Пакт, изменивший ход истории - Владимир Наджафов

При той же долгосрочной цели — низвержение капиталистических правительств везде, где только для этого представятся возможности, — менялись лишь методы и средства ее достижения. Известно, например, видение хода мировой революции Сталиным как процесса, совпадающего с территориальным расширением СССР и усилением его роли в мире. Произошло вполне назревшее слияние понятий «мировая пролетарская революция» и «мировое господство Советского Союза», писал по этому поводу М.С. Восленский{69}. Экспансию 1939–1940 гг. против своих соседей с запада советские руководители без стеснения оправдывали расширением сферы социализма за счет капитализма. А итоги Второй мировой войны оценивались прежде всего и главным образом как еще один, после Октябрьской революции 1917 г., сильнейший удар по капитализму.

Постоянно декларируя антикапиталистические приоритеты советской внешней политики, кремлевские руководители демонстрировали перед всеми верность наказу авторов «Коммунистического манифеста», призывавших коммунистов не скрывать того, что «их цели могут быть достигнуты лишь путем насильственного ниспровержения всего существующего общественного строя»{70}. Насилие было самым существенным признаком советской системы в соответствии с марксистско-ленинским определением государства как орудия диктатуры пролетариата. «Конечно, — соглашался В.М. Молотов, — без органов госбезопасности советской власти не было бы»{71}. Л.М. Каганович оправдывал массовые репрессии 1930-х годов тем, что члены сталинского руководства «были под властью идей наступления на советскую власть»{72}. Г.А. Арбатов, многие годы связанный с функционированием политических механизмов советской системы, пишет, что эти механизмы были «больше приспособлены для того, чтобы захватить и удерживать власть — власть, чем бы это ни прикрывалось и ни оправдывалось узкой группой людей, нежели для того, чтобы управлять на общую пользу делами государства, решать появляющиеся проблемы»{73}.

При анализе природы Второй мировой войны не избежать постановки вопроса о воздействии на систему международных отношений XX века такого мощного евразийского геополитического образования, каким была Российская империя в ее новом коммунистическом обличье. Линия великодержавной преемственности между Россией царской и советской, прослеживаемая некоторыми историками в «национальном большевизме» Сталина, вполне естественно вела к «советскому глобализму» — созданию максимально разветвленной системы имперских отношений и зависимости{74}. Это отвечало традиционному стремлению России к беспредельному территориальному расширению и столь же традиционной ее склонности противопоставлять себя другим странам. «Факт остается фактом, — пишет В. Булдаков в своей книге «Красная смута», — “республика”, возглавляемая цареубийцами, …пройдя путь от разнузданнейшей анархии к железной деспотии, ухитрилась разгромить почти всех своих противников и не теряла надежды на то, чтобы навязать свою волю всему миру. Это было подобием религиозной войны — того, что по-настоящему меняет ход истории»{75}.

Советские руководители, чем дальше, тем больше чувствовали себя продолжателями российских имперских традиций. Говоря о причинах «зимней войны» 1939–1940 г. с Финляндией, Сталин выразился так: «Мы знаем из истории нашей армии, нашей страны, что Финляндия завоевывалась 4 раза… Мы попытались ее пятый раз потрясти»{76}. Продолжилась традиция соединения собственно политической истории страны с проблемами международных отношений, когда любое решение или действие рассматривалось сквозь призму великодержавности и военно-стратегических интересов. В приверженности идее классовой борьбы и следовании российской имперской традиции, вопреки печальным для ряда империй последствиям Первой мировой войны, был заложен конечный развал Советской империи.

Совпадение (но только временное, на первых порах) экспансионистских устремлений лежало в основе взаимного тяготения сталинского Советского Союза и гитлеровской Германии, которые в августе-сентябре 1939 г. заключили между собой два договора — Договор (более известный как пакт) о ненападении 23 августа и Договор о дружбе и границе 28 сентября. Тоталитарные режимы — немецкий национал-социализм (нацизм) и советский коммуно-социализм (сталинизм) — стремились не просто к перераспределению в свою пользу территорий и влияния, а намеревались изменить направление общественного развития, перестроив мир по своему образу и подобию.

