Хранители веры. О жизни Церкви в советское время - Ольга Гусакова

Было несколько случаев, что и студенты отрекались. Но это, я думаю, специально подосланные были. Поступили, а потом публично отказались. Вот такие случаи были. Семинарию хотели закрывать. Вообще, при Хрущеве начались гонения, церкви закрывали, священникам запрещали проповеди говорить – только по Евангелию, определенное время, и даже поначалу требовали в письменном виде подавать на просмотр.

Как-то раз отцу Василию Ермакову [47] , которого я знала, было сказано, чтобы он свои проповеди давал на проверку. Он отказался и вообще вел себя довольно дерзко. Поэтому его переводили из прихода в приход. Сначала он служил в Никольском соборе. Через какое-то время стал пользоваться большим авторитетом среди народа, и его перевели в церковь под названием Кулич и Пасха. Она, между прочим, во время войны работала. Построена церковь архитектором Львовым, был такой старинный архитектор, давнишний. Там церковь, как куличик, кругленькая, а рядом – колокольня, формой как пасха. На самом деле это церковь в честь Святой Троицы. Отца Василия туда направили. Это была окраина города, далеко. Он там служил какое-то время, но оттуда его опять перевели на Серафимовское кладбище, где служил уже довольно долго. Там же и его могила.

– Вы к нему ездили?

– Да, в церковь я к нему ездила, подходила под благословение и могилы своих близких на этом кладбище посещала.

В общем, при Хрущеве стало трудно. Налогами Церковь стали прижимать. А в последнее время вообще священника отстранили от хозяйственной работы. Он мог только заниматься своим – служить. А староста и весь остальной персонал – это были уже поставленные люди, и они вели свою политику [48] .

До того как наступил год празднования тысячелетия Крещения Руси, во времена Брежнева, может, немного меньше, но тоже церкви закрывались. Священников под разными предлогами отстраняли от службы – придирались к чему-нибудь. В церковь ходили такие «наблюдатели», которые следили, нет ли кого из их организации.

– А вы не боялись, что вас заметят и на работу сообщат?

– Я ходила, и все. Не боялась.

– На работе не было проблем из-за этого?

– Нет. Я сама непосредственно не сталкивалась с гонениями за веру. Меня лично никогда не преследовали, даже на работе, хотя я занимала ответственные должности. Знали, что я хожу в церковь, и все. Ну, в общем, меня не трогали. Они, конечно, знали, что я – верующий человек. Но ко мне все хорошо относились. И дирекция у нас была спокойная, никого не тревожила. Единственное, что меня все в партию вступить приглашали. Потому что я занимала такую должность, которую только партийный человек мог занимать. Я должна была быть в партии. Но я никак не соглашалась. В результате так и проработала до конца.

– А в комсомол вы вступали, когда учились в институте?

– Когда училась в институте, не вступала. Но был такой грех. Я вступила в комсомол, учась в школе. Причем мама даже не знала об этом. А вступила потому, что у них там было интересно. Все ребята собирались, и мне было интересно с ними. Из-за этого я и вступила. Никаких у меня идеологических мотивов для вступления, конечно, не было. Только папа об этом знал, а мама не знала. Папа говорил, чтобы я маме не сообщала, потому что она расстроится очень. Это было уже в конце школьной учебы – девятый или десятый класс, и в институт я пришла комсомолкой. Тогда я уже мучилась, все думала, как мне избавиться от этого билета. До войны все не удавалось. Правда, ни в какой комсомольской работе в институте я не участвовала – никуда меня не посылали и ничего не поручали. У них организация такая была – только взносы собирали с нас. Но вот когда война началась, я помню, что я билет куда-то дела, забросила его, можно сказать, уничтожила. А когда институт вернулся из эвакуации, я немножко боялась, что они поднимут документы и про меня вспомнят. Но никто про меня больше ничего не спрашивал. Так все и прошло.

В Санкт-Петербурге. Около 2008 г.

–  Людмила Васильевна, вы сказали, что Бог вас вел через всю жизнь. И сюда – в «приют» [49] тоже Он привел?

– Да. Конечно. Я уже не работала, мамы уже не было. Услышала по радио об этом месте и пришла сюда, хотя не думала в тот момент про себя. Я слышала, что приглашают волонтеров, и подумала: «Я могу бабушкам почитать и еще чем-нибудь помочь». Это был 2008 год, наверное, весной. И когда я сюда впервые пришла, то очень удивилась: никаких запахов, характерных для мест общего пользования, где всегда хлоркой пахнет или больницей. Здесь обстановка домашняя, у каждого своя комната, все очень чисто. Я стала ходить сюда помогать. А потом, когда однажды зимой сильно заболела, поняла, что мне уже тяжело одной жить – и помочь некому, если что-то случится. И перебралась сюда.

