Смута - Владислав Бахревский

– Ды ты что? Совсем сдурел?

– Наоборот… Умнею. Хитрею. Квитаюсь.

– Квитаешься? С кем?

– С червями. Им еще когда лопать меня, а я уже теперь их лопаю.

– Фу! Дурак! – поморщился Вор.

– Тащи! – заорал на него шут.

Вор дернул уду и поймал карася, шириной с лопату. К рыбакам подошла Марина Юрьевна. Она гуляла с крестьянской девочкой. Обе были в венках из колокольчиков.

– Красиво? – спросила Марина Юрьевна супруга.

– Красиво! – согласился Вор, торопясь глазами к поплавку: у него опять клевало.

Марина Юрьевна не стала дожидаться, когда супруг вытянет очередную бедную рыбку, и ушла в сад на скамью. Девочка села возле ее ног, не спуская глаз с царицы.

– Что ты на меня так смотришь?

– Красна, вот и гляжу.

– Красна?! – Марина Юрьевна потрогала себя за щеки. – Красна – значит красива? Ты на красоту мою приходишь смотреть?

Девочка охотно закивала.

– А ты знаешь, кто я?

– Знаю.

– Кто же?

– Маринка.

– Маринка? Кто так меня называет?

– Все.

– А про то, что я царица, – не говорят?

– Не-а! – ответила девочка.

Марине Юрьевне простодушная откровенность по вкусу не пришлась, но она все-таки продолжила беседу:

– У тебя братья-сестры есть?

– Есть… Я нянька. Убежала от них, гуляю… Ванька траву ест, как телок. Я его бью, а он не слушается, меня бьет.

– Но он может заболеть.

– Не заболеет, я заговор от болезни знаю.

– Заговор?

– Ну да. От лихоманки. Надо обнести дитятю вокруг орехового куста и сказать: «Зайди, солнце, за гору, а эти болезни – за орехову кору!»

– И помогает?

– Если три раза обнесешь, помогает.

– А еще знаешь заговоры?

– Знаю. Присушку знаю, молодца присушить.

– Скажи.

– Сказать нельзя – заговор силу потеряет. А мне еще суженого привораживать.

– Но про болезнь ты же сказала.

– Про болезнь я еще знаю.

Марина Юрьевна сняла с плеч платок.

– Возьми. Когда платят, заговор силы не теряет.

Девочка приняла платок, не смея положить его на свои плечи.

– Я жду, – поторопила Марина Юрьевна.

Девочка придвинулась и жарко зашептала:

– Стану благословясь, выйду перекрестясь, из избы дверями, из двора воротами, стану на восточную сторону. На восточной стороне течет огненна мать-река. Помолюсь тебе, покорюсь тебе. Не ходи сквозь болота зыбучи, не ходи сквозь леса дремучи, пойди в ход, в плоть раба Божия. Тут имя надо сказать, – объяснила девочка. – А дальше так. Разожги его, распали его, чтобы не мог ни на мягкой постели спать, ни работы работать, днем по солнышку, ночью по месяцу и лучше свету белого казалась раба Божия… Тут себя надо назвать… Лучше солнца красного, лучше матери родной и отца. Аминь.

– Повтори еще, – попросила Марина Юрьевна. – Я запомнить хочу.

Она повторяла за девочкой слово в слово, держа перед внутренним взором образ своего казака.

– Ваше величество! – По саду бежала фрейлина Магда. – Послы приехали.

– Послы?

– Между Сапегой и Жолкевским мир.

– Опять нас продали.

Марина Юрьевна вбежала в настоятельские палаты в ту самую минуту, когда послы, как последний здравый довод к смирению, предложили Вору избрать уделом Самбор или Гродно.

Вор, сидевший с лицом вялым, с опущенными плечами, вдруг встрепенулся, озорно подмигнул Марине Юрьевне.

– Господи, о чем вы! – замахал он на послов руками. – Я лучше пойду в работники к последнему мужику, нежели приму из рук короля его подачку.

Марина Юрьевна стремительно подошла к мужу и, положа руку на плечо ему, сказала послам:

– Пусть король Сигизмунд даст царю Краков, тогда царь из милости уступит его величеству Варшаву. Более разговаривать не о чем.

Гордое слово великолепно, да платят за него жизнью.

Жолкевский, выслушав ответ Вора и Марины, поспешил к Мстиславскому.

– Боярская дума и вы сами требуете от меня покончить с Вором. Я к вашим услугам, но для того, чтобы застать птицу в гнезде, нужна змеиная внезапность. Одного прошу – дозвольте сегодня ночью провести мое войско через Москву, чтобы кратчайшим путем выйти к Николо-Угрешскому монастырю.

У Мстиславского дух перехватило.

– Пустить войско в город?..

