Тень Отца - Ян Добрачинский

— Я убью тебя! — закричал он, пытаясь напугать Иосифа криком.

Однако теперь уже все вскочили на ноги и схватили палки. Сопровождавший фарисея молодой человек подобрал свой меч. Бандит понял, что ему не устоять перед численным превосходством, и бросился бежать. За ним поспешил и второй, даже не попытавшись захватить свою добычу. Иосиф отшвырнул копье и склонился над лежащей женщиной. Она была в крови. Рыдая, женщина прижимала к себе плачущего мальчика.

— Он ничего тебе не сделал? — спросил Иосиф.

— Он не отнял Дисмаса, — она залилась одновременно и плачем и смехом. — Ты спас его, господин.

Она схватила Иосифа за руку и хотела ее поцеловать, но он убрал руку и отстранился. Только сказал мальчику:

— Позаботься о матери. У тебя есть масло?

— Да, господин, есть, — заверил тот поспешно. Он был теперь полон смирения и боязливого уважения. — Я сделаю так, как прикажешь, господин.

Купцы разобрали свои кошельки. Они о чем‑то пошептались между собой. Затем чернобородый приблизился к Иосифу.

— Мы хотим отблагодарить тебя за защиту, — сказал он. — Возьми эти несколько сиклей* в знак нашей благодарности…

Иосиф покачал головой:

— Не надо мне ваших денег.

— Но это прекрасные серебряные сикли, — сказал чернобородый, пересыпая монеты в ладонях. — Посмотри — на них ты можешь много купить и для себя, и для своих родных. А мы хотим тебя отблагодарить. Если бы не твоя смелость…

— Вас спас Всевышний, — ответил Иосиф. — Если хотите Его отблагодарить, раздайте деньги нищим.

Иосиф отошел напоить осла. Потом хотел было его навьючить, но остановился, видя, что другие этого не делают: вместо того чтобы идти дальше, они громко обсуждали происшедшее. Даже фарисей и его спутник, словно забыв о своем статусе исключительных и единственно чистых, включились в общий разговор. Ничто не могло сдержать оживленной беседы. Все говорили одновременно, перекрикивая друг друга и жестикулируя. Казалось, это будет длиться вечно. Когда же, наконец, они наговорились и решили отправиться в путь, солнце было уже высоко на небе, а зной стал мучительным.

Их путь продолжался по краю пустыни, вдоль русла реки Иордан, текущей вниз. Дорога постоянно поднималась в гору. Стена зарослей уже не бросала на нее свою тень, и пустыня дышала зноем. Наконец дорога стала спускаться вниз. Ущелье простиралось у ног путников. Изумрудная полоса спутанной гущи колючих кустарников и тамариска** была похожа на длинный ковер, на котором плели свой узор меандры*** реки. На противоположной стороне долины одна над другой громоздились такие же блекло–красные горы, как и на этой стороне.

На скалистых террасах можно было тут и там заметить какие‑то селения. Но если бы путники решили до них добраться, то им бы пришлось сойти с дороги и подниматься в гору. Поэтому они не покидали дороги и, несмотря на жару, старались идти быстро, чтобы дотемна добраться до брода на ручье Иавок. Но когда наступила пора наибольшей жары, они были вынуждены задержаться на отдых.

Единственной защитой для них был выступ скалы, у подножия которой лежала, словно опавшее одеяние, узкая полоса тени. Тяжело дыша, люди бросились на сухую землю, стараясь втиснуться в эту тень.

Иосиф сидел, прислонившись к скале, поджав под себя ноги. Для осла не хватало места в тени, поэтому он только укрыл в ней голову. Несмотря на то что они отправились поздно и шли недолго, Иосиф уже очень устал. С удивлением наблюдал он за женщиной, которая, хотя и была избита и изранена, не переставала заботиться о сыне. Она обмахивала мальчика платком и увлажняла ему губы соком дикого лимона. Он, должно быть, был очень испуган, потому что он побледнел и сильно ослаб. Пот катился по его щекам. Не раз Иосиф замечал, что и отец проявляет заботу о сыне.

Пространство, простиравшееся перед ним, казалось, переливалось от зноя. Мысли проплывали лениво, в голове гудело, как от вращающихся жерновов.

— Мы тоже хотим тебя поблагодарить, — неожиданно услышал он.

Застигнутый врасплох, Иосиф повернул голову.

Фарисей и его товарищ подошли к нему и сели рядом в тени. Теперь в их глазах не было презрительной усмешки.

— Ничего особенного я не сделал, — сказал Иосиф.

— Мы думали, что ты простой амхаарец*, — сказал фарисей. — Ты разговаривал с женщиной, хотя должен был помнить, что они все нечистые. Однако я заметил, что ты молишься…

— Ты проявил силу и смелость, — добавил Иуда. — Кто ты?

