Соль под кожей. Том третий (СИ) - Субботина Айя

До меня с опозданием доходит, что при раскладе, в которой Марина будет признана официально не вменяемой, Шутов может запросто отобрать у Вадима дочь.

— Ничего такого у меня в голове не было еще ровно минуту назад, Авдеев. Напомню тебе, на всякий случай, что Шутова и близко не было рядом, когда Марина чуть не угробила себя и дочь. Мой муж не всегда играет честно, но он никогда не играет грязно и никогда не запачкает тех, кого любит. А Стасю он любит, иначе ты бы уже давным-давно искал свою дочь по всему миру и никогда бы ее не нашел.

— Ты еще красивее, когда защищаешь тех, кого любишь, Монте-Кристо. — Вадим только на секунду крепко сжимает челюсти, выдавая одним этим движением больше эмоций, чем за все время нашего знакомства. Потом расслабляется и едва заметно кивает. — Прости. Мне нужно время, чтобы привыкнуть, что ты теперь с обратной стороны баррикад.

— Нет никаких баррикад, Авдеев. Вы взрослые умные, абсолютно адекватные мужики. Вам хватило ума опекать меня в две пары рук и не поубивать друг друга, хватило выдержки не превращать ваши самцовые игры в грязь. Какого черта вы не можете так же уладить вопрос с еще одной девочкой, которую оба любите и ради которой готовы свернуть горы? Что, блин, плохого в том, что у Станиславы будет не один, а целых два охуенных отца?

Я слишком поздно соображаю, что слегка вышла за берега, но все равно не собираюсь извиняться, потому что кто-то должен был озвучить это вслух.

— Может все дело в том, что когда я пытался играть честно, одну девочку я уже потерял? — Он ставит локти на стол, немного наклоняется вперед, но это даже не моя часть пространства за столом, просто теперь между нами чуть меньше воздуха. — И второй раз я такую ошибку не совершу?

Я хочу сказать до ужаса заезженную фразу о том, что невозможно потерять то, чем не владеешь, но вовремя прикусываю ее уже почти на самом кончике языка.

— Он примет все твои условия, Авдеев. — Я ни разу не обсуждала этот вопрос с Димкой, но уверена, что права. Я его знаю. Он лучше язык себе откусит, чем будет насаждать любовь силой. — Не будет претендовать на свои ФИО в свидетельстве. Он будет просто счастлив иногда с ней видеться — в любом формате, который ты посчитаешь приемлемым.

— Как ты себе это представляешь, Монте-Кристо?

— Ну… например, мы будем ее крестными родителями. — Эта мысль рождается в моменте. Марина все время твердила, что хочет, чтобы я была крестной Стаси. Ну ок, значит, буду.

— «Мы»? — Вадим улыбается абсолютно наглухо сжатыми губами.

— Да, Авдеев, мы. Вот такой вот перевертыш. Если тебя беспокоит вопрос доверия ребенка незнакомому человеку, то как насчет доверить ее мне?

— Грубо играешь, Валерия.

— Как умею, Вадим. Но я правда не понимаю, почему двое мужчин, одного из которых я безумно люблю, а другого бесконечно уважаю, не могут решить этот вопрос до того, как ситуация станет абсурдной.

— Она не станет абсурдной, потому что у Стаси есть только один отец — я.

Я знаю, что он очень упрямый.

И если бы я планировала этот разговор, то точно бы подготовилась к нему заранее и более основательно. Хотя вряд ли можно противопоставить что-то логическое на такое же логическое. То, что Димка по какой-то причине побыл «донором спермы» и родилась одна чудесная девочка, еще не делает его фактическим отцом.

— Вадим, пожалуйста, послушай меня…

— Ты разве не опаздываешь на маникюр?

Авдеев смотрит на меня тем самым жёстким взглядом, который я достаточно хорошо знаю, чтобы считывать это как предупреждение. Димка умеет точно так же, как гремучая змея слегка покачивать хвостом, а потом, если вдруг жертве не хватает ума сбежать, просто бросается и рвет на куски. Фигурально, но мне, блин, совсем не хочется на собственной шкуре узнать, что после вот такого предупреждения делает Авдеев. Приложит меня «парой ласковых», так что я еще долго не смогу смотреться в зеркало? Попросит больше никогда его не беспокоить и за неделю сделает так, что от нашего партнерства не останется камня на камне? Хорошо, за пару недель.

— Ты его не знаешь, Вадим, — плевать, пусть шипит. Я не собираюсь сидеть и молча наблюдать, как эти две скалы рано или поздно налетят друг на друга и все это превратится в лютый пиздец. — Шутов умеет ждать, умеет отходить в сторону. И он никогда не будет переть в лоб. Но это не значит, что он вот так возьмет — и проглотит.

— А вот это уже смахивает на угрозу, Монте-Кристо. — Вадим улыбается. Теперь уже открыто, показывая крепкие идеально ровные один к одному зубы. Генетика, мать его. Но это больше не «покачивание хвостом». Это чертов красный знак «СТОП» размером с футбольное поле. — У тебя скоро закончится расстрельный список и ты решила завести новый?

— Ты дорог мне, Авдеев. Как бы там ни было. — Я знаю, что говорить такие слова человеку, который хотел — и до сих пор хочет — большего — это адская дичь, но я не хочу ему врать. Только не ему. — И он дорог. Хотите превратить меня и Станиславу в громоотвод? Валяйте.

— И все эти прекрасные вещи, про понимание, про то, что надо войти в положение и все такое, говоришь мне ты?

Я знаю, что будет дальше.

Что он скажет.

К черту, пусть говорит. Я заслужила абсолютно все.

— Однажды Марина приняла решение, что твой расчудесный муж не достоин быть отцом, поэтому отцом стал я. Мне срать, чья Стася по крови, потому что я держал ее на руках, когда она только родилась, я вставал к ней каждую ночь, я нашел первый зуб у нее во рту и я учил ее ходить. Она моя дочь, Валерия. И если бы ты… — Он притормаживает, очевидно точно так же, как и я, в последний момент убивая слова, которые говорит не следует. — Ты тоже приняла решение, и вряд ли в тот момент тебя сильно беспокоило, что однажды я все узнаю и точно так же заявлюсь на порог твоего дома отбирать у Шутова своего ребенка.

— Да, Авдеев, да! Ты как всегда абсолютно прав! Во всем! Но знаешь что? Я сука и никогда этого не скрывала. Тогда мне казалось, что я поступаю правильно, что это — меньшее зло.

После того дня, когда я проснулась в палате со смертельно белым потолком, едва живая и совершенно пустая внутри, я каждый день бегала от очевидного вопроса: я бы сказала Вадиму, чей во мне ребенок, если бы ничего этого не случилось? Все выяснив с Шутовым и как будто окончательно вычеркнув его из своей жизни — я сказала бы Вадиму правду? Это был вопрос совести, слишком болезненный и неприятный, чтобы не поддаться соблазну накинуть ему на шею камень и утопить в самом глубоком колодце моей души. Но все покойники, хоть что к ним не привязывай, рано или поздно всплывают. Мой вот плавает перед носом — уже абсолютно не потопляемый.

Я бы оставила все как есть.

Я бы где-то откопала смелость, прошла курс молодого бойца, то есть — начинающей мамаши, и воспитывала ребенка одна. Как, мать его, сильная и независимая женщина, как несгибаемая стальная Валерия Ван дер Виндт.

Потому что не хотела связывать себя намертво с идеальным Авдеевым.

Потому что до конца своих дней все равно ждала бы своего белобрысого придурка.

— Давай я проведу тебя. — Вадим встает первым, успевает оказаться рядом и не особо ласково выдергивает со стула за локоть.

Накидывает мне на плечи пальто. Отдает документы.

Ведет до двери.

И только когда выходим — разжимает пальцы, с тяжелым, очень медленным выдохом.

Мы просто идем по улице, ни говоря друг другу ни слова. Он даже руки в карманах держит, как будто не хочет дать себе ни малейшего шанса снова потерять контроль. Боже сохрани когда-нибудь узнать, каким он бывает в гневе — Кинг-Конг со своими проделками, наверное, будет выглядеть просто шалунишкой.

Когда впереди маячит вывеска салона красоты, Вадим задерживает меня, слегка преграждая дорогу своим плечом. Не трогает. Даже пальцем не прикасается, все так же упрямо держит руки на привязи. Только немного, совсем чуть-чуть, наклоняет голову к моей голове. При нашей разнице в росте это вообще ни о чем, с таким же успехом я могла бы дотягиваться до звезды.