Прикосновение к любви - Джонатан Коу

А мысли Робина обращены в прошлое. Он страдает от воспоминаний о чувствах, которые целых пять лет пытался подавить, о которых, как ему казалось, он забыл — казалось до вчерашнего дня, до приезда Теда, до того, как он вновь услышал по телефону ее голос. Робин вспоминает о своей одержимости Кэтрин и спрашивает себя, знала ли она о его чувствах, подозревала ли. Или, быть может, он просто бежит от ответа — ради спокойствия, ибо большинству людей наверняка совершенно очевидно, что Кэтрин все подозревала, и лишь потому, что она отчаялась услышать от него о его намерениях, лишь поэтому прямолинейное предложение Теда показалось ей просветом в облаках. Так что будь Робин чуть поактивнее, чуть порешительнее, то кто знает, пробил бы час, и она вышла бы за него замуж, и они стали бы жить-поживать, счастливо поживать, даже Кэтрин, которой, если вас это так интересует, не будет дано слово в этой истории, потому что это история о Робине и Теде, но они, каждый по своим причинам, решили утаить ее от Кэтрин. В каком-то смысле жаль, ибо я уверен, что вы наверняка предпочли бы им обоим Кэтрин, если бы только вам дозволили познакомиться с ней.

И они уже у входа в Мемориальный парк, и когда они проходят через увитые листвой ворота, Тед понимает, что тянуть больше нельзя, что нужно сделать попытку, — ради Робина подтолкнуть их общую память в нужном направлении, напомнить Робину о том времени, когда их дружба была свежа и крепка, показать ему, что прошлое можно вернуть, если оно еще живо в их головах. Поэтому он усаживает Робина на скамейку и говорит:

— Ты помнишь тот день, когда мы ездили в Грантчестер, впятером, ты, я, Берни, Оппо и Маленький Дэйв, на велосипедах, и какое светило солнце, и как мы сдали экзамены, и как по пути туда мы останавливались в «Красном льве» и в «Зеленом драконе» на обратном пути, а в «Черной лошади» мы пообедали, и я ел скампи, и все мы пили шампанское, а солнце с неба так и жарило, и мы сидели в саду у реки, рядом с мостом, у дамбы, и рядом колыхались лодки, и в саду было полно людей, молодых людей, как ты и я, полных надежд, полных веселья, полных весенней радости, только это было летом, а раз так, то понятно, почему шел дождь, какое-то время, недолго, и мы зашли внутрь, и Берни напился, и Оппо нажрался, и Маленький Дэви лыка не вязал, и все это напоминало сцену из «Возвращения в Брайтсхед».[5]

Но у Робина немного иные воспоминания о том путешествии: он помнит лишь майский день, моросящий дождь, экзамены еще сдавать и сдавать, они в самом разгаре, и его оттащили от письменного стола, за которым он вчитывался с неустанностью, порожденной скорее паникой, чем энтузиазмом, в страницы Августа Стриндберга и Антона Чехова, и Тед усадил его на велосипед в компании трех напрочь незнакомых ему людей, и всю эту катавасию затеяли под предлогом, что ему надо «чуток развеяться». Поездка оказалась долгой, день холодным, пабы переполненными, скамейки мокрыми, шампанское пресным. И Робин тоже умудрился напиться, и потому не смог в тот вечер сосредоточиться на подготовке к экзамену, и получил крайне низкую оценку за работу, которая должна была бы стать одной из лучших.

И тогда Тед, слегка сбитый с толку различиями в их общих воспоминаниях, предпринимает еще одну попытку:

— Ты помнишь долгие разговоры, какие мы любили вести, до самой глухой ночи, иногда целой компанией, беседовали о самых разных вещах, обменивались мыслями, спорили, творили в мире порядок, говорили о политике, книгах, жизни, искусстве, а порой мы были только вдвоем, и мы пили кофе, и нас так распирало от слов, что мы говорили до… до самой глухой ночи о самых разных вещах — об искусстве, книгах, политике, вероятно, мы были идеалистами, но в таком возрасте все идеалисты, со временем мы это переросли, вероятно, мы были оптимистами, но юные люди часто бывают оптимистами, но потом ты преодолеваешь такое.

Ты помнишь наши разговоры, вдвоем, допоздна, словно это сцена из «Блестящих наград»?[6]

Но память Робина о тех вечерах хранит несколько немаловажных противоречий, воспоминания распадаются на отдельные дольки: он помнит вечера, когда в его комнате собиралось несколько человек, несколько его друзей — теперь жизнь разбросала их по свету и связь с ними утеряна, — и они пытались вдумчиво обсудить достоинства какой-нибудь конкретной книги, или стройность какой-нибудь конкретной философской системы, или какого-нибудь конкретного политика — заслуживает он доверия или нет, а затем в дискуссию встревал Тед, и снижал высокий тон, и разрушал атмосферу, и сворачивал на интересные только ему темы, которые даже тогда не отличались разнообразием. Или вот еще: Робин уже готовится лечь спать, возможно, несколько рановато, потому что спозаранку он запланировал кое-какое важное дело, и вдруг заявляется Тед, с двумя чашками жидкого кофе в качестве предлога, и садится на кровать, и начинает болтать о своей жизни, которая даже тогда не отличалась занимательностью. А иногда, посреди болтовни о своей жизни, он вдруг заговаривает о чувствах к Кэтрин, и Робин, у которого тоже есть чувства к Кэтрин, и они не так уж отличаются от чувств Теда, расстраивается и не может потом заснуть, так что важное дело, намеченное на следующее утро, так и остается несделанным.

