Свободная любовь - Якоб Вассерман

Во время представления Вандерер не столько обращал внимание на игру, сколько наблюдал за своею спутницей. При первых звуках увертюры Эльвина побледнела, и все окружающее перестало для нее существовать. Ее музыкальная восприимчивость поразила его.

Когда в сцене тюремного заключения среди мертвой тишины раздался призывный звук трубы, Эльвина в изнеможении откинулась на спинку кресла, прижимая руки к сердцу.

– Мы поужинаем у меня, – заявил Вандерер, выходя из театра. Эльвина посмотрела на него преданно и устало заняла свое место в карете. Возбуждение угасло, и опять она рассеянно глядела отсутствующим взглядом.

Через два дня после этого он встретил Ренату в картинной галерее. Эта встреча имела для Вандерера роковое значение. Когда он расстался с Ренатой, закат показался ему ярче, а горизонт шире. Три раза натыкался он на прохожих, но это не выводило его из задумчивости. Наконец он остановился у кафе, в котором бывал Зюссенгут, нередко просиживавший здесь до утра. Любили сюда хаживать Стиве, литератор Герц и актер Ксиландер, брат Анны. Иногда заглядывал и Гудштикер, чаще предпочитавший более аристократичное кафе в Луитпольде. Вандерер подсел к столу Герца.

– Кстати, господин фон Вандерер, – тотчас же обратился к нему Герц, – вы знаете Гизу Шуман?

Оказалось, что Гиза стала любовницей Зюссенгута. Он сам первый объявил об этом и тут же начал распространяться на ту же тему. Описывая страсть и ненасытность восточной красавицы в любовных утехах, он без стеснения описывал подробности, говорить о которых в обществе, по мнению Вандерера, было неприлично. Но Зюссенгут считал приличия псевдоморалью.

– Вы спросите, почему я настоял, чтобы в первую же ночь Гиза была сверху? Чтобы она оседлала меня, как амазонка? – спрашивал Зюссенгут и тут же отвечал: – Все очень просто. Такой женщине, как она, сломленной и униженной, необходимо снова ощутить свою силу и свое величие. Я же дал ей шанс почувствовать власть – власть над мужчиной, одним из тех, кто правят подлунным миром. В те счастливые для нас минуты она не просто заставляла меня трепетать и изнемогать от блаженства – она исцеляла себя от недуга, которым заразило ее больное общество.

Вандереру было стыдно слушать его вдохновенно-циничные речи.

– Ах, это обращение девушки в женщину! Кто этого не испытал, тот никогда не жил. Для женщин, опутанных цепями общественных предрассудков, потеря невинности – всего лишь продолжение процедуры вступления в брак, с неизменными стонами и красным пятнышком на простыне, ритуал обретения уз, которые навеки свяжут бедняжку с одним-единственным мужчиной. Я же заявляю: это символ разрушения преград на пути в настоящую, полную наслаждений жизнь. Что мне за дело до ваших солнечных восходов, до вашего моря, ваших глетчеров! Лес и море, солнце и месяц заключаются для меня в одном-единственном существе, в пределах шести квадратных метров моей комнаты. О! Эти дочери Востока, в ком потоки нежности сливаются с реками горячего темперамента, в ком умение преданно служить мужчине граничит с безумием! Моя Гиза не прекращает свои ласки до тех пор, пока я не падаю, опустошенный, и не молю ее о пощаде.

Его руки хватались за пустоту, точно ловя какой-то ускользающий предмет, потом застывали в неподвижном жесте и бессильно падали вниз.

– Эти мистерии девической психики! Разоблачение сокровенной сущности! Проникните в мир женской чувственности, и вы найдете ключ к самым загадочным движениям ее психики. Охраняйте ее тело – и вы сохраните ее душу от нравственного падения. Потому что только благодарность отдает ее вам всецело. Не переживаю ли я теперь самое совершенное счастье? Когда она просыпается утром и улыбается мне – это моя утренняя молитва. Когда она снова и снова доводит меня до экстаза, это моя прогулка, мое ученье, моя карьера!

– Великолепно! – сказал Герц и принялся опять за свою газету. Стиве сочувственно кивнул головой и закашлялся. Этим он обыкновенно избавлял себя от необходимости подавать реплики.

– Посмотрите вокруг: каких мужчин выбирают самые лучшие из женщин? Вымогателей, пиратов, торгашей! Сколько дают любви – столько и требуют взамен… Я же не требую ничего от этой женщины; я бескорыстно отдаю ей свою верность, свои заботы, всего себя. Каждое настоящее счастье есть рабство.

– Это правда, я тоже часто об этом думал, – заметил Ксиландер.

