Дневник. 1914–1920 - Прасковья Мельгунова-Степанова

По помощи раненым полная неразбериха, особенно во многих местах, где готовят белье, – ничего не добьешься, никто не спешит, а заготовлено плохо и не то, что требуется (халатов-рубашек нет).[96]

Русские взяли Львов и Галич.[97] Страшно за Колю – он в самом бою теперь, с австрийцами. Вчера и третьего дня была продажа флагов в пользу раненых. По-моему, продавало много подозрительных личностей, благодаря объединению всех, включая правые организации. Вечером был Пичета, говорил, что Вильгельм написал царю, что, несмотря на войну, они останутся друзьями, подпись: «твой Вилли». Говорил о немецком шпионстве, но я не очень верю ему. Французы все отступают. Ждут осады Парижа. Воздушный флот действует только у немцев.[98] Карпов едет из плена. Приехал Луковников через Швейцарию, Голландию, Англию, в Германии миновал Берлин.

Военная цензура (сведения из «Русских Ведомостей») задерживает все известия, где говорится о гуманности немцев, – а случаи есть: унтер, бывший в плену в гостинице, сам говорил Титову, что там с ним прекрасно обращались, а с другой стороны, по сведениям «Русских Ведомостей» Эйдкунен поголовно вырезан казаками. У Рессера в госпитале солдат, кроме раны, проколотый штыком, – и тот же немец – солдат, который проткнул его, лежавшего, принес ему пряников потом и т. д.

Странно, что в Швейцарии уже 15-го (ст. ст.) знали, что война Германией объявлена! У нас, наверно, скрывали.

С. был вчера на заседании Пироговского о[бщест]ва.[99] Оказывается, полная дезорганизация царит везде. В Москву уже привезли 35 000 раненых: 5000 из них отправлено дальше, 10 000 кроватей приготовил город, а больше ничего нет. Вчера ждали 1000, а привезли 6–8 тыс. – девать некуда: свалили в университете Шанявского[100] на полу на соломе: город ссорится с Земским союзом, не знают ничего, отказывают, говоря, что не от них зависит. Ссорятся за первенство. Земский союз получил 100 тысяч рублей, и город в претензии. Пироговское общество хочет организовать Союз Союзов из всех обществ и выдвинуть общественную инициативу, а то Земский союз – цензовики, которые нанимают служащих. Хорошо работают только добровольцы-студенты на вокзале, даже комендант относится к ним с почтением. Ничего не готово.

Говорят, отставлен не Иванов, а Плеве, который чуть не погубил все дело под Львовом.[101]

Вчера была у Ани на заседании об их госпитале – все готово, но управа не дает доктора вот уже четыре дня. Наконец, сегодня назначили, но такого зверя, который накричал на Аню, что он желает весь персонал иметь платный, а у нас бесплатный. Попросили дать другого – назначили, но неизвестно, что будет. Масса желающих работать обращаются прямо ко мне, п[отому] ч[то] я решила приниматься за устройство нового лазарета через Никитину; надо шире все организовать.

У Ани рассказывали, что в Управе стоят столько желающих взять раненых на дом и не могут добиться ордеров в больницы, без которых раненых не выдают, а тянется это без конца. Когда дадут раненого, то берут обязательство, что его одного не будут пускать на перевязку и не выпускать на улицу, т[ак] ч[то] держать их у себя надо, вроде как под арестом – не очень-то это приятно и очень затруднительно. Вообще город ставит массу затруднений и злится. Ему отпущено 38 миллионов на помощь раненым, а он все старается даром спихнуть раненых, но когда что-нибудь наконец дает, приходится благодарить. Бестолочь ужасная!

На Высших женских курсах[102] больные свалены и лежат без всякой помощи, а в устроенные лазареты их не дают, и когда люди идут предлагать свои услуги – им говорят: «у нас довольно». Малинин расписал царю, что у города 50 000 коек готово и будет 200 тысяч, а на деле из 35 000 разместили только 10 000.

Никто ничего не может добиться. Управа не дает Шуберту денег на служителей; ничего, кроме доктора и 33 коп. на человека (в день на раненого) «вы нам не нужны; сами оборудовали, сами и содержите; лучше бы дали 1000 руб.», – отвечают на все просьбы. У Окулич молодая девушка-крестьянка жаждет даром поработать на больных – во всех организациях ей отказ, потому что для сиделки требуется свидетельство об окончании 4-классного училища, а она не держала экзамена. Она плачет. Сиделкам платят 10 руб., а требуют еще подготовки в 3–4 месяца, – прямо невозможно.

Приехал В. М. Кудрявцев из Ставрополя Кавказского. Там мобилизация прошла неспокойно – шли неохотно: «Нас никто не спрашивал, хотим ли воевать». Боясь влияния городских запасных на деревенских, первых разбили по ротам и на ночь угоняли, куда хотят, из казарм; а деревенские пришли со всеми семьями, так и жили с ними в казармах, а когда раз попытались их разлучить, тогда все ушли из казармы и уселись лагерем на бульваре. Главный командир приехал им кланяться и водворил опять всех вместе. Эти пожилые люди и ученые повиновались: не прыгали гусиным скоком – «Мы не лягушки», не ложились по команде – «Мы не малые ребята»; когда их учили отдавать честь, на десятом они поворачивались и уходили: «Все умеем»; и, наконец, в один прекрасный день они вышли на ученье без штанов и сапог, потому что казенных не дают, а своих жаль. Амуниции так мало, что на роту приходится одна теплая форма и одна шинель – их и надевает часовой на ночь. И на поезде все их семьи поехали с ними дальше. В одном селе отказались идти, прислали солдат, но из запасных, они отказались идти на крестьян: «Нас звали с немцами воевать, а не со своими», и ушли. Пришлось привести казаков. Знакомый Василий Михайлович попал в такую артиллерийскую бригаду, в которой вместо 100 с чем-то пушек всего пять, остальные на бумаге. Народ там не верит газетам, а из телеграмм делают собственные выводы. Извозчик, напр[имер], говорит Вас[илию] Мих[айловичу]: «Как наши дела плохи». – «А что?» – «Да ведь взял враг Петербург!» – «Как взял?» – «А как же, все правительство в какой-то Петроград переехало». – «Да нет, это царь велел Петроград по-русски называть». – «Да что вы говорите, разве это по-русски, да я из газет знаю». Так и остался при своем.

Земству задерживают разрешить помощь раненым, все дается Красному Кресту. А «Русские Ведомости» не получают телеграмм об этих притеснениях, хотя они и посылали. Очевидец из Петракова говорил Василию Михайловичу, что никаких зверств там немцы не учиняли.

Формалистика заела – лазарет у Шуберта готов, подали заявление, прислали врача, а раненых по их закону через три дня!