Но Тед, которого невозможно сбить с толку мелкими несоответствиями в паре версий одного и того же события, предпринимает очередную попытку:

— Ты помнишь тот чудный день тем чудным летом, когда мы плыли по реке, втроем — я, ты и Кэтрин? Мы с Кэтрин только-только обручились, минул всего один денек или два после того, как я задал ей вопрос, который вверил ее мне. Мы так любили друг друга. Ты стоял, отталкиваясь шестом, а мы сидели и смотрели на тебя. Какими избранными мы себя чувствовали. Избранными, но не потому, что мы были в белых одеждах, вкушали клубнику, сандвичи с огурцами, пирожные и шампанское, но потому, что мы были в обществе друг друга, в твоем обществе. Да, мы оба чувствовали себя избранными оттого, что были рядом с тобой, Робин, мы видели в тебе друга, общего друга. В те дни ты нас объединял так, словно у нас был ребенок Теперь у нас, конечно, есть Питер. Но я должен знать, Робин, мне нужно знать прямо сейчас — чувствовал ты тогда то же самое? Понимал ли, как много ты для нас значишь?

Но Робин втайне подозревает, что Тед обманывает себя, ибо он-то отчетливо помнит вышеупомянутый день, и все было совсем-совсем не так, как описал Тед. Кэтрин с Тедом, разумеется, не обрели никакого взаимопонимания, в этом он совершенно уверен, ведь это наверняка сказалось бы на их поведении, а в таком случае Робин не провел бы всю вторую половину дня в мучительной нерешительности, в исступленной тревоге, в оцепенении от невысказанных слов и несделанных предложений. Ясно, что Тед, увлеченный воспоминаниями о том дне, который и впрямь мог показаться романтичным человеку, не владеющему всеми оттенками этого слова, спроецировал на него то скрытое, что таилось в той ситуации, но что так и не проступило наружу. Кроме того, Робин никогда не умел грести шестом, как и Тед, если уж на то пошло, и единственной, кто умел грести шестом, была Кэтрин. Поэтому Робин раздумывает, не сообщить ли Теду, что обе его концепции об избранности имеют изъяны, но что-то подсказывает ему, что не стоит бросать слова на ветер.

И вновь немного (но не вполне) обескураженный количеством несоответствий в изложении вроде бы общих впечатлений, Тед предпринимает последнюю попытку заманить своего друга в ностальгические воспоминания:

— А как насчет той ночи, незабываемо прекрасной ночи последнего майского бала? Той волшебной ночи, многие подробности которой, признаюсь, я подзабыл, но одно навеки засело у меня в памяти, а именно — наш памятный разговор на мосту, когда кулик возвестил о наступлении рассвета. Памятный разговор, точное содержание которого, скрывать не стану, вылетело у меня из головы, но я отчетливо помню, что тогда присутствовала Кэтрин, и мы втроем наблюдали, как над рекой клубится туман, наблюдали, как гуляют гуляющие в пиджаках и бальных платьях, мы шли вдоль реки, взявшись за руки, и я знаю, что мы трое составляли прекрасную троицу или, быть может, четверку, так как я подзабыл, был ли у тебя кто-нибудь в то время, хотя сейчас, когда я об этом вспоминаю, мне кажется, что кто-то все же был. Помнишь ты то чудное утро, Робин? Помнишь ту зарю? Зарю, как теперь мне чудится, нашей новой жизни, нашего светлого будущего?

И на этот раз Робин едва верит ушам, настолько мало общего между вариантом Теда и его собственным вариантом той сцены, которую он помнит так отчетливо, с такой тошнотворной ясностью. Он помнит бал, на который отправился вопреки желанию, только чтобы угодить приятелю, попросившему сопровождать его сестру. Он помнит эту сестру приятеля, которая бросила его через полчаса ради какого-то другого парня, и ему пришлось бродить в беспомощном одиночестве, несчастным и смятенным. Он помнит, как случайно столкнулся с Тедом и Кэтрин, под аркой, она стояла, прижавшись спиной к стене, а Тед обхватил ее руками; помнит ее испуганные глаза, когда она увидела его приближение, ее губы, еще влажные от поцелуя. И он помнит, что был с ними на мосту, только это было несколько часов спустя, после того как они хорошо поели и выпили, и Тед в позе человека блюющего склонился над мутными водами Кема.