Вандерера возмущала истерическая откровенность Зюссенгута. Он встал и начал беспокойно ходить между столами. Его мысли упорно возвращались все к одному и тому же образу. Он потерял всякую силу воли и способность рассуждать; хотел уехать из города, хотел писать, чтобы высказаться, но какие мог он делать признания? Решения, одно другого безумнее, приходили ему в голову. Хриплым голосом приказал он подать чернил и бумаги, написал Ренате письмо, запечатал и тотчас же поручил кельнеру опустить в ящик. До него по-прежнему доносился задыхающийся голос Зюссенгута, речь которого принимала все более и более пророческий характер. Он любил, когда его называли Спасителем женщин.

Медленно тянулась ночь, еще медленнее утро. В три часа Вандерер был уже в пустынных залах галереи. Он предпочел бы, чтобы вчерашнее письмо не было написано; ему казалось теперь, что он затеял какую-то игру в прятки. Он знал, что не уедет из города, но благородное самоотречение, выраженное в послании к Ренате, поддерживало в Анзельме уважение к самому себе.

Около пяти часов послышались легкие шаги по каменным плитам лестницы, и Вандерер, побледнев, замер у одной из картин. Произнесенное вполголоса приветствие заставило его вздрогнуть. Рената слегка тронула его за рукав и сказала:

– Я знала, что вы здесь.

Он беспомощно посмотрел на нее.

– Сядем, – предложила Рената, – я устала. Сгущались сумерки. Темно-красные стены, золотые рамы и взирающие с полотен лица – все это составляло особый мир, молчаливый и далекий.

– Мне хотелось еще раз прийти сюда, – сказала Рената робко, точно прося прощения. – Ваше письмо испугало меня, но и обрадовало. Мысль, что я кому-то нужна и дорога, подняла меня в собственных глазах. Но было бы лучше, если бы вы мне сказали все, вместо того чтобы писать.

– Фрейлейн Рената, я виноват пред вами. Но мною владело что-то, не подчиняющееся моей воле, какая-то слепая сила… Может быть, вы сами… Да, вы сами, сами того не ведая.

– Я понимаю вас. Вам не в чем оправдываться, – сказала, поднимая вуаль до самого лба, Рената, нервно закусив нижнюю губу. Вдруг она поднялась. – А что, если я пойду за вами, куда вы захотите, готовая на все, чего бы вы ни попросили?

Вандерер молчал как громом пораженный. Рената неподвижно стояла перед ним, лицо ее побледнело от стыда, страха и ожидания.

– Не думайте, что для меня безразлично, о ком из мужчин идет речь, – прибавила она. – Я никогда не выйду замуж за герцога. Я не могу продать свое достоинство за герцогскую корону.

Что, собственно, побуждало ее поступать так? Не выбирая, вытянула она свой жребий из урны судьбы, как дитя с завязанными глазами.

– Если бы вы только захотели, – сказал Вандерер в волнении, близком к помешательству, – тогда я узнал бы, что такое счастье.

– Ах, счастье, – печально и неуверенно возразила Рената, – это еще вопрос.

– Огромное, непостижимое счастье, – бормотал Вандерер, которого трясло как в лихорадке. В то же время душу его наполнял непреодолимый страх пред будущим. Чужая воля, завладевавшая его собственной волей, парализовала мысли и способность действовать.

– Да, я хочу бежать, – повторила Рената, страстно жаждавшая какого-нибудь решения. – Мне ненавистна вся моя жизнь.

– Будущее, которое я могу вам предложить, не узнает забот, – поспешно сказал Вандерер, хотя ему было неясно, как, собственно, все случится и как она представляет себе это будущее.

– Будущее! – с гневом произнесла Рената. – Я вовсе не думаю о нем. Я не хочу знать каждую комнату, в которой мне придется жить. Вы совсем не обязаны на мне жениться. Вы должны только постараться понять, что я собою представляю и чего я хочу. Потому что я сама этого не знаю.

– А последствий вы не боитесь? – озабоченно и со страхом спросил Вандерер.

– Разве вы мне не сказали, что любите меня? – с отчаянием прошептала Рената. – Или письмо было написано только ради того, чтобы скоротать время? Что касается меня, то я все взвесила. Иначе и быть не может. Я знала, что вы презираете людей, которые меня окружают, и когда почувствовала себя оскорбленной, то подумала о вас. Я не хочу продать себя за титул, нет! Лучше я подарю себя. Я хочу порвать со всем своим прошлым, и, если вам будет угодно, я буду работать, как поденщица. Вот что еще мучает меня: мне хотелось бы знать, как живут сотни тысяч женщин, которые нас проклинают. Не вечно же жить во дворце и слышать лишь отдаленное эхо проклинающих голосов! Нет, нет!

С широко открытыми глазами ждала Рената ответа. Вандерер назвал ее по имени и поцеловал ей руку.