимой в тихую дрему. С появлением Кати он решил затеять в доме ремонт – перебрать пол в туристической комнате, где обосновалась девушка. Делал он все медленно: разрубал надвое осиновые бревна, потом строгал, кромил их и стелил, примеривая с разных концов. Катя не торопила его, но комнату не оставляла. Но особенно ей нравилось, когда Саня оставлял все дела и пытался рисовать.

Однажды девушка спросила:

– Зачем ты икону с медвежонком нарисовал?

– Для людей, – ответил Соловей.

Катя хотела возразить, мол, грех это, но по-женски угадывая, что ощущение греховности Саня связывает только с ней, тихо сказала:

– Пьют здесь перед ней…

– Ну, не все.

– Семь недель тут живу, – произнесла уже решительно, – вижу!

– Не надоело?

– Скучновато.

– Зимой туристы ко мне чаще ходят.

– Каждый на свой зуб пробует!..

Самыми тихими из туристов были студенты Сергея Ивановича. Летом они строили свою избу, а зимой ходили к Соловью. Пока студенты топили баню, Сергей Иванович разглядывал Санино творчество, поправив очки на резинке. (Он стал носить резинку с того случая, когда очки упали на морду медведице.)

Преподаватель философии усвоил в общении с Соловьем слегка упреждающий скрипучий тон, будто заранее знал все его странные выходки:

– Новую пишешь? – не захотел он произносить слова «икона».

– Не приглянулась?

Сергей Иванович нахмурился, собрав на лице тонкие скорбные морщинки:

– Я видел в музее икону: апостолы за столом Тайной вечери, с русскими окладистыми бородами и волосами, стриженными под горшок! – сказал он медленно, но внятно, желая произвести впечатление. – Все двенадцать!..

– Несчастливых жизнь далеко гонит! – ответил Соловей.

– Куда гонит? – удивился преподаватель с досадой, чувствуя, что сбился с мысли.

– А вон у нее спроси…

Катя сидела у окна и смотрела, как ворожит снег, раскладывая на зеленом сукне пихт свой узорчатый белый пасьянс.

Сергей Иванович посмотрел на девушку, но не нашелся что спросить, назвав мысленно Соловья юродивым.

В дом вошел студент и сообщил, что баня готова. Хотя Сергею Ивановичу хотелось выяснить темные мысли Сани сейчас, до бани:

– Что ты хотел этим сказать?

Соловей спокойно пояснил:

– Ну, представь, русские мужики привыкли пахать – широко за плугом ходить, или сеять – широко руками махать! А тут собрали их тесно, да еще думой придавили…

Сергей Иванович вздохнул, качая головой и рассматривая начатую работу:

– Кто это – в бабьем платке? Мария?

– Мария.

– Что она моет в реке, такое странное?

– Правильно, Мария, – еще раз подтвердил Саня. – Только это Мария Магдалина! Она скиталась по пустыням вместе с Иисусом. Ухаживала за ним, мыла посуду… Может, и чашу ту мыла!.. А была ли грешница? Так от беззащитности… или оговорили ее…