Темная материя - Юли Цее

Дома его у порога встретила Майка бокалом свежесмешанного коктейля «виски сауэр» и замечанием, оказавшимся на удивление созвучным его собственным мыслям: «Оскару мало выйти победителем, ему надо, чтобы кто-то другой проиграл. Война для него важнее даже тебя».

Как видно, годами не обсуждая между собой Оскара, они дружно пришли в конце концов к одинаковому заключению. И теперь Майка час за часом выслушивала яростные тирады мужа и только повторяла, что любит его, а на этого идиота Оскара ему вообще должно быть наплевать — ну его подальше! Когда Себастьян наконец напился в стельку, она уложила его в кровать.

Сейчас Себастьян вильнул в сторону с заездом на встречную полосу, чтобы не переехать колесами трупик раздавленного зайца. На столбе ограждения сидит хищная птица с черными глазами.

«Возможно, — думает Себастьян, — это даже к лучшему». Ему дано предостережение: на сей раз, дескать, счастливо пронесло, чтобы в один прекрасный день не случилось настоящей трагедии. Он, конечно же, понимает, какое сокровище ему досталось в лице Майки. Но после вчерашнего вечера он с небывалой отчетливостью ощущает, что ничем не заслужил такого подарка судьбы. Богатые клиенты галереи вместо рукопожатия похлопывают Майку пониже спины. Впрочем, с некоторых нор эти сведения доходят до него из чужих уст, так как он больше не посещает ее вернисажи. Когда Майка наводит себе перед зеркалом в ванной более красивое (как она считает) лицо, он смотрит на это, стоя в дверях, и заявляет, что физика — строгая начальница, подразумевая, что вот, мол, почему он даже в выходные дни не может оторваться от работы. Едва Майка за дверь, он усаживается с Лиамом на полу детской комнаты и начинает рассуждать с ним о теориях Большого взрыва. По стенам квартиры развешаны крупноформатные картины, по поводу которых Майка высказывает непонятные для него суждения. Себастьяну знакомы молодые художники, очкастые и одетые вечно словно на вырост, которые, глядя куда-то в сторону, объясняются фразами из одних существительных. Знакомы ему и коллекционеры, одетые в костюмы нарочито потрепанного вида, стоившие целое состояние. Майка не дает ему повода для ревности не потому, что в околохудожественных кругах царит такая уж исключительная порядочность, и не потому, что ей не представляется удобного случая.

Даже познакомившись с Даббелингом, она сама настояла на том, чтобы он представился мужу. В клубе любителей велосипедного спорта Себастьян пожал ему руку и даже пожалел его, глядя на тощие конечности и изнуренное лицо. Глаза — две точки, нос — запятая, рот — черточка, даже когда смеется. Себастьян взял в клубе велосипед напрокат и, расплачиваясь, сделал вид, что не замечает взглядов других спортсменов, в которых ясно читалось точное число совместных поездок Майки и Даббелинга.

На первом же крутом подъеме Шауинсланда доктор укатил вперед, оставив их позади. Майка весело крутила педали бок о бок с мужем. Только на вершине они снова повстречали Даббелинга, который одолел подъем, потратив на это баснословно мало времени — тридцать пять минут. Он лежал на земле и, закинув ступни на скамейку, производил подъемы корпуса, попеременно касаясь лбом то левого, то правого колена. Пока они пили кофе, Даббелинг нетерпеливо поглядывал вдаль, словно подсчитывая, сколько вершин можно было за это время одолеть. Последнее, что запомнилось Себастьяну о Даббелинге в этот день, была удаляющаяся, затянутая в полиамид спина, опасно наклонившаяся на повороте к асфальту. Майка и Себастьян никуда не торопились и на обратном пути через Гюнтерсталь остановились поесть в хорошем ресторане.

— Как ты там? Все в порядке?

Что-то Лиам уж больно притих.

3

Себастьян повернул зеркало заднего вида так, чтобы видеть в нем сына. Лиам примостился в уголке, свесив голову на плечо. В сидячем положении его удерживает только ремень безопасности, протянувшийся наискось через шею и грудь. Очевидно, это действует препарат против качки. Отъезжая, Лиам так махал рукой, обернувшись к дому, словно они отправлялись в кругосветное плавание. Подняв стекло, Себастьян собрался было выключить радио, но оно и без того молчит. Пускай сын поспит — это для него сейчас самое лучшее.

