На бензоколонке только девушки - Фэнни Флэгг

– Сьюки, успокойся. Нет у тебя приступа. Все с тобой хорошо.

– Нет, Эрл, не все… Я чужая в собственном доме!

Эрл дал ей подышать пару минут в бумажный пакет, она немного успокоилась, но сердце у нее все еще колотилось, кружилась голова. Она вдруг стиснула его руку:

– Эрл, ты теперь знаешь, что я – это не я… ты меня разлюбишь?

– Нет! Ты моя жена, я тебя люблю. Ты всегда будешь тем же чудесным человеком, каким всегда была. Ничто не изменилось.

– Как ты можешь такое говорить? Изменилось все. Я теперь совсем другой человек, даже не тот, кем была несколько минут назад.

– Вот и нет.

– Вот и да! Вчера я была человек английского происхождения и южно-методистского вероисповедания, а сегодня – польско-католическая личность и безотцовщина.

– Ой, милая, ну вдумайся. Если бы ты ничего не узнала, разве не была бы ты тем же самым человеком?

– Но я же узнала… и теперь знаю, что я – не я. Как же теперь опять стать собой? Да я собой вообще никогда не была! Не понимаю, как ты можешь так спокойно говорить. Ты был женат на мне все эти годы, а сам и не знал, кто я такая и кто мои родители.

– Милая, это не имеет значения. Я люблю тебя. А не твоих родителей.

– Но… а как же дети? Я, может, дочь преступника или серийного убийцы. Кто знает. (Эрл рассмеялся.) Ничего забавного, Эрл. Ты смейся, конечно, но это у меня гены двух совершенно чужих мне людей носятся по всему организму. Я знаю про ДНК – это имеет значение.

– Ох, милая…

– Нет, правда, вот ты бы как себя чувствовал, если б не знал, кто ты такой?

– Но, милая… мы же знаем. Тут вот прямо написано, что ты – дочь Фрици, фамилию произнести не могу, но она-то и была твоей матерью.

– Да, но я с ней незнакома. И не опознала б, даже если бы на нее упала. Она могла быть Дорис, продавщицей помидоров, запросто!

Чуть погодя Эрл наконец смог усадить Сьюки и скормить ей немного супа и кусок тоста, но она ревела и сморкалась весь ужин напролет.

– В голове не помещается, что я не Симмонз. Неудивительно, что я никогда не была хорошенькой.

– Сьюки… ты очень хорошенькая.

– Не как Ленор…

– Нет, иначе… но настолько же, если не более. Не понимаю, почему ты никогда мне не верила.

Но Сьюки не слушала.

– Я даже не Крэкенберри. Неудивительно, что я никогда не была такой умной, как Бак.

– Сьюки, милая, ты умница.

– Нет, не умница. Я проваливала алгебру три года подряд. Это, по-твоему, умница, Эрл?

После супа Сьюки все перечитывала и перечитывала документы, час за часом, и чувствовала себя как в «Сумеречной зоне»[10]. Все казалось нереальным. Она понимала, что ребенок со странным именем, указанный в свидетельстве о рождении, – вроде бы она, но ей никак не удавалось в это поверить. Эрл ужасно маялся и все заглядывал к ней, спрашивал, не помочь ли чем, но чем тут поможешь.

Примерно в половине четвертого Эрл настоял, чтобы она легла спать. Но даже после того, как Эрл выключил свет, ее мысли продолжали мчаться со скоростью миля в минуту. Говорят, когда умираешь, вся жизнь проносится перед глазами. Видимо, что-то подобное происходило и с ней. Каждый раз, когда она пыталась успокоиться и уснуть, какой-нибудь случай из детства вспыхивал перед глазами, и она вспоминала, как старалась угодить матери, сделаться той Симмонз, какой хотела Ленор. Волосы у нее всегда были темно-рыжие и прямые, и она помнила, как Ленор по утрам пыталась причесать ее и как смотрела разочарованно и приговаривала: «И унции кудрей не наберется». Она думала, сколько часов проторчала в парикмахерских, делая эти вонючие перманенты, превращая волосы в сплошную кучерявую копну, лишь бы матери понравилось, иначе та плюнет да и обстрижет ее до короткого боба с челкой. Всю свою жизнь Сьюки смотрелась либо как Сиротка Энни[11], либо как голландский мальчонка, каких рисуют на банках с краской.

Не нравилось Ленор и то, что у Сьюки темные волосы, и хотя бы раз в неделю она глядела на них и молвила с эдаким сожалением: «Ну конечно, в твоем возрасте я была пшеничной блондинкой. И с чего у тебя волосы так потемнели? Светлые были у тебя маленькой…»

Сьюки даже попыталась как-то раз перекраситься в пшеничную блондинку, но вышел очень неприятный розовый оттенок. Почти весь первый класс в старшей школе ей пришлось пережить с ярко-розовыми волосами – задолго до моды на ярко-розовые волосы. А толку?

