Хроники похождений - Лев Портной

Покончив с трапезой, я приказал французу помыть сервиз, а затем собрать в небольшой сундучок деньги, все самые дорогие вещи и надеть дорожное платье.

— Мы куда-то поедем-с? — испугался Лепо.

— Именно, — ответил я.

Я надел шубу и спрятал под нею пистолеты — слева заряженный обычными пулями, справа — серебряными.

— Сударррь мой, а что скажет-с полицеймейстеррр? — французу хотелось остаться дома.

— Не знаю, не намерен присутствовать, — заявил я.

Мой голос прозвучал не вполне уверенно. Решительно Шварц считал, что мы с ним по одну сторону крышки кастрюли. Вряд ли он имел обыкновение вооружать подозреваемых в преступлении серебряными пулями. И настраивать против себя второго человека в полиции Первопрестольной было крайне неразумно. Но мне не давала покоя блондинка в собольей шубе. Я не понимал ее роли в случившейся истории, но был уверен, что она не будет в восторге, если я наведу на нее полицию. Как-никак, спасаясь от преследователей, она прибежала ко мне, а не на Съезжий двор.

К тому же о том, что произошло со мной за последние два месяца, лучше узнать от нее, а не от Шварца, после того как с присущей ему дотошностью он освежит мою память.

Мы поднялись на третий этаж и постучались к Шевалдышеву.

— Открывай, каналья! Мы решили съехать! — крикнул я, когда купец поинтересовался, кому не спится в столь поздний час.

Шевалдышев приоткрыл дверь и недоверчиво посмотрел на нас. Его обуревали противоречивые чувства. Он подозревал подвох. Но, с другой стороны, возможность избавиться от беспокойного постояльца была столь великим искушением, что он впустил меня и француза, рискуя быть битым в третий раз за день.

Я сообщил купцу о намерении немедленно съехать и поручил упаковать оставленные мною вещи и хранить их до особых распоряжений. Шевалдышев заверил меня, что имущество останется в целости и сохранности. Я попросил заложить лошадей в сани и подать их к черному ходу, ведущему на Никольскую. Когда изрядное количество ассигнаций перекочевало из моего кармана за пазуху домовладельца, радость его по поводу нашего отъезда сделалась неописуемой. Он проводил нас в кабинет, достал из шкапа пыльный графинчик и предложил французского ликерчика — мы не отказались, а сам, так и не получив в третий раз по морде и будучи немало обрадован этим обстоятельством, скрылся за дверью, отправился распорядиться насчет саней. Едва мы с канальей Лепо успели пригубить, как за стеной раздались команды Шевалдышева, отправлявшего сына за лошадьми. Его голос звучал бодро, его голос перекрывал ор ребенка, которого баюкали в соседней комнате, его голос… словом, это был голос счастливого человека. Я вновь приложился к бокалу и, довольный собой, откинулся в кресле. Приятно сознавать, что хлопоты, доставленные ближнему, пришлись ему в радость.

Лепо тоже пригубил ликер. Выглядел каналья подавленно. Чтобы как-то расшевелить француза, я предложил пари.

— Жак, ставлю пять рублей против всех твоих сбережений, что тебя пристрелят, как только мы появимся на улице.

Мосье поперхнулся и закашлялся. Я подскочил к нему и похлопал по спине, добавив:

— Или зарежут.

Лепо отстранил мою руку.

— Шутить изволите-с, сударррь мой!

— И не думал шутить. За сегодняшний день половина из тех, что оказались рядом со мной на улице, мертвы. Так что давай, делай ставку! Или ты не веришь, что выживешь?!

Француз проигнорировал мою затею.

— Сударррь мой, — произнес он, — я вот-с думаю, а ррразумно-с ли оставлять-с вещи Шевалдышеву? Ррразве можно-с доверррять ему? Он же каналья-с?!

— И что ты предлагаешь?

— Я мог-с бы задеррржаться, устррроить все лучшим-с обррразом-с, а потом-с пррриехал-с бы к вам, куда вы укаже-те-с…

— Нет уж, уволь! — ответил я. — Оставлять добро на попечение двух каналий я тем более не намерен.

Мосье вздохнул и развел руками.

— Ну-с, как знаете-с, сударррь мой.

Я вернулся в кресло.

— Ну так как насчет пари?

Француз отмахнулся.

Появился Шевалдышев и сообщил, что сани готовы. Мы направились к выходу. В дверях я пихнул Лепо и спросил, не передумал ли он насчет пари. Каналья фыркнул в ответ. Купец проводил нас к черному ходу и вышел за нами на лестницу.

— Милостивый государь, вы слишком много сделали для меня. Не смею более злоупотреблять вашим радушием. Оставайтесь дома, а мы уж сами спустимся, — заверил я домовладельца.

Он замер, на лице его отразилось сомнение. Для полноты счастья ему хотелось присутствовать при нашем отъезде.

— Но кто-то ведь должен запереть за вами, — произнес он.

Я обнял Шевалдышева и трижды облобызался с ним по русскому обычаю.

— Нынче, любезный, опасно выходить на улицу. Ты уж обожди, пока мы отъедем подальше, — настойчиво рекомендовал я домовладельцу. — Да и затем, вдруг нас полиция увидит. Получится, что ты помог нам скрыться. Шварцу это не понравится. Он и без того с утра смотрел на тебя подозрительно. А так скажешь ему, что тебя мы побили до бесчувственного состояния и бежали.

Мои доводы убедили каналью купца, и мы с Лепо вдвоем отправились вниз. Я шел впереди, освещая ступени свечой. Француз с двумя сундуками кряхтел позади. У самого выхода я ухватил за воротник труп посыльного, оттащил его в сторону и спихнул вниз по лестнице, ведущей в подвал. И почему я сразу не догадался это сделать?

— Что это? — спросил француз, пытаясь в полумраке рассмотреть: с чем это я вожусь?

— Да Шевалдышев, стервец, бросил тут мешок с картошкой! Кстати, Жак, в последний раз тебя спрашиваю, ты не надумал насчет пари? Ты, что, нюх потерял? Неужели не чувствуешь выгоды? Ну, убьют тебя, я заберу твои деньги, а тебе уже по хрену все! Зато, если останешься в живых, получишь пять рублей!

— Нет уж, сударррь мой, не хочу рррисковать-с!

— Эх, не азартный ты человек! И чудной! Ведь ты все равно рискуешь, раз пошел со мною.

Я отодвинул щеколду, открыл дверь и шагнул вперед. Сани стояли у самого подъезда. По Никольской в темноте шли люди. Однако никто при моем появлении не затеял стрельбу и не бросился на нас с ножом. Я зевнул и полез в кузов.

Глава 8

Лежа в карете и укутавшись в шубы, мы зевали всю дорогу до Валдаев. Снаружи доносился монотонный гул: выл ветер, ямщик вторил ему, как и положено, заунывно. В те утомительные часы, когда дружище Морфей выпускал нас из объятий, я ехал, сжав зубы, готовый выбросить французишку на дорогу, так он мне надоел. Сдерживался с трудом. Смотрители на почтовых станциях в зависимости от моего настроения получали кто в морду, кто двугривенный и меняли лошадей без проволочек. Скоро мы прибыли в пункт назначения.

Трактир размещался в двухэтажной избе, занесенной снегом. Дорожку, ведущую к крылечку, замела метель. Сугробы наполовину завалили окна первого этажа, а окна второго этажа закрывали сосульки, оторвать которые можно было только вместе с крышей. Я не удивился бы, если бы однорукий Фрол оказался гримтурсом.[26]

Я отправил вперед Лепо — протаптывать мне дорожку. Утопая по колени в снегу, он дошел до крыльца. Не успел француз взяться за перила, как дверь распахнулась, вызвав снежную бурю, сквозь которую по ступенькам скатилась упитанная бабенка. Она опрокинула Лепо в сугроб и навалилась сверху. Следом выскочил худощавый мужичок в рваном сюртуке и принялся поленом охаживать женщину.

— Зараза! Я ж тя сколько учить буду, что кур ощипывать надо! Зараза! Дыши теперь гарью!

Я открыл дверцу, предстояло забавное зрелище.

Бабенка визжала, словно ее не колотят, а режут. Лепо охал под нею. Я понадеялся, что мужичок иной раз промахнется и французишке тоже перепадет.

— Обычное дело, — прокомментировал происходящее ямщик.

Тут я заметил, что мужичок орудует левой рукой, а правый рукав сюртука болтается пустой.

— Фрол, — окликнул я.

Он обернулся.

— A-а, это вы, сударь.

Бабенка воспользовалась моментом и начала подниматься, утаптывая француза глубже в снег. Экзекутор пихнул ее поленом, и она опять свалилась на Лепо. Фрол не спеша поднялся по ступенькам и скрылся за дверью. Я направился за ним, стараясь ступать по следам, оставленным Жаком. Когда я добрался до крыльца, бабенка уже стояла на ногах, но разминулся я с нею лишь после того, как она в третий раз укатилась в сугроб в обнимку с канальей.

— Свояченица — сука, — объяснил мне Фрол, когда я переступил порог. — Дыши теперь палеными перьями.

Несколько свечей скудно освещали трактир. Пахло прокисшими щами, пережаренным луком и — конечно же — палеными перьями. Из-за облупленной печи вышла жена хозяина, которая, судя по ссадинам на лице, успела получить поленом за каждую составляющую висевшего в воздухе смрада. Увидев меня, она перекрестилась. За нею выскочила румяная девка со смешливой физиономией.