Перелом - Ирина Грекова

— Нет, надо! — отвел мою руку сильными, смуглыми пальцами. И рука как у отца, не только голос. Какое-то колдовство. Выпили.

Короче говоря, непривычная к вину, я опьянела быстро, и понесло меня, понесло... Незнакомый казался знакомым. Голос отца — оттуда, из первого детства... Белые просторы за окном по-прежнему бежали мимо, но уже посерели, принахмурились. Сизо-розовая заря прикоснулась к ним. Все это было безмерно красиво. И вдруг...

— Как вы хороши! — сказал сосед. — Как я рад, что встретил именно вас! Как вас зовут?

— Кира. Кира Петровна. А вас?

— Виктор. Виктор Владимирович. За наше знакомство!

И так далее.

Он говорил мало, больше молчал, сузив свои странные глаза, придвигаясь все ближе. Непонятным образом случился поцелуй. За ним — второй, третий... Все это было похоже на любовь, о которой я читала в книгах: внезапную, всепобеждающую, сильную, как что? Кажется, как смерть. «Неужели? — с ужасом подумала я. — Да, похоже...»

Я не узнавала себя. Общее приятие мира продолжалось, даже взмывало выше, захлестывало. Под ногами уже не было дна... Ну и пусть. Так даже лучше — без дна. Каким-то образом мы оказались уже на «ты», называли друг друга «Кира» и «Витя». Я дала ему свой адрес и телефон; по делам службы ему иногда приходится бывать в моем городе. «Город-сказка», — выразился он, и мне понравилось, хотя похоже было на статьи Бориса. Словом, все вверх ногами... Исчезло, провалилось все такое важное раньше — работа, больница, Главный, сыновья... Остались странные, черно-бронзовые глаза архангела, ромбовидный значок на его груди, о который я оцарапала щеку... «Вот, значит, как это бывает», — пьяно подумала я.

— Граждане, через полчаса Москва, — сказала, входя, проводница. — Извиняюсь, конечно, — добавила она, видя, что «граждане» целуются. — Приготовиться к выходу. Билеты нужны?

— Нужны, — сказали мы одновременно. Она выложила билеты.

Значит, все. На пороге — Москва.

Странные, уже чужие глаза подернулись дымкой. Аккуратно сложил в «дипломат» остатки закусок, поставил пустую бутылку под столик. Молча снял сверху мой чемодан. Неужели все?

Голос из репродуктора:

— Граждане пассажиры, наш поезд прибывает в столицу нашей Родины, город-герой Москву. Проверьте, не забыли ли вы что-нибудь из своих личных вещей.

Как будто ничего не забыла. Пальто, шапка, шарф. Чемодан в руке, через плечо — ремень молодежной сумки... Кругом все покачивалось, плыло. Толпящиеся деловые спины в коридоре. Среди них — его спина, уже совсем чужая. Неужели не обернется, не попрощается? Обернулся. Рука, вежливо поднятая к фуражке. Сошли на перрон. Какая-то женщина: «Витя!» Обняла, поцеловала. Вероятно, жена. Впрочем, какое мне дело? Ничего особенного не произошло. Несколько поцелуев. С кем не бывает? Со мной не бывало. Только почему так больно? Не надо было пить. Поделом мне.

Стояла на перроне с чемоданом у ног. Бородатый молодой человек в запушенной снегом шапке выделился из толпы, подошел, поклонился и спросил:

— Кира Петровна Реутова?

Отчетливо пророкотали три «р».

— Я из оргкомитета, приехал за вами.

— Отлично. — Изо всех сил стараясь не подать виду, что Кира Петровна Реутова попросту пьяна.

Что это было? Зачем?

И вообще, оглядываясь назад, я все яснее вижу, сколько в моей жизни было поступков (или не поступков, попустительств), сделанных не почему-либо, а «просто так»...

«И это русское словцо «так» прелестно», — писал, кажется, Достоевский.

11

«Побегаете по магазинам», — сказал Главный. Не больно-то побегаешь — доклад на докладе, и все интересные. Мой собственный — завтра. Почти не волнуюсь. А сегодня — по магазинам. Куртка для Валюна.

С непривычки Москва одуряет, ошарашивает. Многолюдство, мелькание, спешка. Машины, люди, впечатления — все теснится. Люди молчаливы, замкнуты. Каждый спешит по своему делу. Нет, не хотела бы я жить в Москве.

Повсюду огромные очереди — голова в магазине, хвост на улице. Кое-где они налипают, как пчелиные рои. В продуктовых — сравнительное изобилие. Но меня сейчас продукты не интересовали. Перед самым отъездом, если успею, куплю.

