Убей страх: Марафонец - Артем Абрамов

— А есть другие планеты, на которых — не люди, да? Или Сущий — антропоцентрист?

— Если ты сумеешь захотеть — узнаешь сам.

— Для этого надо оставаться Вечным и — вне своего смертного мира?

— Для этого надо желать и не страшиться.

— Но если люди изначально были бы Вечными — все! — то я плохо представляю себе, как Сущий решал бы проблему перенаселённости Земли.

— А это не Сущий решал бы, а сами люди. Нет неразрешимых проблем для умеющих желать.

— Выходит, не сложилось у Гения Желаний, у Сущего нашего, облом вышел… Задумал человечка желающего и получающего, а вырос этакий лилипутик, страшащийся знаний…

— В варианте твоей Земли — да.

— Есть иные?

— Захоти, Бегун, — узнаешь. Ты же пробовал уже. Или не понравилось?

Надоело Чернову, хотя интересно было — до жути. Но надоело переминать одно и то же: захоти, захоти, ты не умеешь желать… Ну не умеет он, мозгами не вышел! И все такие на его Земле!

— Не все. — Зрячий услышал мысль, но Чернов воспринял сие как должное. — Не все, — повторил Зрячий. — Ты — иной. И много — иных.

— Ты, что ли?

— И я, Бегун. Я — тоже человек, homo sapiens, как определили нас латиняне, просто мои желания совершеннее твоих.

Так и сказал: «совершеннее». Не «сильнее», не «точнее» — «совершеннее».

— И что же ты умеешь, Зрячий?

— Зачем тебе знать, что умею я? Подумай лучше, что хочешь уметь ты. Подумай. Уйми страх. И ты увидишь не только продолжение и финал Пути, но и — быть может! — все свои прошлые Пути и все будущие.

— Что ты заладил, старик: уйми страх, захоти… Я не понимаю тебя!.. Ну нет у меня никакого страха, даже страха знаний. Я на своей Земле в своих Сокольниках — другого места не припомню, уж извини тупого! — всегда стремился узнать побольше. Даже попав на Путь, я стараюсь не удивляться, а понять то, что встречаю. И делать то, что считаю необходимым и что получается. Да, я делаю это с высоты маленькой кочки, но такая уж у меня высота — земная. Земная логика. Земные ассоциации. Земные выводы… Ты знаешь, что и логика, и миропонимание может стать иным, надземным или внеземным, ты утверждаешь это?

— Наверно, и у вас на Земле есть понимание простейшей истины: знание едино, а Путь к нему и сквозь него — тернист и труден. Ты же идёшь по Пути, Бегун, тебе дана такая возможность, ты избран. Это тоже — Путь Знания. Так смотри вперёд, а не в себя… Знаешь, как земляной червь пропускает сквозь тело землю, через которую ползёт?..

Чернов представил себя в роли червя и невольно поморщился: гнусное сравнение. Однако сказал:

— Червь, выходит, знает всё о земле?

— О Сущий! — Старец театрально вздел руки к небу. В правой — посох. — Ты не хочешь! Ты ничего не хочешь!..

— Я хочу завершить Путь, всего лишь, — резко сказал Чернов и встал. — Если судить по моим предыдущим встречам с твоими коллегами по призванию или по ремеслу, то сейчас я могу легко войти в Сдвиг и оказаться в другом пространстве, а город окажется там же. Весь. Целиком… Так я побежал, Зрячий, ладно?

— Твоё право, — не обиделся на тон старец. — Бегать — дело нехитрое. Дыши да ноги переставляй. Только куда тебе бежать? Вон они все — твои ПВ, как ты их именуешь… — Он обвёл левой дланью местные, широкие просторы, где вольготно, хотя и тесновато расположились действительно разные, как уже отметил сам Чернов, миры. — Ты можешь бегать по ним безо всяких Сдвигов и ничего не понять в них. Ты можешь всё-таки захотеть и уйти в Сдвиг и увести за собой твой народ. Ты можешь всё, что захочешь, Бегун, даже закончить свой Путь сразу.

