Рассыпанные искры - Эли Визель

Как все ученики Баал-Шема, он страшился гордыни: «Когда я предстану перед Создателем, Он спросит, почему я не научился всему тому, чему человек может и должен научиться за время пребывания на земле? И я отвечу: „Не осуждай меня — я был недостаточно умным, но вряд ли это моя вина“. „Тогда почему ты не отказался от земных удовольствий и не посвятил всего себя служению Господу?“ „Ты не должен винить меня, — скажу я, — у меня просто не хватило для этого телесных сил“. Потом суд разберет, помогал ли я людям. Я буду вынужден признать, что и здесь мне частенько не удавалось исполнить свой долг. Оправдываться я смогу лишь тем, что сам всю жизнь нуждался. Но, видится мне, под конец один из судей, не сдержав гнева, воскликнет: „Одного я не в силах понять. Ты не жил, не молился, как тебе следовало, чем же ты так кичишься?“ И на это, — говорил рабби Михл, — на это обвинение у меня не найдется ответа».

Рабби Вулф из Збаража, человек бесконечно благочестивый, бесхитростный, каждый вечер, перед тем как лечь спать, повторял: «Я отказываюсь от своих прав на все, чем владею. Все, что принадлежит мне, более не мое. Значит, не беда, если воры что-нибудь украдут, ведь они не нарушат закон».

Однажды в его присутствии жена поссорилась со служанкой. Увидев, что женщины отправились в раввинский суд, он встал, надел субботнюю одежду и последовал за ними. «Зачем ты беспокоишься? — спросила жена. — Обойдусь без твоей помощи». «Ты-то да, а служанка? Тебя они знают, а ей, бедной сиротке, никто не поможет».

Своему кучеру он сказал: «Пожалуйста, выбрось кнут. Даже если лошадь действительно заслуживает кары, почему ты считаешь, будто именно тебе предназначено наказать ее?»

Как-то ему донесли, что такие-то евреи поздно ночью играли в карты.

«И вы хотите, чтобы я осудил их?! — вскричал он. — А почему я? И во имя чего, за какое преступление? Они засиживаются допоздна? Но ведь это прекрасно — сопротивляться сну. Они сосредоточивают свое внимание на игре — и это тоже похвально! Рано или поздно на карты они махнут рукой, а дисциплина ума и тела останется. И это время они тогда посвятят Богу. С чего же мне осуждать их?»

Как-то он участвовал в церемонии обрезания. Выглянув на улицу, он заметил дрожащего от холода кучера: «Внутри тепло, — сказал он ему, — пойди согрейся, выпей и съешь чего-нибудь». — «А кто же присмотрит за лошадьми?» — «Я».

Кучер сделал так, как пожелал учитель.

Через несколько часов люди нашли рабби Вулфа: весь в снегу, замерзший, он прыгал с ноги на ногу. До него просто не доходило, почему, собственно, гости подняли такой шум.

Легенда изображает рабби Гирша, сына Баал-Шема, застенчивым и малопримечательным человеком. В то время, как отец его умирал, рабби Гирш заснул. Его пришлось разбудить и привести к смертному ложу Учителя, и тот заговорил с ним, однако рабби Гирш ничего не понял. Его призывали возглавить движение, но убедились, что ему недостает авторитета. Он ушел в себя и в последние годы жизни беседовал только со своим покойным отцом. Во сне он спросил его: «Как следует служить Богу?» Баал-Шем поднялся на высокую гору и ринулся в пропасть. «Вот так», — ответил он.

В другой раз Баал-Шем явился ему в образе горы, объятой огнем и извергающей тысячи языков пламени: «И вот так тоже».

МАГГИД ИЗ МЕЖИРИЧА

«Почему ты плачешь, мама? Потому что горит наш дом?» — «Да». — «Мы обязательно построим другой, я обещаю тебе». — «Дело не в доме, сынок, я плачу оттого, что драгоценный документ гибнет на наших глазах». — «Какой документ?» — «Наша родословная, наше фамильное древо, а ведь оно прославлено, ты знаешь». — «Не плачь. Я дам тебе другое. Я начну новое, я обещаю тебе».

В это время Дов-Беру было пять лет.

Он родился на Волыни в 1710 году и был на десять лет младше Баал-Бема. Будущий Маггид из Межирича происходил из бедной семьи. Учился он прекрасно; как и Баал-Шем, рано женился; зарабатывал скудно — сперва учил детей, а позже стал странствующим проповедником. Он пользовался всеобщим уважением, прослыл честным, благородным, строгим и требовательным человеком. Бедствуя, он нашел приют в заброшенной лачуге, где и жил со своей женой в полной нищете. Здесь родился их сын Авраам.

Утверждают, что однажды, когда жена своими сетованиями вывела его из себя, Дов-Бер воскликнул: «Да будет так: я прокляну мой народ, ибо он мог бы помочь нам, но не делает этого». Он вышел на улицу и, глядя в небо, сказал: «Да обретет Твой народ счастье, мир и благополучие». И, вздохнув, прибавил: «Но его деньги, деньги, в которых он мне отказывает, — пусть обратятся они в камни и крапиву».