Конечно, это все ей снится в кошмарном сне, а назавтра она проснется и все встанет на свои места. Ну не может это быть правдой.

Жизнь продолжается

Пуласки, Висконсин

1928 год

После Первой мировой войны сонный буколический мир провинциальной Америки начал меняться, а виной тому стал человек по имени Генри Форд. Изобретя первую «модель Т», он поставил Америку на колеса; дороги строились, автомобили совершенствовались, а люди, никогда прежде не выбиравшиеся дальше предместий своих городов, вдруг тысячами ринулись путешествовать. Не успевали прокладывать трассы, а тут вдруг семейные автомобильные поездки стали последним писком моды. Американцы тех времен – первопроходцы и врожденные любители приключений, а потому вскоре они начали кататься по всей стране. Если б можно было выстроить дорогу через океан, они бы добрались и до Европы, и до Южной Америки.

Новые предприятия – кемпинги, турбазы, гостиницы, мотели и рестораны – расплодились по всей стране, всё для удобства туристов в пути.

В 1920 году в Штатах было всего 15 000 заправочных станций, но уже к 1933-му – 170 000.

Было ясно: за автомобилями будущее, а значит, что может быть лучше заправочной станции? Бензинщики продавали франшизы направо и налево. А у Станислава Юрдабралински был идеальный участок для заправки – пустырь за домом. И вот он, вложив сбереженное, взял еще одну ссуду в банке, закончил двухнедельные курсы по управлению станцией техобслуживания и получил униформу «Филлипса-66»[12], с фуражкой и черным кожаным галстуком-бабочкой; вскоре в Пуласки открылась новехонькая круглосуточная станция техобслуживания и автозаправки.

Станислав очень гордился наконец открывшимся семейным делом, но когда решал, как назвать станцию, постановил, что «Филлипс-66 семейства Юрдабралински» – длинновато, и потому назвал ее «Филлипс-66 Винка» – в честь сына, который когда-нибудь ее унаследует.

В ночь открытия, когда над колонкой загорелся большой круглый подсвеченный шар, вся семья часы напролет смотрела, как он светится в темноте. Папуля, перебравшийся ночевать на кушетку внутри станции, желая им спокойной ночи, включил и выключил неоновую надпись «Открыты всю ночь» в витрине.

С тех пор вся их жизнь сосредоточилась вокруг автозаправки. Бодрый шум легковых и грузовиков, круглосуточно подкатывавших к станции, означал, что папуля занят, и это хорошо. Винк и девчонки все детство играли с колесными колпаками, шлангами, старыми свечами зажигания и покрышками, вдыхали запахи бензина. Было весело. Когда Фрици было одиннадцать, а Винку – девять, они уже умели менять колеса, заливать бензин и давать сдачу на кассе. Вскоре Юрдабралински стали известны просто как Семья с Автозаправки. В каждом городе была такая… ну или вскоре появилась.

1936 год, после того как на страну обрушилась Великая депрессия, оказался чудовищным, однако семейству Юрдабралински все удалось лучше многих: у них были молоко и сыр с близлежащих ферм и яйца из-под кур, которых мамуля держала на заднем дворе. А еще у них был Винк – он вырос в здоровенного сильного парня, любил охоту и рыбалку, и потому еда с их стола никогда не пропадала.

Станислав добыл себе окружной контракт и заправлял теперь муниципальный транспорт – пожарные и полицейские машины, снегоуборщики и все школьные автобусы, – а также обслуживал его, и потому, когда многие автозаправки по стране позакрывались, станция «Филлипс-66 Винка» сумела выжить.

Летом 1937 года в доме Юрдабралински унынием и не пахло. По четвергам мамуля играла в ансамбле аккордеонисток Пуласки, и четыре вечера в неделю они репетировали в гостиной. Младшие девочки участвовали в школьном аккордеонном ансамбле и тоже подыгрывали, а после школы старшеклассники собирались у них на просторном чердаке над вторым этажом с громадным патефоном на столе в углу, танцевали и играли в настольный теннис.

Фрици и ее сестры уже вошли в возраст, и мальчишки либо постоянно болтались вокруг автозаправки, либо сидели на крыльце большущего двухэтажного кирпичного дома по соседству.

Даже у Винка, работавшего с отцом на станции после школы, имелись воздыхательницы, и они набивались в машины и прикатывали поглазеть да похихикать, покуда он устраивал их автомобилю полное техобслуживание: мыл стекла, проверял масло, воду, антифриз и аккумулятор, подкачивал шины. Денег им обычно хватало на галлон четырнадцатицентового бензина, а иногда и всего на полгаллона. Одна местная девчонка, Энджи Бруковски, помладше Винка, брала у своего отца машину, и они с подружками приезжали чаще обычного – даже когда денег на бензин не было никаких. Папуля говаривал, что шины у старика Бруковски проверяются чаще, чем у любой другой машины в штате Висконсин.