Чем дальше от Фрейбурга, тем плавнее работает мысль. Он распрямляет руки; зевота гонит воздух в самую глубину легких. В предстоящие недели у него будет достаточно времени злиться на самого себя. Не только за то, что в очередной раз зачем-то полез тягаться с более сильным противником, но и за то, что не может удержаться, даже когда вызов исходит от того, кто слабее. Такие статьи, как ту, что опубликована в «Шпигеле», он пишет потому, что в специальных журналах его не печатают. Он уговаривает себя, будто нет ничего постыдного в том, чтобы разъяснить свои идеи широкой публике. Но, представив себе картину, как его рассуждения читает Оскар, он чувствует, что у него от стыда начинают пылать щеки.

Гипотеза о параллельных вселенных, написал Себастьян, это ни много ни мало как способ разрешения главного парадокса человеческого бытия. Исходя из положений классической физики, невозможно объяснить, каким образом Вселенная так поразительно отвечает потребностям биологической жизни. Окажись, например, скорость расширения космического пространства хотя бы чуть больше или чуть меньше, не было бы никакого человечества. Вероятность возникновения вселенной с существующими ныне параметрами составляла в момент Большого взрыва величину, равную десяти в минус пятьдесят девятой степени. Вероятность появления Земли была столь же мала, как вероятность шесть раз подряд угадать в лотерею шесть выигрышных чисел. В стохастическом понимании человечество можно считать несуществующим. Самая невероятность собственного существования производит на человека угнетающее впечатление, и именно эта причина порождает такую потребность в Творце.

Тот же, кто не верит в Бога, продолжает он рассуждать в статье, вынужден обратиться к статистике. Ведь если бы при Большом взрыве возникла не одна, а десять в пятьдесят девятой степени вселенных, то не было бы ничего удивительного в том, что одна из них оказалась пригодной для жизни. Единственное логическое — не теологическое — объяснение существования человека состоит в том, чтобы представить себе пространство (а следовательно, и время) в виде громадного штабеля миров, к которому с каждым мгновением добавляются все новые слои. Растущая пена времени, каждый пузырек которой представляет собой отдельный мир. Все, что возможно, происходит в действительности. Гамбургский журнал остался доволен таким заголовком.

Ни одно из утверждаемых в статье положений не является ложным. Если быть точным, то все эти соображения лежат в той области, где понятия «ложный» и «правильный» уже не играют существенной роли. Но именно это и вызывает язвительные насмешки Оскара. «Так вот и поступают глупые! — слышит Себастьян его голос. — Берут первое попавшееся вопросительное слово — например, „почему?“ — и бросают его в лицо миру, а потом удивляются, почему не могут получить разумного ответа! Тут уж любая птичка, cher ami, которая просто щебечет себе на ветке, не задавая таких дурацких вопросов, все-таки умнее тебя!»

Себастьян отнимает от руля одну руку и отирает пот, выступивший над верхней губой. Хуже колкостей Оскара тот факт, что увлечение этими теориями осложняет его жизнь. В последнее время он почти каждый день уходит после ужина в свой кабинет. Там он корпит над своими материалами, пока фрагмент какой-нибудь формулы не начинает вертеться в голове, как застрявшая на одном месте виниловая пластинка. Иногда он просиживает так всю ночь, не решаясь лечь в кровать от страха, что гудение мыслей в тишине темной спальни усилится до невыносимого грохота. Однажды как-то Майка зашла к нему далеко за полночь. Ее босоногое шлепанье из передней напоминало детские шаги. Он поднял голову и увидел ее лицо. Она стояла над ним в ночной рубашке, маленькая и хрупкая. «Не отдаляйся от нас!» — сказала она. Он не успел ничего ответить, как она уже повернулась и ушла. Себастьян не бросился за ней. Он не был уверен, действительно ли она приходила, или ему это только показалось.

Наутро после таких ночей он и сам уже не знает, на каком свете находится. Он уже не муж, у которого есть жена, а человек, с испугом взирающий на двух незнакомцев, откуда-то взявшихся в его квартире. Лиам кажется ему тогда на много лет старше, чем есть, его детский смех — фальшивым, любимое лицо — совсем чужим. В кругу родной семьи Себастьяну чудится, будто его по ошибке занесло в какой-то чуждый мир. Ужасное ощущение себя захожим гостем в собственном мире ему давно уже знакомо. С рождения Лиама у него случаются моменты, когда он чувствует себя жуликом, который обманным путем урвал себе незаслуженное счастье, за что ему предстоит понести жестокое наказание. В такие моменты ему хочется снять с себя кожу, как заемную одежду, и своими руками разбить все, что ему так дорого, прежде чем наказующая судьба отнимет у него неправедно обретенное богатство. В новинку для него те дни, когда он думает, будто все дело не в личной, а в физической проблеме.