Дов-Бер, однако, так и остался бедняком, но никогда больше не жаловался. Напротив, он превратил нищету в добродетель. Как и большинство ранних учителей, он поначалу страстно противился хасидизму. Он не одобрял путь Баал-Шема и как ученый-талмудист, и как мистик, верящий в необходимость умерщвления плоти. Путь самого Дов-Бера был иным: не облегчать, а отягощать жизнь. Он вел размеренное, интроспективное существование, иногда постясь от одной субботы до другой. Он терзал свое тело, пока ему стало невмочь, и он опасно заболел. Обратился к лекарям, но те признались, что не в состоянии ему помочь. Тогда кто-то посоветовал ему повидать Баал-Шема, провидца-исцелителя, о котором говорили все вокруг. Он пошел к нему, руководствуясь скорее заботой о своем здоровье, нежели интеллектуальным любопытством. Он рассчитывал на некоторое облегчение страданий, возможно, даже на полное излечение, но, разумеется, не ожидал влияния достаточно сильного, чтобы заставить его сойти с намеченного пути.

Мы знаем: их первая встреча оказалась неудачной. Правда, гость и не надеялся на многое, но это было хуже, чем разочарование. Это был полный провал. Баал-Шем рассказал ему причудливую историю о кучере и лошадях (вроде той, что он поведал Яакову-Йосефу из Полонного) — и все. Измученный и встревоженный, Маггид ответствовал гробовым молчанием. «Я тащился в такую даль не за тем, чтобы выслушивать побасенки о лошадях», — подумал он. Контакта так и не получилось. Казалось, у этих людей нет ничего общего. Маггид, раздосадованный напрасной потерей времени, вернулся на постоялый двор и приготовился к путешествию домой. Лошади были запряжены, коляска ждала, когда явился посыльный и пригласил его к Баал-Шему. Маггид согласился вернуться. Почему? Вероятно, решил, что, явившись в такую даль, может позволить исцелителю предпринять вторую попытку. Они встретились в полночь. Баал-Шем вручил ему Книгу Сияния, «Зохар»: «Можешь читать?» — «Да». — «Прекрасно. Читай». Маггид повиновался. «Так нельзя читать, — прервал ею Баал-Шем. — Я вижу: ты умеешь разбирать знаки, но твоим знаниям нужна душа».

И тут все преобразилось. Комната озарилась светом. Маггид вновь стоял на Синае, он увидел огонь. И он понял, чего ему недостает, понял и то, что Бешт — единственный человек, который поможет ему достичь вершины. Он стал его учеником, свидетелем, его самым блестящим последователем. Позднее, проповедуя учение Баал-Шема, он удостоверял подлинность самых невероятных историй, заявляя: «Я при этом присутствовал». Вот один из примеров: «Когда Баал-Шем ел, с небес слетел Ангел, схватил его еду и предал ее жертвенному сожжению. Я там был и видел это своими глазами».

Верил ли он сам в свои истории? Возможно. Он любил повторять их. Он рассказывал истории о своем Учителе, но очень редко цитировал его. Изречения, притчи, основные мысли Баал-Шема можно найти в работах других его учеников. Маггид не оставил нам ничего, кроме историй, полных сверхъестественных деяний. Без сомнения, это был способ изложить его собственную концепцию рабби-учителя, облеченного почти безграничной властью. Вдобавок подчеркивалась исключительная близость Маггида к Баал-Шему. Как будто ему одному дано было видеть то, что Учитель скрывал от других.

«Что ты узнал в Межириче? — спросили у рабби Аарона из Карлина. — „Ничто“. — „То есть как?“ „Да так, — сказал он. — В Межириче я узнал, что я — ничто“. „А ты? — спросили рабби Леви-Ицхака из Бердичева. — Что ты открыл в школе великого Маггида?“ — „Я открыл, что Бог существует, что Он — Бог этого мира и всех миров“. — „Но, рабби, это знает каждый“. „Нет, — ответил знаменитый бердичевский рабби, — везде это говорят, а в Межириче это знают“».

Третий Учитель хасидизма, рабби Шмелке из Никольсбурга, свидетельствовал по-своему: «Давным-давно, в ослеплении юности, я умерщвлял свою плоть, чтобы примирить ее с душой. После Межирича я понял, что был неправ. Плоть и дух могут и должны жить в гармонии».

Эти три истории весьма симптоматичны. Они раскрывают облик паломников, очарованных Межиричем, а также многообразие знаний, почерпнутых ими там.

«После смерти Учителя нашего, Исраэля Баал-Шем-Това, сама Шхина взвалила на плечи поклажу, взяла посох и пошла из Меджибожа в Межирич», — говорит нам легенда устами нескольких прославленных учеников. Достоверная или апокрифическая — не столь уж важно, — она доказывает одно: именно Маггид пришел на смену Баал-Шем-Тову.