Одна из странностей нашей жизни — неравномерность снабжения. «Тут» есть, а «там» нет. И все равно действует социальный закон сообщающихся сосудов. Люди едут оттуда, где нет, туда, где есть. Закупают, везут. Берут отпуска, командировки, отгулы. Загружают поезда, самолеты... Сколько на все это уходит денег, времени, сил, здоровья! Берут не только для себя — для родственников, соседей, сослуживцев. А то и для перепродажи, разумеется, небескорыстной. Берут в огромных количествах. Меня поразил, например, старик в валенках, обшарпанной шапке, явно не миллионер, но весь обвешанный кольцами колбас. Он шмыгал носом, похлопывал валенком о валенок. А на улице — оттепель. Промочит ноги, подумала я, потом его кто-то лечи.

Куртка для Валюна. Пока что подходящей нигде не было. Показывали что-то ужасное: тяжелое, жесткое, цвета печной заслонки. Или вообще ничего не показывали, коротко буркнув: нет!

Чаще всего продавщицы в разговор с покупателем вообще не вступают. Скажут «нет», отвернутся и болтают с подружками о чем-то своем... Все молодые, в большинстве хорошенькие, но до чего же у них несимпатичные, гордые спины! Верно, думают: «Хорошо было бы работать в магазине, если б не покупатели...»

Нет, у нас в городе люди приветливее, общительнее. Нет нужного товара — продавщица поговорит с тобой, посочувствует, а то и выскажет свои соображения по поводу дефицита. Соображения у всех одни и те же, и справедливые: надо делать то, что людям нужно, и не делать того, что не нужно (кивок в сторону «печных заслонок»). Но как этого добиться, неясно. Поговорить, впрочем, приятно. Чувствуешь себя мыслящим по-государственному.

Нет, не хотелось бы мне жить в Москве, упорно думала я. Дома лучше. Пусть меньше товаров, хуже с продуктами, но привыкли, как-то приспособились, живем... Зато нет этих безумных лиц, этих чванных спин, словно бы говорящих: «Больно много вас сюда понаехало!»

Очереди, очереди... Большинство — женщины, но немало и мужчин. Те все норовили протиснуться вперед. Все это клокотало, бурлило, бурчало, переругивалось. А еще угнетал меня воздух — тяжелый, нечистый, не зимний и не весенний, полный угарных выхлопов. Таким же «угарным выхлопом» вспоминался мне и эпизод в вагоне. Вспоминать не хотелось, но мысль то и дело туда ехала.

Обошла ГУМ, ЦУМ, «Детский мир» — всюду одно и то же: «Нет!» — и спины. Впрочем, в одном магазинчике поскромнее показали мне куртку ярко-желтую, цвета яичного желтка. Тоже тяжелую, как те «заслонки», но даже без капюшона. Нет, нет и еще раз нет. Пойду-ка обратно в гостиницу — на всякий случай еще раз пробежать свой доклад.

Была, кажется, такая пьеса: «Человек с портфелем». Я не видела, а может, и не могла видеть (давно это было).

Так вот, появился человек с портфелем. Только отошла от прилавка, он меня остановил. Пожилой, бледноносый, интеллигентного вида. Портфель бокастый, раздутый.

— Вы как будто искали куртку с капюшоном, размер сорок восемь, рост четыре?

— Да, искала. А что?

— Дело в том, что совершенно случайно я приобрел именно такую куртку для своего внука. Оказалась мала: акселерация! Если хотите, могу уступить.

— Ой как удачно!

Отвел в сторонку, вынул из портфеля и развернул — ну, нечто сказочное! Такую видела в мечтах: темно-синяя, отделана красным. «Молнии» узенькие, почти невидимки.

— Как молодежь говорит, «фирма», — усмехаясь, сказал человек с портфелем. — А вот и «лейбл».

— Что такое? — не поняла я.

— «Лейбл» — по-английски этикетка.

«Лейбл» и в самом деле свисал где-то внутри куртки на нежном шнурке. «Made in...» Где именно made, я не разобрала. У нас ни курток таких, ни «лейблов» не делают (хочется думать — пока).

Взяла в руки — перышко! Посмотрела на цену — ну что ж, в моих возможностях. Дороговато, но как хорош будет в новой куртке Валюн!

— Спасибо вам, большое спасибо! Вы сами не представляете, как меня выручили!

Вынула деньги, отсчитала. Пожилой интеллигент изменился в лице. Бледный нос сморщился, верхняя губа приподнялась, обнажая фальшивые зубы:

— Ну нет, милая, так дело не пойдет. Мне эта курточка стоила много больше. Пришлось приплатить фее за прилавком, да завмагу, да еще кой-кому. Знаете, как эти дела делаются?

Сказать бы: не знаю и знать не хочу. И все. И ничего бы не было. Вернулась бы в гостиницу, еще раз прошлась бы по своему докладу... Но больно уж хороша куртка!

— Сколько же я вам должна? — Холодно, соблюдая дистанцию.

Он назвал сумму вдвое больше той, которая значилась в чеке. А главное, больше той, что лежала у меня в сумочке.

— Это же спекуляция! — крикнула я, да так громко, что несколько человек обернулись.

— Ша! — просипел «интеллигент», быстро превращаясь в обыкновенного жулика. — С луны свалилась! Психопатка! Лахудра! У самой денег нет, а туда же нацелилась!