Сон дядюшки Фрейда - Дарья Донцова

Ферапонтову поселили в детской, в первую же ночь она пошла в кладовку, набрала полные руки шоколада-мармелада, легла в кровать, начала уминать сладости, и тут ребеночек заплакал. Няньке следовало успокоить крошку, покачать его, но Надя решила проблему иначе, она положила на лицо новорожденному подушку, подождала, пока детский крик захлебнется, спокойно улеглась под одеяло, доела шоколад и заснула.

– Но вы ее убили, – прошептала Нинель Павловна, – бедняжка упала… Там высоко?..

– А вы посмотрите, – предложил хозяин.

Рогачева закрыла лицо ладонями.

– Нет, нет.

– Получите сейчас за неповиновение минус тридцать очков, – отчеканил Эпохов, – сотню накопите и окажетесь в катакомбах.

– Где? – спросила Рита.

– В подземелье, – ехидно улыбнулся профессор, – в лабиринте галерей. Простите, господа, я забыл рассказать. Мой дом стоит на старинном фундаменте, под особняком огромные подвальные галереи. Сколь далеко они простираются – никому неведомо, плана лабиринта не существует. Когда мой подопечный (я так называю узников) набирает сто минусовых очков, его отправляют в катакомбы. Перед злостным нарушителем порядка стоит задача найти выход и вернуться в дом. Сами понимаете, что люк, в который нарушитель порядка спустился, тщательно запирается. Нужно найти другой путь в дом или вылезти где-то в саду.

Эпохов ядовито улыбнулся.

– Из всех, очутившихся в подземелье, свет божий вновь увидел один Гарри. Остальные сгинули. Дарья Ивановна, вы, похоже, смелая, посмотрите вниз и расскажите всем, что с Надеждой стряслось. Поскольку у вас сегодня ознакомительный день, сделаю вам поблажку, напомню еще раз: ежели вы сейчас воспротивитесь, получите минус пятьдесят очков, десять уже имеете, итого шестьдесят. Этак скоро с катакомбами познакомитесь, спросите у Гарри, уютно ли в них?

– Хуже, чем в аду, – вздрогнул старичок, – сам не знаю, как оттуда выбрался. Душенька, проявите послушание, вам же лучше будет.

Я уже поняла, что попала в большую беду. Может, люди, стоявшие сейчас на смотровой площадке, и являются отъявленными негодяями, но тюремщик явный садист, он получает удовольствие, видя ужас в глазах присутствующих. Борис мнит себя вершителем судеб, считает, что одним движением пальца может отправить человека в могилу или даровать ему жизнь. Думаю, Эпохов не совсем психически здоров, а спорить с сумасшедшим опасно. Кроме того, Борис Валентинович желает запугать вновь прибывших, сломить их волю, поэтому и устроил показательную казнь несчастной Ферапонтовой. Если я впаду в истерику, откажусь взглянуть на ее тело, Эпохов поймет, что я, как все нормальные люди, охвачена страхом, ничем не отличаюсь от обычных женщин, и сделает вывод: надо почаще пугать эту подопечную. Борис решит, что мне присущи все человеческие слабости, я трясусь при одной мысли о смерти, паникую, думая о возможных моральных и физических страданиях, о голоде, бытовых неудобствах, тяжелой работе. Такой особой легко управлять. Садист обрадуется, что нащупал у меня слабое место, и начнет постоянно давить на него. А вот если я прикинусь, что не потрясена смертью горничной, даже получаю удовольствие от случившегося, тогда Борис Валентинович более не станет демонстрировать мне мертвецов. Какой в этом смысл, если я абсолютно не боюсь покойников, они мне даже нравятся.

– Что стоите? – прищурился хозяин. – Ох уж эти женщины, падают в обморок при одном взгляде на труп.

Я собрала всю волю в кулак, выдавила улыбку и направилась к балюстраде.

– На мой взгляд, опасаться надо живых. Я думала не о трупе, а о том, что, вероятно, пропасть глубокая, я могу не рассмотреть останки Надежды, а жаль.

– Жаль? – вскинул брови Эпохов.

Я вытянула вперед руки.

– Я всегда ощущаю энергию уходящей души, она меня подпитывает.

Хозяин на секунду опешил, а я перегнулась через перила и завела:

– О! Тело далеко не улетело. Лица не вижу. Надежда висит вниз головой, зацепившись ногами за какой-то выступ. Руки болтаются, волосы на ветру шевелятся. Вот ноги хорошо различаю, на одной ступне у нее туфля, вторая слетела, вон она чуть поодаль, лежит на плоском камне. Черная такая… с золотой пряжкой… Голая ступня, как-то вывернулась… не по-человечески… Это невозможно, так у живого человека не получится, вижу пальцы ног… на них лак… бирюзовый… металлик…

– Мне плохо, – пролепетала Рита, хватаясь руками за горло, – сейчас в обморок упаду. Где туалет? Помогите!

