Вторжение (СИ) - Калинин Даниил Сергеевич

— У вас практически получилось. Я бы на вашем месте также рискнул идти на прорыв.

Лях выслушал меня с некоторым недоумением на лице — после чего я обратился к явно недовольному моими реверансами Богдану, властно приказав:

— Переводи! А заодно и его ответ.

Десятник нехотя произнес несколько слов, смысл которых показался мне отдаленно понятным и похожим на то, что говорил я сам. Однако ответа не последовало — шляхтич лишь презрительно скривил губы, развеяв всякую симпатию, зародившуюся было к отчаянному и умелому противнику, спасовавшему лишь во время бегства… Но все же я продолжил:

— Вы завоевали мое уважение своими действиями, пан Курцевич — и это уважение дарует вам жизнь. Можете считать этот день вашим вторым днем рождения — ибо несмотря ни на что, я помилую вас… И предам в руки Господа! Пожелает Господь, чтобы вы добрались до королевского лагеря живым, не попав в зубы хищников и руки воров, не умерев от раны ноги — и вы выживете. В противном случае… Что же, на все Божья воля. Но если Господь вас все же помилует, передайте своему королю… Передайте Сигимунду, что земля в Московском царстве — Русская земля! — будет гореть под ногами польских захватчиков! И что сегодня полыхнула лишь первая искра яростного пожара, что в конечном итоге сметет всю вашу рать!

Шляхтич напряженно замер, предположив, что я угрожаю ему — но еще сильнее напрягся Богдан, с явным неудовольствием и даже возмущением воскликнув:

— С чего вдруг дарить жизнь польскому псу⁈ Повесить его на дереве, и вся недолга! Уж он-то вас точно не пощадил бы, пан сотник, попади вы в его руки!

Подняв взгляд на десятника, я понимающе так усмехнулся — после чего властно приказал:

— Переводи!

После чего, не удержавшись, чуть тише добавил:

— Моя жизнь, попади я в руки ляхам или татарам, или туркам, все одно зависит лишь от Божьей воли — также, как и жизнь Курцевича. Также, как и твоя жизнь, казаче… И запомни — теперь обратной дороги тебе и твоим людям нет.

Реестровый запорожец выдержал мой прямой, чуть насмешливый взгляд, не отведя глаз — и по его глазам я понял, что казак уловил глубинный смысл последних слов, осознал причину моей неожиданной милости. Да, я пощадил поляка вовсе не из-за симпатии! Курцевич нужен мне, чтобы добрался до короля — и опять же, не с той целью, чтобы попугать Сигизмунда Ваза обещаниями партизанской войны. Нет, нет! Курцевич нужен мне, чтобы королевские уши услышали из его уст правду — реестровые запорожцы, включенные в отряд фуражиров, изменили, предали и напали в бою с тыла! А значит, что изменить могут и другие черкасы, хоть реестровые, хоть нет…

Ну, а заодно и Богдану Лисицыну теперь нет никакого хода назад: ляхи не простят ему измены. Так что предать дважды у ушлого черкаса уже никак не получится… И даже если Курцевич не доедет до королевской ставки, а сгинет где-нибудь в окрестностях сожженной им же деревни — десятник все одно не рискнет поставить все на предполагаемую смерть шляхтича. Нет, теперь он сам и его казачки не переметнуться к полякам даже в самых худых для нас обстоятельствах!

…Языки пламени облизывают только что нарубленные поленья, в бессильных попытках их зажечь. Ничего, дай срок — и промороженное дерево, отогревшись, податливо уступит напору огня, и зайдется в костре, недовольно потрескивая и плюясь искрами… Костры на ночных стоянках в зимнем лесу — вопрос выживания, их жар должен греть людей всю ночь, а их свет отпугивает хищников.

Ну и конечно, без костра не приготовить густой, обнадеживающе булькающей овсяной каши из цельного зерна! Причем сегодня мне захотелось как-то отметить удачный бой — все же уничтожен целый отряд фуражиров, взяты богатые трофеи и запасы продовольствия в значительном числе. А кроме того, моя группа провела бой без потерь — да еще и пополнилась тремя опытными стрелками и рубаками! Чем не повод? Тем более, что совместная трапеза в одном кругу (буквально) так или иначе роднит; к слову, те же ляхи с реестровыми казаками за одним костром не сидели, в отличие от меня и моих ратников. И пусть это весьма робкий шажок к сближению, и пусть то отчуждение, что зародилось еще во время истребления дозорных и последующем обстреле вагенбурга, за время которого случайной жертвой пал еще один запорожец (это если не вспоминать, что черкасы пришли с ляхами воевать нашу землю!) — пусть это отчуждение никуда не денется…

Но все же совместная трапеза как ни крути, роднит.