— Это как? — заинтересовался Чернов.

— Пожелай. — Старец был лаконичен.

— Ну, желаю… — неуверенно произнёс Чернов.

Но ничего не произошло. Где стоял, там и остался. И старец — рядом.

Медленно-медленно — как вскипала! — где-то внутри росла злость. На Зрячего, говорящего загадками. На собственное неумение захотеть так, чтобы всё сразу случилось, как проповедует старик. На судьбу, которая дала ему Шанс, а как им пользоваться — не объяснила. На Сущего, наконец, — хотя большее богохульство трудно было представить! — который создал homo omnipotens, человека всемогущего, а потом подленько ввинтил в него чувство страха перед Неведомым, Непознанным, Бесконечным, и означенный человек стал всего лишь разумным, что в языке Чернова означало до кучи и осторожность, и аккуратность, и неторопливость. Иначе — ограниченность… И все эти бесчисленные поговорки: «не в свои сани не садись», «семь раз отмерь», «не по Сеньке шапка»… Оправдание бессилия? Так! Но — бессилия запланированного, осознанного, творчески переработанного…

А как же «рождённый ползать летать не может»? Разве это — не осознание трусости?..

Да ни фига! Потому что в самой формуле заложен брачок: рождённый летать ведь, в свою очередь, не может ползать. А Сущий, то есть Бог по-земному, создал человека, как понимает Чернов, умеющего всё.

— Ты — Бегун, — сказал Зрячий. — Ты — Вечный. Ты — хочешь.

— Что я хочу? — заорал Чернов. — Что я хочу, кроме того, чтобы всего лишь понять: на кой чёрт я сюда вляпался? Зачем я здесь, Сущий, скажи, не мучай меня?!

И Сущий услыхал Бегуна, потому что пришла Тьма.

Глава двадцать шестая

ДОМ

И вслед за Тьмой — как того требует исторически и литературно обоснованная логика! — пришёл Свет.

Свет яркий, слепящий, и Чернов действительно в секунду ослеп, как выключился. Хотя откуда ему выключаться, если честно? Был во Тьме — во Тьме и остался. Как в прямом, так и в переносном смысле. Но коли в прямом, так ненадолго: прозрел, отверз, говоря красиво, вежды, проморгался и увидел, что стоит себе на твёрдой земле, буквально — на очень твёрдой, светло-коричневой, сухой, выжженной солнцем, которое висит в блекло-голубом небе и жарит не по-детски. Впереди — невысокие холмы, покрытые редкой и скудной на вид зеленью, впереди — дорога среди холмов, вытоптанная, выезжанная, с соответствующими следами ног и колёс, впереди, на са-а-амом горизонте — немаленькая гора в сизой дымке, а перед ней — едва видная отсюда беленькая полоска. Каменная стена?.. Город?.. Вефиль?..

Побежал Бегун, потому что иных действий показанное ему не предполагало. И прибежал, и увидел: да, каменная стена, да, город, да, Вефиль. И, как обычно, встречала его у ворот, коих, повторимся в который раз, не наличествовало в стене, шумная толпа горожан, на этот раз почему-то излишне шумная, непонятно чему радующаяся, орущая, даже приплясывающая, и впереди всех скакал козлёночком мальчонка Берел, размахивал руками, тоже орал что-то невнятное, и Хранитель был тут же, и он не вёл себя достойно должности или сану, а изображал нечто вроде ритуального танца розовых фламинго в брачный период. Чернов видел по телевизору, как они танцуют… А тут толпа узрела Бегуна, и все прямо рванулись к нему, и Чернов, убоявшись, что его раздавят, рванул в сторону, обегая толпу и норовя влететь в город целым и невредимым. Но — облом! Нагнали, повалили, придавили, придушили, и Чернов уже мысленно простился с белым светом и вечностью своей на этом свете, как вдруг стало легко дышать, чьи-то руки помогли ему подняться, он увидел рядом сияющую рожу Кармеля, и она, то есть рожа, проорала ликующе: