Князь Рус - Юрий Никитин

– Однажды огромное войско Дария, был такой могучий персидский царь, вторглось в земли скифов. Дария называли владыкой мира, ибо ни у кого не было такой мощи, как у этого царя… При нем находились историки, что подробно описали тот злосчастный поход. И как победно вошли в их земли, как тяжело двигалась полумиллионная армия за отступающими скифами, как наконец Дарий, измученный походом, послал им гонца со словами: «Да остановитесь же и сражайтесь! А ежели боитесь, то признайте мою власть и платите дань, как платят сотни других народов!» Скифы на это удивились: «А что, мы с кем-то воюем? Мы кочуем, как и всегда кочевали. У нас нет городов, которые мы вынуждены защищать. А когда наши стада поедят траву, мы повернем назад».

– И повернули? – спросил Нахим с интересом.

– Повернули, но дело не в том. Когда, наконец, скифы остановились, царь Дарий велел построиться своей заметно поредевшей армии. А на том конце поля для битвы выстроились скифы. Военачальники персов долго и старательно выстраивали своих воинов для решающего столкновения. Они видели, что скифов собралось множество, и понимали, что когда две такие массы людей столкнутся, то передние ряды на несколько сот шагов погибнут все до единого! От страшного удара двух армий, от тесноты, давки. Погибнут как первые пятьдесят-семьдесят рядов персов, так и скифов.

Нахим слушал затаив дыхание. Он представил себе две огромные массы людей, передние ряды которых знают определенно, что погибнут, и ощутил, как на затылке зашевелились волосы.

– Персы стояли лицом к скифам, ждали приказа идти в бой. Кто шептал молитвы, кто вспоминал родных, но лица всех были мрачными и решительными.

– А скифы?

– Скифы тоже ждали приказа идти в бой. Но вдруг персы, а с ними и царь Дарий заметили, что в передних рядах скифов началось какое-то смятение. Они колыхались взад-вперед, потом люди начали бросать оружие, метаться из стороны в сторону. И вот уже сотни, если не тысячи людей мечутся из стороны в сторону!.. Дарий велел спешно узнать, что там случилось. Туда поскакали его полководцы, а вернулись вскоре бледные и дрожащие. Оказалось, что в передние ряды скифов забежал заяц! Бедный зверек совсем ополоумел от страха, метался из стороны в сторону, а скифы бросились с ­хохотом его ловить. И ловили, хватали, падали, совсем забыв о страшной битве, что вот-вот должна начаться… и где они все должны погибнуть.

Иисус прошептал с ненавистью, но в голосе звучало потрясение:

– Сумасшедший народ!

– Может быть, – согласился Соломон. – Персов не то чтобы обуял ужас, они были мужественными воинами, но все как-то сразу поняли, что войну проиграли. Нельзя воевать и победить людей, которые беспечно ловят зайца перед лицом смерти!.. И верно, из всей огромной персидской армии только сам царь Дарий спасся, да и то чудом, благодаря греческим наемникам, которые вопреки его приказу не разрушили мост, по которому он и успел убежать от настигающих скифов через великую реку.

Иисус подавленно молчал. Соломон подошел к окну, всмотрелся в багровое зарево пожара. За спиной голос Нахима был полон тоски:

– Да, этот народ еще более молод, чем те скифы. И беспечен. Его не вразумить, не испугать.

В коридоре послышались голоса. Дверь распахнулась, в сопровождении служанки вошла блистающая здоровьем Исфирь. От нее пахнуло степными травами, свежестью. Волосы на лбу были перехвачены широким золотым обручем. В середине над переносицей таинственно блистал крупный сапфир. Черные как смоль волосы свободно падали по спине, лишь в середине перехваченные цветной лентой.

Ее лицо сияло весельем, а в глазах был едва сдерживаемый смех.

– Рабби, этот народ еще моложе и беспечнее скифов! А это их знаменитое «авось»!

– Что это?

– Это такое философское понятие… Это… гм… выражение их беспечности, с которой могут идти навстречу самым великим неожиданностям. Из нас никто не сунется в темную комнату, в густой туман в незнакомом месте, не пойдет через чужое болото! А скиф, или теперь рус, говорит свое беспечное «авось», идет смело…

– И что же? – спросил Иисус в нетерпении.

– Иной раз гибнет, иной раз находит.

Нахим поежился:

– Все-таки гибнет…

Она рассмеялась еще беспечнее:

– Но иной раз и находит! Кто не высовывается, тот остается цел, но он никогда и ничего не приобретает!

– Кроме мудрости, – вставил Соломон негромко. – Ты забыла о мудрости, дочь моя.

– Кроме мудрости, – согласилась она. – Но что молодым да сильным мудрость? Они не будут знать, что с нею делать. Она путы на их ногах, из-за которых погибнут.

Аарон, который до того молчал, сказал негромко, с горечью:

– Мы, иудеи, изо всех сил стараемся сохранить свою веру… но до чего же легко перенимаем чужие обычаи, чужие взгляды!

На него оглянулись с удивлением. Он кивнул на Исфирь. Полная задорной жизни, она смеялась громко и беспечно, белые, чистые зубы сверкали как жемчуг, подобные ночи волосы перекатывались крупными волнами по спине, блестели мелкими искорками. На лбу золотой обруч подчеркивал красоту ее лица. Крупный сапфир мерцал с веселой загадочностью, но без угрозы, словно намекал на некую тайну, но вовсе не страшную. Спина ее была прямая, волчья безрукавка слегка приоткрывала круглую грудь, такую же обцелованную жгучим солнцем, как и загорелые плечи и руки.

Она все еще смеялась, но глаза ее внезапно сузились, стали серьезными.

– Это одежда, только одежда! А под одеждой у меня все то же сердце.

Когда она ушла, Соломон прислушался к звонкому цокоту бронзовых подков на ее сапожках:

– Да она больше скифская царица, чем иудейка… Но Яхве что-то говорит нам через нее! Горе нам, мы слишком мелки и ленивы, чтобы понять сокровенный смысл его иносказаний!

Юная Мойра металась по комнате, заламывала руки. Наконец мать спросила сердито:

– Да что с тобой?.. Случилось что?

– Ох, мама, тяжко мне.

Мать перестала тереть полотенцем тарелки, повернулась к дочери. Глаза стали острыми.

– Что случилось, говори?

– Мама…

– Это молодой сын Абрама? Он?

Голос ее стал визгливым, она набрала в грудь воздуха для истошного вопля. Мойра поспешно сказала:

– Мама! Если ты родила меня невинной, то я и сейчас такая же. Этот сопливый Абрамчик пусть слюни роняет и дальше. Нет, мама!.. Другое.

Мать перевела дух, голос стал спокойнее, ворчливее:

– Так что же? Явно кто-то замешан. У вас, молодых, все беды и радости только от этого… Будто нет работы, учебы, торговли…

Мойра ласково отобрала у нее тарелки:

– Сперва поставь посуду. Мама, я люблю тебя. И всегда слушалась! И сейчас… Я могла бы тайком, как моя старшая сестра, но я же знаю, какая ты хитрая и как дурачишь отца…