Глава советского правительства В.М. Молотов в ходе советско-германских переговоров в Берлине в ноябре 1940 г. говорил с Р. Гессу, заместителю Гитлера по руководству нацистской партией, что «в СССР и Германии много аналогичного, так как обе партии и оба государства нового типа»{77}. Действительно, в обеих странах налицо были атрибуты тоталитарной системы «партия-государство»: господствующая безальтернативная партийная идеология и государственное насилие как основной метод решения внутренних и внешних проблем. Свою заинтересованность в пакте с Советским Союзом германская сторона была не прочь подкрепить ссылкой на общность интересов двух стран, призывая «считаться с тем, что капиталистические западные демократии являются непримиримыми врагами как национал-социалистской Германии, так и Советского Союза»{78}.

Когда кинорежиссер М.А. Ромм снял документальный фильм «Обыкновенный фашизм», по большей части состоящий из трофейной хроники и поражавший зрителя очевидным сходством порядков в гитлеровской Германии и сталинском Советском Союзе, главный идеолог КПСС М.А. Суслов спросил режиссера: «Михаил Александрович, за что вы нас так не любите?»{79}. По свидетельству очевидцев, дочь одного из кремлевских руководителей отозвалась об этом фильме как об «антисоветском».

За время «советско-германской дружбы» — официальное определение характера сложившихся двусторонних отношений после заключения пакта о ненападении и договора о дружбе и границе в августе-сентябре 1939 г., сталинский Советский Союз немало содействовал военным успехам Германии в обмен на геополитические выгоды для себя. По признанию главы советского правительства В.М. Молотова, возможность приступить к проведению захватнических «советских мероприятий» на всем протяжении от Балтийского до Черного моря — от Финляндии до Румынии — была куплена за счет обеспечения Германии на время ее войны в Западной Европе «спокойной уверенности на Востоке»{80}.

Вторая мировая война началась с войны двух тоталитарных государств, Германии и Советского Союза, против Польши, получившей в марте-апреле 1939 г. гарантии безопасности со стороны государств европейского Запада, Англии и Франции. Нападение германских войск на Польшу 1 сентября 1939 г. было согласовано при заключении в Москве за несколько дней до этого пакта о ненападении между Германией и Советским Союзом с его секретным приложением о разделе Польши. Сохранилась географическая карта Польши, заверенная подписью Сталина, с проведенной по ней линией разграничения действий советских и германских войск. Вернувшись в Берлин, министр иностранных дел Германии И. Риббентроп восторженно доложил Гитлеру, что как только германские войска доходят до Варшавы, русские наносят удар по полякам с востока. Повод для удара они придумают сами. После вступления в войну Советского Союза 17 сентября стало совершенно ясно, что советско-германский пакт о ненападении в действительности был пактом войны, а не мира. Пауза, взятая Сталиным перед началом «освободительного похода» Красной армии против Польши, понадобилась, чтобы избежать объявления войны со стороны как Польши, так и Англии и Франции, как это они уже сделали в отношении Германии 3 сентября.

По поводу совместного советско-германского военного разгрома Польши В.М. Молотов даже не пытался сдерживать эмоции. С высокой трибуны он радостно говорил о том, как быстро удалось покончить с независимостью Польши: достаточно было короткого удара «со стороны германской армии, а затем — Красной Армии, чтобы ничего не осталось от этого уродливого детища Версальского договора, жившего за счет угнетения непольских национальностей». В то же время Молотов высмеял провозглашение английским правительством целью войны с Германией «уничтожение гитлеризма», заявив, что «не только бессмысленно, но и преступно вести такую войну, как война за “уничтожение гитлеризма”, прикрываемую фальшивым флагом борьбы за демократию”»{81}.

Впервые положение о «преступности» войны западных стран против нацистской Германии появилось в правительственных «Известиях» 9 октября 1939 г. в статье «Мир или война?», в которой Советский Союз официально поддержал «мирные предложения» Гитлера, призванные закрепить результаты совместной германо-советской военной кампании против Польши. Изучение архивного фонда И.В. Сталина показывает, что это положение внесено в статью после сталинской редактуры.