Хозяин не успел ответить, толстушка согнулась пополам, и ее стошнило прямо на пол.

Борис Валентинович поморщился.

– Леонид, убери! А заодно и за Рогачевой подчисти.

– Почему я? Тут баб полно, – немедленно возмутился «кузнечик».

– Минус десять баллов, – спокойно отреагировал профессор.

– Это несправедливо, – взвизгнул Деревянко, – мне противно блевотину трогать. Не меня вывернуло. Пусть тряпкой возюкают те, кто не сдержался! Нинель и Рита!

– Минус десять баллов, – повторил Эпохов.

– Уже слышал, – огрызнулся Леонид.

– В сумме двадцать отрицательных очков, – уточнил хозяин.

– В доме порядок всегда тетки наводят, – заорал Леня, – мужчины другим занимаются.

– Чем, например? – поинтересовалась Нинель Павловна.

– Минус десять, – провозгласил Борис Валентинович.

– А кому? – подобострастно поинтересовалась Рита. – Ему или бабке?

– Дорогая, последнее слово звучит не особенно любезно, – возмутилась Рогачева, – лучше сказать «даме за сорок».

– Тебе уже пять раз за сорок, – буркнул Вадим, – из египетской в ваганьковскую превратилась.

– В ваганьковскую? – удивилась Нинель Павловна. – Что сие означает?

Я отошла от балюстрады. Может, я ошиблась? Вероятно, это все же постановка. Жестокий, бесчеловечный, циничный спектакль? Присутствующие очень хорошие актеры, Вадим намочил брюки, женщины вывернули желудки… Есть же всякие ухищрения. Кое-кто из артистов перед тем, как зарыдать в кадре, закапывает в глаза некое средство, и слезы льются от него потоком. Наверное, можно проглотить таблетку, и возникнет обратная перистальтика, а у Вадима в трусах был мешок с водой, его легко разорвать. Ну не могут люди вести такой разговор через пять минут после кончины человека. Что же касается Нади…

Кто-то ущипнул меня за бок, я очнулась и увидела рядом с собой Гарри, дед округлил глаза. В мои уши ворвался голос Вадима.

– От восемнадцати до двадцати пяти лет женщина роза.

– А ты романтик! – восхитилась Рита.

– Потом она превращается в сочный персик, – разглагольствовал блондин, – справив тридцатилетие, становится яблочком, через пять лет мадам курагой. В сороковник фруктовый период завершается, едва на пятый десяток покатит, получается неликвид большого секса, это египетская стадия.

– По-вашему, те, кто отпраздновал сорокалетие, мумии? – надулась Нинель Павловна. – А меня вы любезно обозвали ваганьковской, потому что мне пришло время на кладбище Ваганьково могилу присматривать.

– Ага, – подтвердил Вадим.

– Вы тоже когда-нибудь состаритесь, – пообещала Нинель, – тогда поймете, как обидно от юнца такие глупые речи слушать. Кстати, молодой человек, вы описались. Несмотря на юный возраст, у вас слабый мочевой пузырь. А вот мне, старухе, памперс не нужен.

Блондин не нашелся, что ответить.

– Прекратили болтовню, – потребовал Борис Валентинович, – Леонид убирает балкон, остальные идут в столовую, мы не успели позавтракать.

– Эй, эй, – занервничал Деревянко, – ладно, я соберу дерьмо, но не руками же? Дайте тряпку.

– На первом этаже под лестницей есть все необходимое для уборки, – подсказал хозяин, – поторопись, Леонид, пищу положено принимать всем одновременно.

– Мне надо переодеться, – пробормотал Вадим.

– Зачем? – спросил профессор. – Так посидишь, брюки скоро высохнут. Дарья, хочешь умыться?

– Спасибо, нет, – отказалась я.

– Тебе надо вымыть руки, они грязные. Васильева, живо беги в туалет, – велел хозяин.

Я машинально посмотрела на свои чистые ладони и молча повиновалась. Все понятно, Борис действует от противного. Если вам что-то нужно, вы это не получите, и наоборот. Блондину срочно требуется переодеться – и фиг ему, а я не собиралась умываться и отправилась в санузел.

Не успела я войти в туалет и открутить кран, как раздался тихий голос:

– Даша!

Крохотный обмылок выпал из моих рук в умывальник, я обернулась и увидела стоящего на пороге Гарри.

– Простите, – зашептал он, – не хотел вас смутить, но сейчас у меня единственный шанс предупредить вас: здесь все по-настоящему, это не спектакль, а реальность.

Я молча смотрела на старика, а тот продолжал:

– Вы неправильно оцениваете действительность, фатально ошибаетесь.