Земные радости - Филиппа Грегори

Письмо было зажато у Джона в руке.

— Минутку, — остановил он слугу и вложил в его ладонь послание. — Для твоего господина. Во имя Девы Марии.

Традескант прекрасно понимал, каким колдовским эффектом обладает это имя. Томас взял письмо и поднял глаза на Джона, однако тот уже отвернулся и быстро нырнул в аллею. Там Традескант выждал немного, после чего стал следить за слугой. Томас Уорд миновал большую двойную дверь и теперь пробирался к главе стола. Джон видел, как слуга наклонился к уху хозяина и передал письмо. Дело было сделано. Традескант вышел на улицу и не торопясь зашагал прочь, стараясь сдерживаться, преодолевая искушение побежать. Он двигался медленно, будто усталый работяга, бредущий в трактир в надежде на ужин.

Тревогу никто не поднял, погони не было. Джон завернул за угол и только тогда позволил себе ускориться — ровно настолько, насколько торопится обычный человек, который знает, что его ждут дома к определенному часу. Еще один поворот — и Джон перешел на неторопливую трусцу. Так может спешить человек, который опаздывает на встречу, но не потерял надежду успеть. Традескант очень внимательно следил, куда ступает его нога среди грязи и булыжников, боясь поскользнуться и упасть. Он поддерживал быстрый темп, пока его не отделили от дома лорда Монтигла сначала десять минут, потом пятнадцать. Наконец он оказался совсем далеко, запыхавшийся, но в безопасности.

Традескант пообедал в трактире у реки и понял, что слишком устал и не способен на обратный путь в Теобальдс. Тогда он направился к дому своего господина близ Уайтхолла, где всегда мог рассчитывать на кров и постель. Джон переночевал в комнатке под крышей вместе с двумя другими слугами, объяснив, что его послали в доки за какими-то редкостями, обещанными купцом из Восточной Индии, но выяснилось, что купец все выдумал.

Когда часы Лондона пробили восемь, Джон спустился в большой холл и обнаружил там своего господина, который, как по волшебству, оказался в Лондоне и теперь спокойно завтракал, сидя в широком кресле во главе стола. Роберт Сесил вопросительно поднял бровь, и Джон еле заметно кивнул. И хозяин, и слуга в двух разных концах холла вернулись к хлебу с сыром, запивая трапезу слабым элем, причем ели с большим удовольствием.

Наконец Сесил поманил Джона длинным пальцем.

— У меня для тебя еще одно несложное задание, — сообщил он. — Потом можешь возвращаться в Теобальдс.

Садовник ждал.

— В Уайтхолле есть одна небольшая комнатка, где хранятся горючие материалы. Ты должен там все как следует намочить, дабы не случился пожар.

Джон нахмурился, глаза его остановились на озорном лице хозяина.

— Милорд?

— У меня есть парнишка, он покажет тебе, где это, — без запинки продолжал Сесил. — Возьмешь пару ведер и проследишь, чтобы все промокло насквозь. Затем уходи, мой Джон, тайно и незаметно.

— Если есть опасность пожара, я могу там все вычистить, — предложил Джон.

У него вновь появилось ощущение, что он плывет в глубокой и опасной воде, которая для его господина как раз предпочитаемая стихия.

— Я вычищу все сам, но только когда выясню, кто разложил огонь, — произнес Сесил очень тихо. — Пока только все намочи, сделай это для меня.

— Потом я вернусь в сад, — заявил Традескант.

Сесил усмехнулся, услышав в голосе садовника твердость.

— Когда выполнишь задание, займешься своими привычными обязанностями. А моя работа пока здесь, и это еще только цветочки.

После пятого ноября Джон узнал, что лорд Монтигл, получивший письмо, где его предупреждали не приближаться к зданию парламента, раскрыл Пороховой заговор.[5] Лорд, что совершенно правильно, отнес письмо госсекретарю Роберту Сесилу. Тот, не в силах понять, в чем дело, представил всю историю на рассмотрение королю. Яков, который, конечно же, был умнее всех, — о, как восхваляли его за то, что он так быстро во всем разобрался! — приказал обыскать здание парламента. В подвалах обнаружили Гая Фокса, а рядом — кучу растопки и бочки с порохом. На волне антикатолических настроений Сесил провел законы, позволяющие контролировать папистов, и вымел остатки оппозиции, препятствующей английскому протестантскому престолонаследию. Горсточку отчаянных и опасных кланов вычислили по мере того, как одно признание вело к другому. Молодые люди, поставившие все на бочку мокрого пороха, были схвачены. Их подвергли пыткам и казнили. Один неумелый заговор на высокой волне всеобщего негодования вынудил всех, от его величества до последнего нищего, ополчиться на католиков. Угроза королю, его супруге и двум маленьким принцам была настолько чудовищной, что монархи Европы, католические и протестантские, решительно осудили любые союзы с английскими католиками. Испанский и французский короли, занявшие престолы еще до принятия католицизма, заверили, что никогда не будут терпимы к убийствам монархов.

Но самое важное для Сесила было в следующем: ужасная мысль о том, что могло бы произойти, если бы Монтигл не оказался верным подданным, а его величество не был бы столь проницательным и дальновидным, убедила парламент поделиться с королем частью годовых доходов, что отодвинуло неминуемый финансовый кризис еще на двенадцать месяцев.

— Спасибо, Джон, — поблагодарил Сесил своего слугу, когда тот в начале декабря вернулся в Теобальдс. — Я этого не забуду.

— Все-таки не понимаю, — развел руками Традескант.

Улыбнувшись мальчишеской заговорщицкой улыбкой, сэр Роберт ответил:

— Да и не надо понимать.

МАЙ 1607 ГОДА

После первого визита в Теобальдс король, казалось, уже не мог жить без этого дворца. Каждое лето двор, как стая голодной саранчи, выезжал из Лондона в Теобальдс, а оттуда путешествовал по стране, непрерывно навещая по кругу все богатые дома. Знать напрягала все силы, неся невообразимые расходы на прием и развлечение короля, и вздыхала с облегчением, когда он двигался дальше. Яков мог осыпать принимающего его хозяина почестями и благодеяниями, мог предоставить право на сбор одного из новых налогов, позволяя фавориту разбогатеть с какого-нибудь борющегося за выживание промысла. Или же король мог просто улыбнуться и отправиться дальше. Но независимо от того, платил ли он за постой своими милостями или же отделывался словами благодарности, придворные должны были обеспечить Якову лучшую еду, напитки, охоту и развлечения.

Всему этому придворные научились еще при королеве Елизавете. Никто не умел так правильно преподносить экстравагантные подарки, никто так не владел законами расточительного гостеприимства, да и просто откровенного низкопоклонства. Все это пользовалось спросом у короля Якова. Приходилось ублажать и его фаворитов, и его самого; дни заполнялись нескончаемым вихрем охоты, охоты и снова охоты. Егеря были на вес золота, и никто не отваживался срубить дерево в лесу, который король знал и любил. Вечерами красивые мужчины и красивые женщины проплывали парадом перед глазами короля. Ему никто не отказывал. Никому и в голову не приходило отказать его величеству. Все, чего желал Яков, должно было принадлежать ему.