Бен-Гур - Лью Уоллес

На следующее утро, около двух часов дня, два всадника примчались к шатру Бен-Гура и, спешившись, спросили его. Он еще не встал, но приказал впустить их.

— Мир вам, братья, — сказал он, ибо это были галилеяне и его доверенные офицеры. — Садитесь.

— Нет, — резко ответил старший, — сесть и успокоиться — значит позволить Назорею погибнуть. Вставай, сын Иуды, и езжай с нами. Приговор вынесен. Столб для креста уже на Голгофе.

— Крест! — только и мог сказать Бен-Гур.

— Они схватили его ночью и допрашивали, — продолжал офицер. — На рассвете отвели к Пилату. Дважды римлянин называл его невиновным, дважды отказывался предать смерти. Наконец, он умыл руки и сказал: «Смотрите вы», — и они отвечали…

— Кто?

— Они — первосвященники и народ: «Кровь его на нас и на детях наших».

— Святой праотец Авраам! — воскликнул Бен-Гур. — Римлянин добрее к израильтянину, чем род его! И если… о, если он сын Божий, что отмоет кровь его с детей их? Это не должно случиться — пора в бой!

Лицо его просияло решимостью, и он хлопнул в ладоши.

— Лошадей — быстро! — приказал он вошедшему арабу. — Скажи Амре прислать мне чистую одежду и принеси меч. Время умереть за Израиль, друзья. Подождите меня снаружи.

Он съел корку, выпил вина и скоро был на дороге.

— Куда? — спросил галилеянин.

— Собирать легионы.

— Увы! — был ответ.

— Почему увы?

— Господин, — со стыдом сказал офицер, — господин, я и мой друг — все, кто остался верен тебе. Остальные пошли за первосвященниками.

— Зачем? — Бен-Гур натянул поводья.

— Убить его.

— Не Назорея!

— Ты сказал.

Бен-Гур медленно переводил взгляд с одного на другого. В ушах его снова звучал вопрос прошлой ночи: «Неужели Мне не пить чаши, которую дал Мне Отец?» Сам он вложил в уши Назорея вопрос: «Если я предложу тебе спасение, примешь ли ты?» — и теперь говорил себе: «Эту смерть не отвратить. Он шел к ней, с самого начала своей миссии, зная на что идет, так решила воля, высшая, чем его. Чья, если не Господня? Если он принял, если идет сам, что может сделать другой?» Не менее ясно понимал Бен-Гур, что план, построенный на верности галилеян рухнул. Но как странно, что это произошло именно сегодня! Ужас объял его. Не были ли его планы, труды, истраченные сокровища святотатственным состязанием с Богом. Когда, подбирая поводья, он говорил: «Едем, братья», — все впереди было неясно. Способность к быстрым решениям, без которой нет героя, онемела в нем.

— Едем, братья, едем на Голгофу.

Двигаясь на юг, они обгоняли возбужденные толпы народа. Казалось, все, что было севернее города, поднялось и пришло в движение.

Узнав, что процессию с осужденным можно будет встретить близ больших белых башен, оставленных Иродом, три друга поскакали туда, огибая Акру с юго-востока. В низине за прудом Иезекии проехать среди множества людей было уже невозможно, им пришлось спешиться, укрыться за углом здания и ждать.

Казалось, они стояли на речном берегу, глядя на течение воды.

В первой книге этой повести были главы, написанные специально, чтобы дать читателю представление о составе еврейской нации во времена Христа. Кроме того, они писались в предвидении этих часа и сцены, чтобы прочитавший их внимательно мог теперь увидеть то, что видел Бен-Гур — редкое и удивительное зрелище.

Полчаса, час — поток не иссякал. По прошествии этого времени, Бен-Гур мог бы сказать: «Я видел все касты Иерусалима, все секты Иудеи, все племена Израиля и все национальности земли, представленные ими». Ливийские евреи проходили мимо и евреи Египта, и евреи Рейна — евреи из всех стран Востока и Запада и всех островов, с которыми велась торговля, они проходили пешком, проезжали на лошадях и верблюдах, в паланкинах и колесницах, и при бесконечном разнообразии костюмов — поразительное сходство черт, которое до сих пор выделяет детей Израиля, несмотря на любое воздействие климата и образа жизни, они проходили, говоря на всех известных языках, и только так можно было отличить одну группу от другой, они проходили, горя нетерпением увидеть, как несчастный Назорей умрет злодеем среди злодеев.

Их было множество, но это были не все.

Поток нес тысячи неевреев — тысячи ненавидящих и презирающих их: греков, римлян, арабов, сирийцев, африканцев, египтян. Весь мир прислал представителей и в этом смысле присутствовал при распятии.