— Меня зовут Иосиф, сын Иакова из Вифлеема.

— Так значит, ты принадлежишь к царскому роду? — в голосе раввина послышалось недоверие.

— Да, именно так, как ты сказал, равви.

На миг наступило молчание. Оба смотрели на Иосифа, казалось бы, с еще большим, чем прежде, вниманием. Вновь заговорил фарисей:

— Мое имя Саддок.

Иосиф смиренно склонил голову:

— Я рад, что познакомился с тобой, равви.

— Да, теперь видно, что ты действительно не амхаарец. — Голос Саддока становился все более ласковым. — Помни, остерегайся амхаарских женщин, и ты сохранишь чистоту.

— Такому человеку, как ты, — вставил Иуда, — не следует заглядываться на амхаарских женщин.

— Скажи, — спросил Саддок, — кто глава вашего рода?

— Мой отец — Иаков, сын Матфана.

— А ты, наверное, его старший сын?

— Именно так.

Они переглянулись.

— Что ж, — заметил Саддок, — род Давида древний и почитаемый. Ирод вами никогда не интересовался?

— Я об этом ничего не знаю. Мы скромные люди. У меня плотницкая мастерская, мои братья возделывают землю.

— Конечно, конечно… Время славы вашего рода прошло.

— Ты слышал, — неожиданно спросил Иуда, — что Ирод хочет произвести перепись Израиля?

— Нет. Как я уже говорил, мы живем вдали от дел мира…

— Так вот я тебе говорю, что он хочет это сделать. Он объявит, что надо принести ему присягу верности, но в действительности замышляет нечто иное. Он хочет сосчитать народ. А это большое преступление.

— Большой грех, — сказал фарисей. — Наверняка ты читал, как сурово Всевышний покарал царя Давида, когда тот осмелился совершить перепись?

— Считая своих подданных, он искал собственной славы.

— Сам подсчет является грехом, — перебил его Саддок.

— Мы не можем принять такой переписи, — сказал Иуда. — Этот нечистый идумеец хочет сосчитать людей для того, чтобы потом их обокрасть. Ему мало выжимать из народа последние гроши, чтобы строить на них город для язычников, украшенный греховными статуями! Наступает время…

Он замолчал, но пристально смотрел на Иосифа. Казалось, он чего‑то ждал. Иосиф сказал:

— Надо молиться, чтобы Всевышний удалил греховную мысль из сердца царя.

— А может… — произнес Иуда таинственно, — надо подняться на борьбу… Ведь ты знаешь об обещанном Мессии?

— Конечно. Израиль ждет Мессию издавна. У нас в семье каждому говорят, что Мессия будет сыном Давида.

— Он будет его сыном по духу, не обязательно по крови, — произнес с ударением Саддок. — Он будет таким же вождем, каким был Давид. Он поведет народ на победную битву. Унижающие сегодня Израиль сами будут унижены и уничтожены. Когда Мессия придет, он будет подобен льву, пожирающему врагов.

— А ты слышал, — снова спросил Иуда, — что Мессия уже родился?

Иосиф покачал головой.

— Этого я не слышал. Но люди теперь многое рассказывают о Мессии. Мне говорили о старой женщине, которая утверждает, что Всевышний дал ей обещание, что она не умрет, пока Его не увидит.

— И она увидит Его, уверяю тебя, — сказал Иуда.

— Что ты тогда сделаешь? — спросил Саддок.

— Конечно, пойду за Ним, — ответил Иосиф. — Но разве, — свой вопрос он обратил к фарисею, — Он действительно будет тем, кто начнет борьбу, будет возглавлять войско, будет убивать?

— Несомненно, — заверил его фарисей. — Он будет, как второй Иуда Маккавей. Прольется кровь, и долины наполнятся трупами врагов. Такие люди, как ты, должны встать рядом с Ним.

Иосиф ничего не ответил; он не любил спорить или сходу опровергать чужое мнение. О пришествии Мессии в последнее время столько было сказано! Он сам не раз был свидетелем, как эти фантазии принимали форму лихорадки. Люди прекращали работу и начинали обсуждать, откуда Он придет да каким будет. И так же, как эти двое, все были убеждены, что грядущий Мессия будет вождем, который поведет народ на победную битву.

Иосиф не смел сомневаться в справедливости питаемых всеми надежд, но всеобщий энтузиазм не воодушевлял его. Действительно ли Мессия придет для того, чтобы разжечь войну? Разве нельзя реализовать то, что Он должен с Собой принести, как‑то иначе, чем через кровь и убийство? Иосиф готов был признать себя глупцом. И все равно он любил тишину, в которой не спеша, так же медленно, как растет дерево, созревает мысль.

Не дождавшись ответа, фарисей спросил: