Гитлер. Утраченные годы. Воспоминания сподвижника фюрера. 1927-1944 - Эрнст Ганфштенгль

Мои доклады охватывали широкий диапазон. Я мог рассказать целиком о прошлом нацистской иерархии и интимных деталях биографии ее членов. Читая между строк речи Гитлера или Геббельса, я мог сделать вывод, на критике чего в данный момент может сосредоточиться пропаганда союзников. Мои личные знания внутренних проблем гитлеровского рейха позволяли мне противостоять целому ряду дичайших предположений союзников. Например, в феврале 1943 года, когда какое-то время перестали появляться публичные сообщения о деятельности Гитлера, тот факт, что на 23-й годовщине нацистской партии обращение к старой гвардии зачитал Герман Эссер, породил широко распространенные слухи о том, что Гитлер ликвидирован. Я отметил, что он, должно быть, все еще жив, насколько я знаю, его смерть стала бы сигналом к революции в Германии под водительством рейхсвера, но никаких признаков этого не наблюдалось. В мае того же года я, должно быть, стал первым, кто понял, что в германских заявлениях была истина в том, что резня польских офицеров в Катыньском лесу была совершена русскими, но, естественно, в то время такое предупреждение не приветствовалось.

Одно из моих предложений на фронте психологической войны – надо понимать, что я рассказываю по памяти и что мне не удалось сохранить практически ничего из документов, – касалось отношений между Германией и Италией. Я знал из переписки Франческо Криспи с Бисмарком, что одно из условий, которые предъявил этот основатель итальянской независимости, состояло в том, что Италия никогда не будет вовлечена в ситуацию, ведущую к конфликту с Англией. Криспи все еще являлся национальным героем даже для фашистов, и его авторитетное мнение можно было бы использовать для того, чтобы подорвать эту политику, ведущую к разрушению его страны. К концу 1943 года я точно предсказал, что не видно признаков политической слабости внутри Германии, а поэтому надо полагать, что военный фронт будет удерживаться. Геббельс придумал довольно искусную прохристианскую пропаганду – человеческие ресурсы беспредельны, – чтобы нанести встречный удар по заявлениям о присутствии Вышинского в качестве русского представителя в Алжире и союзной поддержке Тито в Югославии.

Я скоро ощутил реальную опасность сложившейся ситуации. Гитлер пожинал бурю, которую сам посеял. Уже никто не мог отказать союзникам в их праве на справедливый гнев. Что заставляло меня опасаться за будущее Европы – это настрой ненависти и мщения, с которым, похоже, планировалось полное уничтожение Германии. Для меня в 1943 и 1944 годах формула безоговорочной капитуляции означала уничтожение последних европейских бастионов на пути коммунизма. И это мне представлялось еще более страшным исходом, чем даже Гитлер. «Вы играете в игры Геббельса, – часто повторял я своим посетителям. – Похоже, вы предпочитаете стереть Германию с лица земли, нежели дать ей шанс капитулировать. Если вы полагаете, что ваши ковровые бомбежки принудят Германию к безоговорочной капитуляции, то это говорит о том, что вы ничего не знаете о народе или его нынешних лидерах».

В сентябре 1943-го в одной из своих оценок президенту я писал: «…Затягивать эту войну – значит проиграть ее. Полная военная победа не будет иметь никакого значения, если она завершится политическим фиаско… Существуют лишь две возможности. Союз с христианско-демократическими силами либо коммунистическая Германия со Сталиным в Страсбурге. Если христианско-демократическая Германия предпочтительней, тогда каждый потерянный день – это риск. Если союзники не предоставят немцам возможности сделать восстание против Гитлера имеющим смысл, тогда война приведет лишь к истощению сил обеих сторон, а в Берлине будет установлена Советская республика. Переход от свастики к серпу и молоту – всего лишь маленький шаг. В Германии есть лишь одна группа, способная осуществить то, что сделал в Италии Бадольо, и это та группа, которая с 1933 года пытается отстранить Гитлера и вырвать у него власть. Они уже понесли немало жертв в этой борьбе против атеистической философии нацистов. Старый прусский рейхсвер, представленный Гинденбургом, Тренером и Сектом, никогда не принимал этого австрийского капрала. Гитлер никогда не доверял своим генералам и уволил всех, кто рекомендовал осторожность. Совершенно ошибочно полагать, что все они – его сторонники. Как раз наоборот… Поэтому очень важно убедить их в том, что их не всех будут клеймить одним клеймом…»

Нет удовлетворения в том, чтобы быть пророком без почета. «Если вы настаиваете на разгроме Германии до того, как взяться за японцев, – говорил я своим гостям, – то увидите, как Сталин будет шантажировать вас в Европе. Надо за сегодняшними врагами видеть завтрашних. Свяжитесь с Редером, Рундштедтом или Кессельрингом. Они – не нацисты. Дайте возможность произойти перевороту Бадольо, если хотите сохранить Европу в целостности. Шахта можно было бы сделать канцлером в качестве прелюдии к введению конституционной монархии. Принцесса Виктория Луиза была бы приемлемой в качестве регентши». Но это было бесполезно. Мой совет вызывал подозрение. У меня было стойкое впечатление, что британцы, которые читали мои доклады, возражали моим аргументам. Но я не сдавался. Еще в конце августа 1944 года, после вторжения во Францию, я все еще выражал те же самые взгляды. «Германия будет защищаться до последней пяди, – снова написал я Рузвельту, – пока сохраняется требование полной капитуляции. Заговор 20 июля провалился потому, что возможные его сторонники не имели поддержки в поисках альтернативы той судьбе, которая их ожидает. В этом году Германия не пойдет на мир. Безусловная капитуляция – это последний спасательный пояс, что есть у Гитлера и Геббельса…»

Моя самозваная миссия не имела успеха, в течение многих месяцев она терпела неудачу. В сентябре 1944 года ко мне приехал Картер с неизбежной новостью: «До президентских выборов осталось всего шесть недель. Его оппоненты в Вашингтоне грозят, что, если вас не вернут британским властям, они раскроют ваше присутствие и вашу миссию здесь. Вы понимаете, что это может означать. Это просто даст в руки прессы оружие, которое ей необходимо для нарушения равновесия». В тот вечер я был глубоко расстроен. Эгон попросился на службу за океаном и сейчас находился в Новой Гвинее, если бы совершенно случайно не пришло одно из его писем, я думаю, я бы покончил со всем раз и навсегда. Но так или иначе, настроение покончить с собой прошло. Я привел в порядок свои документы и был готов к приходу конвоя, когда он и прибыл, чтобы забрать меня. Моя следующая остановка была на острове Мэн.

Спустя год после того, как война кончилась именно так, как я в отчаянии предсказывал, лондонская «Дейли мейл» на своей первой странице 14 сентября 1945 года опубликовала список, который отыскал в гестапо один из ее корреспондентов, всех тех, кто должен был быть немедленно ликвидирован в случае, если вторжение в Англию завершится успехом. В этом списке было немало славных имен, но где-то посредине скромно фигурировало и имя доктора Эрнста Ганфштенгля. К тому времени меня перевели в лагерь в Стенморе, возле Лондона. Мое внимание к этой газете привлекли какие-то немецко-еврейские собратья по заключению, которые поздравили меня и сказали, что мне осталось недолго ждать освобождения. Я показал копию газеты руководителю разведперсонала в лагере, и мне удалось переправить из лагеря письмо моему адвокату Кеннету Брауну. Он попытался предпринять какие-то действия, но мои тюремщики, видимо, все еще не были готовы оценить по достоинству это вмешательство.