Сегодня я решил немного поэкспериментировать со знакомой всем кашей на чуть более современный мне манер. Так что вначале, отделив морозовое сало от мяса, я нарезал целый шмат его небольшими кубиками — и когда наш котел оказался на огне, последовательно растопил сало до появления крошечных шкварок и кипящей жидкости, которую, не скупясь, густо посолил. Гулять так гулять! В кипящее «масло» (именно на масло очень похожа получившая жидкость) полетели куски мяса, самым острым ножом нарезанные прямоугольниками, более всего похожими на шашлычные. Спустя всего три-четыре минуты жарки это мясо, к слову, приобретает совершенно «шашлычный» вид — хотя, увы, ему очень остро не хватает дымного привкуса… Это, кстати, необходимо помнить, когда решаешься готовить шашлык в казане! К слову пришлось… Следом в котел летит и овес — крупной, не размолотой крупой, где он начинает жариться со всех сторон, впитывая в себя сало… И наконец, когда овес хорошенько поджарился, в котел летит и чистый снег — быстро превращая экспериментальное безобразие в густую, наваристую кашу. А под занавес, ради того самого дымного привкуса в варево опускается и хорошенько обугленная, еще горящая головешка — где мой кулеш (если овсяную кашу можно назвать кулешом) словно принимает в себя огонь!

Не готовка, а целая «показуха» — причем, судя по восторженно-удивленным взглядам черкасов, она произвела на них самое неизгладимое впечатление. Так Богдан, к примеру, истово перекрестив спущенный с огня котел, прежде, чем опустить в варево свою ложку (а едим мы без мисок, то есть буквально из одного котла, опуская в него ложки по очереди), осторожно осведомился:

— А ты сотник, выходит еще и ведун?

Мне осталось только в голос рассмеяться — после чего я неожиданно для самого себя выдал уже на полном серьезе:

— Нет, не ведун. Характерник.

И после этих слов изумленная такая тишина (если тишина может быть изумленной!) повисла над кругом собравшихся у котла ратников. Я и сам осекся, поняв, что мои слова приняли всерьез — но, увидев выражение лиц воев, в глазах которых загорелся суеверный восторг, я осознал, что обратить все в шутку уже не получится…

Не шутят здесь и сейчас с такими вещами, просто не шутят.

Это в моем времени характерники — полубылинные воины из казачьих преданий, знающие «слово», способное заговорить и от ран, и от стрел, и от пуль. Воины, способные силой молитвы отвести взгляд преследователей от себя и братов — так, что настигающие выбившихся из сил и остановившихся в степи казаков ляхи вместо людей увидят лишь одинокую рощицу-колок… Характерникам неизменно приписывалось непревзойденное искусство боя и особая меткость стрельбы — а чересчур впечатлительные натуры, не имеющие в душе веры в Бога, приписывали характерникам также и способности оборачиваться волком али птицей…

Но все это является «преданиями старины глубокой» для моих современников. А вот для современников семнадцатого века — это часть их жизни, воспринимаемая вполне реально и серьезно! К примеру, тот же Степан Разин, одиозный головорез и казачий вожак, сумевший поднять крупнейшее в Допетровской Руси восстание, был славен именно как характерник — и только в роковом для повстанцев бою под Симбирском его впервые ранили. Причем тот факт, что слава его как характерника развеялась, сыграли не последнюю роль в скором подавлении бунта, а также пленении и казни Степана…

Вспомнив про Разина, я попытался было вспомнить и о собственных ранениях — но ничего в голову сразу и не пришло. Зато в памяти тут же всплыли мгновения, когда мы ухаживали за нашими увечными, по моему настоянию бинтуя их раны прокипяченной в воде тканью (чтобы не занести инфекцию), как я накладывал жгуты и шины, давящие повязки, надеясь им помочь. И ведь не всех же раненых мы потеряли во время отступления из-под Троице-Сергеевой лавры! Вспомнилось, как я неоднократно молился в бою, призывая и ратников к молитвам — и помнил наизусть довольно сложные для запоминания псалмы «Живый в помощи» и «Да воскреснет Бог». Наконец, к месту пришлось и «казачье» происхождение моего отца, и мои не самые, если уж на то пошло, скромные ратные достижения… Все же стал сотником в бою — и доверенным лицом князя Михаила, теперь уже Великого князя! Наконец, и изрядное ратное искусство, и даже неожиданные рецепты вроде бы и привычных воям кушаний — все пошло в одну копилку…