– Вы отсюда и в храм ходите?

– Здесь поблизости у нас два храма. Во-первых, Андреевский собор, самый близкий, а другой – Благовещения. Он очень старый, один из старинных храмов. Там мне очень нравится, хотя он подальше. Далеко ходить мне трудно. Но я постоянно смотрю передачи православного канала. По субботам всенощную передают. Я нахожусь как будто в храме и уже всех там знаю – и батюшек, и даже прихожан узнаю – стоят на своих местах. И мне нравится, потому что совершенно не рассеиваешься, очень хорошая служба идет. Так что я без службы не сижу. Когда могу – хожу в храм. Кроме этого, у нас в «приюте» есть небольшая часовенка, и один раз в месяц к нам приходит батюшка из Андреевского собора.

Протоиерей Владимир Тимаков

Трудно было искать священства в советское время, доподлинно зная, что одни священники расстреляны, другие – в ссылке, третьи участи своей ждут. У меня все было проще – я восхищался архиереем, который службами, наставлениями, молитвами и постом освящал весь свой жизненный путь.

Протоиерей Владимир Тимаков (род. 1929) – настоятель храма преподобных Зосимы и Савватия в Гольянове (с 1990), настоятель храма великомученика и целителя Пантелеймона при ЦКБ РАН «Узкое» (Москва). В 1955 году рукоположен в сан священника. С 1955 по 1984 год служил в храме святителя Николая в Кузнецах в Москве, в 1984 году переведен в храм Тихвинской иконы Божией Матери в Алексеевской (Москва). Кандидат богословия, почетный доктор богословия.

–  Отец Владимир, расскажите, пожалуйста, о своем детстве, семье, воспитании.

– Помнить себя начал я лет с двух. Потому утверждаю это, что в возрасте трех с половиной лет из деревни, в которой я родился, меня увезли в Каменку-Белинскую (райцентр). С детством же моим у меня связано несколько ярчайших воспоминаний; помню их так ясно, будто происходило все только вчера. Опишу свой первый сознательный визит в Божий храм в селе Кевда (в двенадцати километрах от нашей деревни). Приехали мы туда в таком составе: мама, сестра, ныне здравствующая (на семь лет старше меня – сейчас ей девяносто один год – и поныне от всех недугов лечит себя земными поклонами), я и мой брат Алексей, мальчик, прямо сказать, «не от мира сего». Лично я не помню ни его капризов, ни строгости ко мне, ни единого скандала, который бы он учинил по отношению к кому-либо. Не делал он этого не из трусости, не из угодничества, а исключительно потому, что с достоинством всегда себя вел. Как-то в игре брату как капитану команды обманом подсунули детишек. Во встречной же команде «случайно» оказались взрослые парни. Команда брата проиграла, но и в проигрыше он вел себя с необыкновенным достоинством. В сравнении с ним я выглядел последним сорванцом. Но вот необъяснимость: брат остался на кровавых полях войны, я же и поныне привитаю здесь, в земной юдоли.

Но возвращусь к описанию. Нас, детишек, привезла мама к священнику упомянутого села и усердствовала над тем, чтобы священник обратил внимание на ее любимцев – моих сестру и брата. Священник же почему-то изрек: «Эти-то ладно… вот у вас растет!» – и указал на меня. Я же был сорванцом из сорванцов. Мама этому весьма удивилась и к его словам отнеслась скептически. «Странно… – потом рассуждала она вслух, – а говорят еще, что он прозорливый!»

– Ваша мама, Мария Васильевна, была глубоко верующая. От нее вы переняли веру?

– Не скажу, что всецело от нее воспринял я веру, но и не без ее помощи. Вы знаете, конечно, слова Христа: «Не бывает пророк приятен в отечестве своем и в дому своем» [50] . В плену у убеждения этого был и я: «Что понимает она в науке?» – говорил я себе. Правда, необходимо отдать ей должное: она молилась по ночам. Еще она очень хорошо пела. Все это – следствие пребывания ее в монастыре. Ее сестра Татьяна, моя крестная, была инокиней, насельницей монастыря, расположенного где-то вблизи Каменки-Белинской. Каждое лето мама приезжала в монастырь к сестре. Там, по-видимому, было очень хорошее пение, которое мама слушала с упоением. В том и загадка вся: не имея музыкального образования, сложнейшие сольные номера знаменитых композиторов мама исполняла потрясающе красиво и с музыкальной точки зрения безупречно.