– Не пустить в город, а пропустить через город. Мы дадим в заложники самых именитых людей наших, но первейшим залогом неприкосновенности и покоя Москвы – моя честь.

Лицо гетмана озарилось столь явственным ясновельможным благородством, что Мстиславский за высказанное сомнение испытал раскаяние и стыд.

– Верю, – сказал он упавшим голосом.

За час до полуночи Московские ворота отворились, польское войско проследовало по улицам города, вышло за стены у Коломенской заставы, где поляков дожидались стрелецкие московские полки. Без лишнего шума двинулись к Угреше.

Маленький человек Аника узнал от соседа своего, от стрелецкого десятника, что ночью всеми московскими и польскими полками пойдут ловить Вора.

Коня у Аники не было, а потому бежал он в Угрешу бегом. Заплутал в ночной тьме, но успел-таки раньше конницы.

– Вставайте! – вбежал в спальню к Марине Юрьевне Заруцкий. – Гусары Жолкевского в полуверсте.

Платье через голову, не успевая одернуть, оправить, ноги в сапожки, в седло, в бега!

Постели были теплые, когда гусары гетмана ворвались в спальни их воровских величеств.

От Сигизмунда с особыми полномочиями, с повелением привести Москву к присяге его величеству королю Речи Посполитой прибыл Александр Гонсевский.

Коронный гетман не скрыл перед послом своего гнева.

– Поляков в моем войске шесть-семь тысяч! У Сапеги, который мне не подчиняется, не более трех тысяч. Утверждать королевскую власть силой – силы нет. Об этом даже рассуждать преступно! Мы не только погубим все наше войско, мы погубим великое будущее. Владислав, получив шапку Мономаха, унаследует корону Польши. Соединенное сие государство осуществит все чаяния Речи Посполитой и России. Русские – могучее племя, им надобно только привить охоту к учению.

– Вы слишком далеко глядите, ваша милость, – осторожно сказал Гонсевский.

– Смотреть близко мне противно! Я после Клушина не потерял ни одного человека, но приобрел царство для Владислава. Король же, ревнуя к славе сына, желает потерять все и навсегда. Скажите, пан Гонсевский, вы можете объявить русским королевскую волю?

– Нет, – ответил посол. – Это невозможно.

– Нам остается одно: надеяться на благоразумие Сигизмунда и лгать русским, что наше слово что-либо стоит. Это позор на мои седины… Короля следует поставить перед необходимостью угождать пользе государства, а не личной корысти.

– Но как вы собираетесь защитить интересы государства от королевского своеволия?

– На днях отправится большое посольство к королю. Возглавят его самые опасные для польского дела люди – князь Василий Голицын и патриарх Филарет. Выпроваживаю с посольством и Захария Ляпунова.

– Ваша милость, король требует занять Москву.

– Москву следует занять. Я приготовляю русских к этому страшному для них решению. Впрочем, даже малая оплошность с нашей стороны может настроить их на решительное сопротивление. Прошу об одном: не торопите события.

11 сентября 1610 года под заклинания Гермогена стоять за православие хоть до смерти отправилось под Смоленск посольство Голицына и Филарета. Из мирских в посольство входили окольничий князь Данила Мезецкий, думный дворянин Василий Сукин, дьяки Томила Луговской и Сыдавный-Васильев. От духовенства – митрополит Филарет, архимандрит Новоспасского монастыря Евфимий, угрешский игумен Иона, келарь Троице-Сергиева монастыря Авраамий Палицын, вознесенский протоиерей Кирилл. Были в посольстве люди от всех сословий, слуги, охрана, всего семьсот семьдесят шесть человек.

Как ребенок, радовался Захарий Ляпунов, что его включили в это столь высокое посольство. Конечно, не княжеский титул, обещанный Вором, но служба знаменитая.

Посольство уехало, и, исполняя договор, Жолкевский должен был отойти к Можайску.

Отводя подозрения, гетман принялся делать прощальные визиты. И первый к Гермогену.

Патриарх встретил высокого гостя в простой рясе.

– Я знаю, – сказал Гермоген, – хитроумные твои слуги уже сочли дни моего пастырства. Я готов быть низвергнутым, как низвергли святейшего Иова, но от православия не отступлюсь.

– Владыко, помилуйте! – взмолился Жолкевский. – Я приехал поклониться вам. Более того, я хочу видеть в вашем святейшестве союзника, и, думаете, против кого? Против короля. Не удивляйтесь моим словам. Сигизмунд окружен иезуитами, которые действуют в интересах римского папы, я же пекусь о моем отечестве. Ваше святейшество, у нас с вами есть немало причин действовать сообща.

– Кто ныне слушает патриарха? Если бы слушали, имели бы и царя и царство… Боярин Мстиславский на двор не сбегает, у дяди чужого не спросясь.

Жолкевский рассмеялся.