Шествие был странно молчаливым. Удары копыт по камню, скрип и стук колес, голоса говорящих, да изредка окликающий голос — вот все, что было слышно сквозь шорох бесчисленных шагов. Лица несли выражение, с каким люди спешат увидеть нечто ужасное: несчастный случай, разрушение, жертв войны. И по этому признаку Бен-Гур определил приезжих на Пасху, не судивших Назорея. Они могли быть его друзьями.

Наконец от башен донеслись ослабленные расстоянием крики.

— Слушайте! Это они, — сказал один из его друзей.

Люди на улице остановились, прислушиваясь, но, когда крики понеслись над головами, переглянулись и молча двинулись дальше.

Крики приближались с каждой секундой, воздух уже дрожал от них, когда Бен-Гур увидел слуг Симонида, несущих кресло, и шедшую рядом Эсфирь, за ними двигался закрытый паланкин.

— Мир тебе, Симонид, и тебе, Эсфирь, — приветствовал их Бен-Гур. — Если вы на Голгофу, постойте здесь, пока пройдет процессия, тогда отправимся вместе. Тут есть место, чтобы развернуться.

Большая голова купца тяжело лежала на груди, очнувшись, он ответил:

— Поговори с Балтазаром: я сделаю, как он захочет. Он в паланкине.

Бен-Гур поспешил отодвинуть штору. Египтянин лежал внутри, и лицо у него было, как у покойника. Услышав предложение, он слабо спросил:

— Мы увидим его?

— Назорея? Да. Он пройдет в нескольких шагах от нас.

— Господи! — трепетно воскликнул старец. — Еще раз, еще раз! О, это ужасный день мира.

Вскоре все ожидали под прикрытием дома. Говорили мало, боясь, вероятно, поверить друг другу свои мысли, не было уверенности ни в чем и прежде всего — в собственном мнении. Балтазар с трудом выбрался из паланкина и стоял, поддерживаемый слугой, Эсфирь и Бен-Гур были с Симонидом.

Тем временем поток людей стал еще гуще, крики приблизились — пронзительные, грубые и жестокие. Наконец, показалась процессия.

— Смотрите, — горько сказал Бен-Гур, — то, что подходит сейчас, — Иерусалим.

Сначала пространство перед ними заполнили мальчишки, гикающие и визжащие:

— Царь Иудейский! Дорогу, дорогу Царю Иудейскому!

Симонид смотрел, как они вертелись и приплясывали подобно туче мошкары.

— Когда эти, — сказал он, — примут наследство — увы городу Соломонову!

Далее, блестя медью доспехов, с безразлично-суровым видом маршировал отряд легионеров в полном вооружении.

Далее шел НАЗОРЕЙ!

Он был едва жив и спотыкался через каждые несколько шагов. Грязный изорванный хитон висел на его плечах поверх туники. Босые ноги оставляли на камнях красные пятна. На шее болталась доска с надписью. Терновый венец был туго надвинут на голову, и из-под него по лицу и шее ползли полосы засохшей крови. Длинные волосы сбились. Кожа, где ее удавалось разглядеть, была призрачно белой. Связанные руки он нес перед собой. Еще в городе он упал под тяжестью поперечного бруса для креста, который, по, обычаю, осужденный должен был нести на место казни, теперь за него нес какой-то соотечественник. Четыре солдата охраняли его от толпы, но люди все же прорывались, били его палками и плевали. Он же не издавал ни звука — ни жалобы, ни стона — и не поднимал глаз, пока не приблизился к дому, у которого стоял Бен-Гур со своими друзьями. Эсфирь жалась к отцу, который, при всей своей воле, не мог унять дрожи. Балтазар обвис, лишившись дара речи. Даже Бен-Гур воскликнул: «Боже мой, Боже мой!» Будто ощутив их сострадание или услышав возглас, Назорей повернул измученное лицо и посмотрел на каждого взглядом, который они сохранили в памяти на всю жизнь. Они увидели, что он думает о них, а не о себе, и глаза идущего на смерть дали им благословение, которого он не мог произнести вслух.

— Где твои легионы, сын Гура? — спросил Симонид, приподнявшись.

— Анна знает это лучше, чем я.

— Что, изменили?

— Все, кроме этих двоих.

— Значит, все потеряно и этот праведник умрет!

Лицо купца исказилось, голова упала на грудь. Он хорошо выполнил свою часть работы, движимый теми же целями, что Бен-Гур. Теперь эти цели стали навсегда недосягаемы.

За Назореем шли два человека с брусьями на плечах.

— Кто это? — спросил Бен-Гур галилеян.

— Разбойники, осужденные на смерть вместе с Назореем.

Далее шла фигура в митре и золотой парче. Первосвященника окружали стражники храма, за ним шагал весь синедрион, а еще далее — длинная колонна священников.